— Он не сделает ничего подобного! — рявкнул Гальберт.

— Да, я буду драться, — одновременно с ним произнес Адемар. — Сыновья моего верховного старейшины в конце концов так мне надоели, что у меня лопнуло терпение. Я с ними разделаюсь.

И король Гораута обнажил свой меч.

По рядам армий к северу от них пронесся шум, потому что воздух был кристально чист и все увидели выхваченный меч. Потом этот шум усилился, послышались изумленные крики, когда Ранальд де Гарсенк в ответ обнажил свой меч и поскакал в сторону от группы у озера. Адемар последовал за ним. На западе недалеко от них блестели камни арки Древних, янтарные, как мед в лучах солнца.

— Ну? — Лиссет услышала, как Бертран пробормотал это себе под нос.

— Десять лет назад, — тихо сказал Фальк де Саварик, — это мог быть бой равных. Но не теперь, должен с сожалением признать.

Блэз ничего не сказал, хотя должен был это услышать. Он смотрел на брата, и в его взгляде было что-то оскорбительное. Розала тоже смотрела на него, но выражение ее лица невозможно было понять. Ранальд, как заметила Лиссет, не потрудился опустить забрало.

— Это ничего не изменит, как вы понимаете, — мрачно сказал Гальберт де Гарсенк, обращаясь к делегации Арбонны. — Даже если Адемар умрет, мы завтра вас уничтожим. А он не умрет. Ранальд весь день пил. Иначе он никогда бы так не поступил. Посмотрите на его лицо. Он явится на суд божий пьяным и опозоренным.

— Тебе следовало сказать — обновленным, — глухим голосом поправил его Блэз. Он не отрывал глаз от двух мужчин, кружащих друг напротив друга на дороге у берега.

И то, что они затем увидели, когда длинные, сверкающие мечи соприкоснулись в первый раз несильно, потом снова резко ударились друг о друга с такой силой, от которой задрожали кисти рук, было действительно своего рода обновлением. В этом есть привлекательность, внезапно подумала Лиссет, сопротивляясь этой мысли. Она никогда не видела прежде Ранальда де Гарсенка и поэтому никогда не видела его в бою. Когда-то он был первым рыцарем короля Гораута, при отце Адемара, как ей кто-то сказал. Это время давно миновало.

На мгновение ей показалось, что это не так, когда он развернул своего боевого коня при помощи коленей и бедер, и нанес быстрый удар сверху вниз, целясь в бок Адемара. Доспехи отклонили удар меча, но король Гораута покачнулся в седле, и снова по рядам воинов пронесся шум. Лиссет посмотрела на Блэза, не сумев сдержаться, но потом при виде его лица быстро повернулась к двум сражающимся на дороге мужчинам.

Блэз даже не видел первого удара Ранальда. Он закрыл глаза, когда начался бой. Но он услышал звон меча о доспехи и открыл их как раз вовремя, чтобы увидеть, как Адемар покачнулся в седле, выпрямился и сам нанес рубящий удар слева. Ранальд отразил его, вывернув правую руку с мечом, а потом заставил коня уйти в сторону, спасаясь от попытки Адемара ударить с другой стороны.

Именно это движение всадника, инстинктивное, почти неосознанное, рожденное всей жизнью, проведенной в седле с мечом в руке, вернуло Блэза назад в размытом, стремительном потоке времени в его детство, к тем первым тайным урокам, которые его брат давал ему, когда Гальберт запретил Блэзу прикасаться к мечу. Обоих мальчиков выпороли, когда их обман был раскрыт, хотя Блэз узнал о наказании Ранальда гораздо позже и то только потому, что один из коранов упомянул об этом. Ранальд не сказал ни слова. Но больше уроков не было. Гальберт добился своего. Он почти всегда добивался своего.

Тут Блэз посмотрел на своего отца, на его гладко выбритое, властное лицо. Гальберт перестал озабоченно хмуриться; он даже улыбался теперь своей тонкогубой, самодовольной улыбкой, так хорошо знакомой Блэзу. И почему бы ему не улыбаться? Ранальд потерял лучшую боевую форму десять лет назад, а Адемар сейчас, вероятно, был самым сильным воином в Горауте. Результат можно было предсказать с того момента, когда был брошен вызов, а Гальберта, понял в тот момент Блэз, ничуть не волновала жизнь его сына. Смерть Ранальда даже упростила бы дело. Он стал почти безразличен верховному старейшине за исключением тех случаев, когда, как сейчас, становился досадной помехой или даже угрозой власти Гальберта над королем.

Собственно говоря, если Розала говорила правду — а она, конечно, говорила правду, — честь и достоинство Гарсенка перестали иметь какое-либо значение для Гальберта. Кажется, для верховного старейшины имел значение лишь контроль над Адемаром и то великое сожжение Арбонны, которое он ему обеспечивал. Созревший плод его давней мечты. Вот что имело значение, и еще одно — Кадар. Его внук был орудием Гальберта на пути к власти в Горауте и уничтожению Арбонны.

«Он не должен его получить», — подумал Блэз.

Его пронзила ужасная мысль, словно копье, не отдала ли Розала приказ убить ребенка, если они проиграют эту битву. Это возможно, понял он, почти наверняка она так и сделала.

Горе, кажется, со всех сторон, навалилось на него, когда он отвернулся от отца и посмотрел опять на брата. Теперь он странно видел Ранальда, словно с большого расстояния, словно брат уже исчезал в прошлом, растворялся в тумане в этот полный солнечного света день в Арбонне.

Ранальд де Гарсенк тоже думает о прошлом, пока его тело автоматически реагирует на требования схватки. Пока, в начале таких знакомых первых шагов танца, с ним все в порядке, он даже каким-то необъяснимым образом почти счастлив. Он понимает, отражая щитом и мечом удар за ударом, нанося ответные удары, что это долго не может продлиться. Он не намного старше короля, но его лучшие годы уже позади, в то время как Адемар, крепкий, как дуб, сейчас силен, как никогда.

Словно для того, чтобы сделать явным то, что они оба понимают, Ранальд не успевает отбить мощный удар короля, и меч с силой обрушивается на его легкие доспехи. Он всегда предпочитал быть легким в седле, полагаясь на быстроту. Сейчас, морщась от острой боли в ребрах и уводя коня за пределы досягаемости противника, он осознает, что большая часть его быстроты исчезла.

«Десять лет назад, — думает Ранальд без всякой горечи, — я бы уже выбил его из седла на землю». Нет в этой мысли и ложной гордости: десять лет назад король Дуергар назначил его первым рыцарем двора, и он целых два года сражался во славу короля и не проиграл ни одного боя ни на одном турнире от Гётцланда и юга Портеццы до двора Аримонды. Затем однажды в зимнюю ночь Ранальд стал герцогом, проведя положенную ночь без сна у тела дяди в часовне Коранноса. Турниры и пиры, празднества в честь его успехов у мужчин и женщин уступили место заботам об управлении поместьем Гарсенк, и его участие в планах отца стало неизбежным. Не в качестве доверенного лица, конечно, Гальберт доверял Ранальду не больше, чем сын делился с ним своими мыслями. Ранальд в качестве герцога де Гарсенка стал орудием для осуществления замыслов Гальберта, не больше того, а иногда и меньше. Все это было очень давно. То были дни, когда впервые пиво и вино стали его утешением, средством найти забвение.

Но его мысли не задерживаются на этих воспоминаниях. Парируя очередной град ударов, чувствуя, как под натиском короля рука и плечо почти онемели, он понимает, что его мысли уносятся еще дальше в прошлое, гораздо дальше.

В отличие от Блэза, который никогда не видел мать, Ранальд ее помнит.

Собственно говоря, он помнит лишь две или три картинки, но когда в далеком детстве он заговорил о них, его сурово отчитал наставник, сказал, что это ложные воспоминания, фантазии, недостойные будущего воина. Ранальду было два года, когда мать умерла. Мальчики такого возраста не могут ничего помнить, заявил наставник. Когда Ранальд вскоре после этого спросил отца о постоянно возникающем в его воображении образе рыжеволосой женщины, поющей ему песню при свечах, Гальберт категорически запретил ему под угрозой порки упоминать об этом. Ранальду было шесть лет. То был последний раз, когда он пытался доверить отцу что-либо важное. Или любому другому человеку, внезапно понял он сейчас.