— Твой человек опасно ранен, — резко ответила она. — Я могла убить его. Я же специально послала Бретта предупредить, что выпущу стрелу, когда вы нас остановите, что ты должен приказать своим людям надеть кольчуги под одежду.

— Я им и сказал, — ответил Бертран де Талаир, слегка пожимая плечами. Он подошел к столу, снимая на ходу маску, и Аэлис с опозданием увидела, что для них приготовлено вино. С каждой минутой ей становилось все труднее, но она продолжала бороться с желанием улыбнуться ему в ответ или даже громко рассмеяться.

— Я им сказал, правда, — повторил Бертран, открывая бутылку вина. — Валери не захотел этого сделать. Он не любит доспехи. Говорит, они мешают ему двигаться. Из него никогда не получится настоящего корана, из моего кузена Валери. — Он покачал головой с притворным сожалением, затем снова через плечо взглянул на нее. — Зеленое тебе идет, как листва идет деревьям. Не могу поверить, что ты здесь, со мной.

Все-таки она улыбнулась. Но постаралась не отклониться от предмета разговора; ведь речь шла о важных вещах. Она легко могла убить этого человека, Валери.

— Но ты предпочел не объяснять ему, почему ему следует себя защитить, верно? Ты не сказал ему, что я собираюсь стрелять. Хотя и знал, что именно он будет стоять рядом с тобой.

Он без труда открыл бутылку. И широко улыбнулся ей.

— И верно, и неверно. Почему все де Барбентайны так умны? Это несправедливо. Знаешь, это создает всем нам, остальным, ужасные трудности. Я подумал, что это послужит ему уроком. Валери уже следовало понять, что он должен слушаться, когда я ему что-то предлагаю, а не спрашивать о причинах.

— Я могла его убить, — снова повторила Аэлис. Бертран наливал вино в два кубка. Из серебра и макиала, насколько она видела, они явно не принадлежали к запасу посуды этой хижины. Интересно, сколько заплатили угольщику. Каждый кубок стоил больше, чем этот человек мог заработать за всю свою жизнь. Бертран подошел к ней и протянул вино.

— Я доверился твоей меткости, — откровенно признался он. Простая коричневая куртка и штаны в обтяжку ему шли, подчеркивали его приобретенный на открытом воздухе загар и бронзовый цвет волос. Глаза у него были поистине необычайными; у большинства потомков рода Талаиров были такие глаза. Этот оттенок синего цвета разбил сердца многих мужчин и женщин в Арбонне и за ее пределами.

Она не протянула руку к предложенному кубку. Еще рано. Она — дочь Гибора де Барбентайна, графа Арбоннского, правителя этой страны.

— Ты доверил жизнь своего кузена меткости моей руки? — спросила она. — И свою собственную? Неоправданное доверие, наверняка. Я могла ранить тебя так же легко, как и его.

Выражение его лица изменилось.

— Ты меня действительно ранила, Аэлис. На празднике зимнего солнцестояния. Боюсь, эта рана останется со мной на всю жизнь. — В его голосе прозвучала мрачная нотка, резко контрастирующая с тем, что произошло раньше. — Ты и правда мною недовольна? Разве ты не знаешь, какой властью надо мной обладаешь? — Своими голубыми глазами он смотрел прямо в ее глаза простодушно, ясно, как ребенок. Эти слова и голос были бальзамом и музыкой для ее иссушенной души.

Аэлис взяла вино. При этом их пальцы соприкоснулись. Но он не сделал ей навстречу ни шага. Она отпила глоток вина, и он сделал то же самое, молча. Это было вино Талаира, разумеется, из семейных виноградников на восточном берегу озера.

В конце концов она улыбнулась, избавив его пока от дальнейшего допроса. Опустилась на одну из скамей, стоящих в хижине. Он сел на маленький деревянный табурет и наклонился вперед, к ней, держа кубок двумя руками в длинных пальцах музыканта. У дальней стены стояла кровать; Аэлис остро чувствовала ее присутствие с той минуты, как вошла в хижину, и еще понимала, что вряд ли угольщик завел себе настоящую кровать.

Уртэ де Мираваль теперь уже, должно быть, далеко, в своем любимом лесу, нахлестывает коней и собак в погоне за кабаном или оленем. Косые солнечные лучи падали на пол через восточное окно, заливали благословенным светом кровать. Она заметила, как взгляд Бертрана вслед за ее взглядом обратился к кровати. А потом он отвел взгляд.

И в это мгновение она осознала, сделала внезапное открытие, что он вовсе не так уверен в себе, как кажется. Что, возможно, правда то, что он только что сказал, о чем так часто пелось в песнях трубадуров: ей, знатной женщине, давно желанной, принадлежала истинная власть над его душой. «Даже песня озерных птиц…»

— Что будет с Арианой и коранами? — спросила Аэлис, чувствуя, как грозит подействовать на нее неразбавленное вино и волнение. Его волосы растрепались под маской, а гладко выбритое лицо выглядело умным и немного дерзким. Какими бы ни были правила вежливой игры, этим человеком нелегко и не всегда возможно будет управлять. Она поняла это с самого начала…

Словно в подтверждение этого, он высоко поднял брови, снова собранный и спокойный.

— Они вскоре продолжат путь к Талаиру. Мои люди уже сняли свои маски и назвали себя. Мы привезли вина и еды для завтрака на траве. Рамир был среди них, ты его не узнала? У него с собой лютня, а я на прошлой неделе написал балладу о разыгранной у арки эскападе. Мои родители не одобрят этого, и твой муж, насколько я понимаю, тоже, но никто не пострадал, кроме раненого тобой Валери, и никто не сможет вообразить или предположить, что я мог нанести ущерб тебе или твоей чести. Мы расскажем Арбонне историю, которая повергнет всех в шок на месяц или около того, не больше. Все это я тщательно продумал, — сказал он. Она уловила в его голосе нотку гордости.

— Очевидно, — пробормотала Аэлис. «Месяц или около того, не больше? Не так быстро, сударь». Она пыталась сообразить, как поступила бы на ее месте мать. — Как ты уговорил Бретта в Миравале вам помочь? — Она старалась потянуть время.

Он улыбнулся:

— Мы с Бреттом де Боксом росли вместе. И вместе участвовали в различных… приключениях. Я подумал, что ему можно доверять, что он поможет мне в…

— В еще одном приключении? — Теперь она видела выход. Она встала. Кажется, ей нет нужды думать о матери. Она точно знала, что делать. О чем она мечтала во время долгих ночей только что ушедшей зимы. — В несложном деле с еще одной песней для таверны?

Он тоже встал, неловко, пролив вино. Поставил кубок на стол, и она заметила, что его рука дрожит.

— Аэлис, — произнес он тихим голосом, — то, о чем я писал прошлой зимой, — правда. Никогда нельзя себя недооценивать. Ни со мной, ни с одним из живущих людей. Это не приключение. Я боюсь… — Он заколебался, потом продолжал: — Я очень боюсь, что это осуществление самого заветного желания моей души.

— Что именно? — спросила тогда Аэлис, заставляя себя оставаться спокойной несмотря на то, как повлияли на нее эти слова. — Выпить вместе со мной бокал вина? Как это тонко. Какое скромное желание у твоей души!

Он изумленно заморгал, но потом взгляд его изменился, загорелся, а на лице появилось такое выражение, что у нее подогнулись колени. Она постаралась не подать виду. Но он быстро понял значение ее слов, слишком быстро. Она вдруг перестала чувствовать себя столь уверенно. И пожалела, что ей некуда поставить свой бокал с вином. Вместо этого она залпом осушила его и уронила кубок на пол, устланный тростником. Она не привыкла к неразбавленному вину, не привыкла оставаться совсем одна наедине с таким мужчиной, как он.

Глубоко вздохнув, чтобы унять биение сердца, Аэлис сказала:

— Мы не дети и не простые жители этой страны, и я могу выпить чашу вина в компании множества других мужчин. — Она удерживала его взгляд, заставляла его смотреть прямо в свои темные глаза. Она сглотнула и четко произнесла: — Мы сегодня должны зачать ребенка, ты и я.

И смотрела на Бертрана де Талаира, от лица которого отхлынула вся кровь. «Теперь он боится», — подумала она. Боится ее, того, что она собой представляет, быстроты и неведомой глубины происходящего.

— Аэлис, — начал он, явно стараясь вернуть себе самообладание, — любой ребенок, которого ты произведешь на свет, будучи герцогиней Мирвальской и дочерью своего отца…