– Ага… – Корсаков присел на постели. – Тогда ладно, тогда я тебя люблю.
– Не надо подлизываться, – отрезала Анюта, – к вчерашнему разговору мы еще вернемся.
– Согласен. Машину оставишь?
– Оставлю. Сань‑Сань пришлет за мной свою. И телефон оставлю. А вообще‑то пора и свой приобрести.
– Подари.
– Перетопчешься. Вот ключи от машины.
– Ага, ладно. Мне к Борисычу надо съездить на квартиру – посмотреть, что за бардак там подземные жители устроили. А который час?
– Двенадцать уже. Проспишь царствие небесное.
– Но ведь ты разбудишь? – забормотал Корсаков, надевая джинсы. – Ты ведь не бросишь, когда запоют трубы страшного суда?
– Все шуточки тебе, – проворчала Анюта, но Игорь видел, что она уже отошла. – Все, пока.
– А поцеловать?
– Чмок, – сказала Анюта уже с лестницы. – Не скучай и не хулигань. Будет Хельгра приставать, гони в шею.
– Естественно, – согласился Корсаков, заглянул на лестницу и, убедившись, что Анюта вышла, добавил: – Может быть, не сразу, а некоторое время спустя, но выгоню непременно.
На улице заработал двигатель. Корсаков подошел к окну. Огромный джип разворачивался поперек переулка. Игорь проводил его глазами.
– Любят же некоторые пустить пыль в глаза, – сказал он, имея в виду Александра Александровича. – Купил бы сразу автобус.
Внимательно осмотрев картину, с которой так необычно поработалось ночью, он не нашел к чему придраться при дневном свете – впечатление было, будто писал ее как обычно. Пожав плечами и решив, что следует попробовать работать так в нормальном состоянии, то есть выспавшись и отдохнув, он наскоро позавтракал, сел в машину и поехал на квартиру Рогозина.
Дом, в котором жил его бывший тренер, он нашел сразу: однотипные пятиэтажки были все на одно лицо, но номера домов недавно обновили. Обойдя нужный дом вокруг, Корсаков остановился под выбитым окном на втором этаже. Судя по всему, Рогозин выпрыгнул из этого окна – на земле валялись битые стекла и обломки рамы. Трава вокруг была примята, а кое‑где и вырвана вместе с дерном. Игорь присел на корточки, темные пятна привлекли его внимание, и он потрогал траву, поднес пальцы к лицу. На ладони остались следы запекшейся, уже полусмытой дождем, крови. Корсаков постарался воспроизвести события. Все правильно: выпрыгнув из окна, Рогозин не имел времени и возможности наносить смертельные удары, а после ранений гросты и уроды, как Рогозин называл солдат Горланга, исходили кровью, как вполне обычные люди. Чудо еще, что Борисычу удалось здесь оторваться от преследования.
Корсаков еще раз огляделся и вернулся к подъезду. Дверь была распахнута, кодовый замок сломан. Он поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру Рогозина стояла, прислоненная к косяку, наполовину закрывая вход. Игорь отодвинул ее. На шум из соседней квартиры выглянул дед в застиранной до белизны майке и спортивных хлопчатобумажных штанах.
– Тебе чего тут? – грозно спросил дед, держа, однако, дверь на цепочке.
– Да вот, – снова выходя на площадку, сказал Корсаков, – Борисыч просил присмотреть за квартирой.
– А сам‑то он где?
– В больнице.
– Допился, значит, Жорик, – пригорюнился дед.
– Нет, не допился. Подрался он, досталось ему, вот в больницу и положили. А вы не слышали тут никакого шума на днях? – спросил Корсаков в свою очередь.
– Нет, не слыхал, – дед откинул цепочку и раскрыл дверь пошире. – У кума, вишь ты, дело какое, внук родился. Ну и погуляли мы с ним на три дня. К ночи, обычно, так набирались, что хоть из пушки стреляй, ага. Вот вчера… постой… – дед поскреб свалявшиеся редкие волосы на затылке, – да, вчера, выхожу, значит, на лестницу. Думал, у Жорика, может, есть чем подлечиться, а ему, сердешному, дверь вынесли. Ну, я дверь‑то прислонил, стало быть, чтобы хоть видимость была, и пошел, значит, себе. И что ж, крепко ему досталось?
– Операцию делали, – рассеянно ответил Корсаков, разглядывая расщепленный косяк.
– Во дела! – поскучнел дед, но тут же взбодрился. – Ну, Жорик старухе с косой не дастся. На нем все, как на собаке, заживает. Вот, помню… – дед подтянул штаны и собрался уже было пуститься в воспоминания, но Корсаков остановил его вопросом.
– Не знаете, где бы тут можно столяра найти? Борисыч просил за квартирой доглядеть, так надо, хотя бы, дверь поставить на место.
– У‑у‑у… – дед снова поскреб затылок. – Есть народишко, ремонтом промышляет. А деньги‑то имеются у тебя?
– Найдем. А с меня вам за беспокойство магарыч.
– Так это мы мигом, – дед суетливо бросился в свою квартиру и через пару минут появился в пиджаке, который надел прямо на майку, и рваных сандалиях. – Пойдем, друг. Тебя как звать‑то?
– Игорь.
– А меня Матвеич. Пойдем, пойдем, Игорек.
Он привел Корсакова к гаражам, примыкавшим к дому, попросил подождать и скрылся в одном из них. Корсаков закурил, присел на поваленное дерево и приготовился к долгому ожиданию. Однако через несколько минут дед появился в компании двух мужиков лет сорока. Один нес ящик с плотницким инструментом. Корсакову дед представил их как мастеров на все руки – «хоть машину починить, а хоть и телевизор поправить».
Оглядев фронт работ, мужики сообщили Корсакову, что косяк надо менять обязательно, дверь покупать новую, замок вставлять свежий и вообще, в квартире пора делать ремонт, и они за это возьмутся. Корсаков остановил их энтузиазм, сказав, что надо только сделать так, чтобы дверь закрывалась на ключ, а ремонт, косяк и новая дверь могут подождать. Сошлись на двух сотнях мужикам и бутылке деду Матвеичу.
Пока работа кипела, Игорь сидел у Матвеича на холостяцкой кухне, пил жидкий чай и слушал, какой хороший Жорик, пока трезвый. А вот если нетрезвый, то Жорик был плохой – мог и в морду дать, если слово поперек скажешь. «Потом, правда, каялся и водочкой угощал, да». Дед облизнулся, и Корсаков, уяснив намек, отсчитал ему на бутылку. Дед выскочил и почти моментально вернулся с двумя бутылками мутноватой жидкости. Корсаков пить отказался, чем вызвал уважение, а тут и мужики подоспели.
– Принимай работу, хозяин.
Игорь прошел на лестницу, подергал дверь. Косяк трещал, но держался крепко. Корсаков расплатился с мужиками, завесил разбитое окно одеялом. Заперев дверь, он оставил уже сильно хмельному Матвеичу свой телефон, наказав звонить, если с квартирой что не так, и с чувством выполненного долга вернулся домой.
Анюты еще не было.
Корсаков прошелся по Арбату. Коллеги уже собирались домой: день кончался, и туристы, в основном, спешили в кафе и ресторанчики. Кусок улицы возле скульптуры принцессы Турандот был огорожен лентой. Внутри ходили два‑три штатских, и маялся сержант из пятого отделения. Из разговора Корсаков узнал, что у принцессы опять отпилили руку, причем, при всем честном народе, белым днем. Зеваки восхищались умельцами, насмешливо подкалывая милицейское начальство: что, мол, ответ будет адекватным?
Посидев на скамеечке возле Булата Шалвовича и сфотографировав пару забредших на Арбат японцев по их просьбе, Корсаков вернулся в особняк. Анюты не было. Он взглянул на часы. Девятнадцать тридцать… В душу начали закрадываться нехорошие мысли. Анюта обычно говорила, когда вернется, но сегодня то ли спешила, то ли решила наказать Корсакова за вчерашний скандальчик, потому что скандалом перепалку в присутствии магистра не назовешь, и отбыла, ничего не сказав. «Могла бы и позвонить», – подумал Корсаков, начиная раздражаться.
Он перемыл кисти, развернул мольберт с картиной к окну. Полотно, в общем‑то, было закончено, непрописанной оставалась только фигура Хельгры. Корсаков задумался, вспоминая, какой он хотел ее изобразить. Надменной победительницей, недоступной, но желанной? Или, может быть, смягченной победами женщиной, в глазах которой светится обещание даровать блаженство лучшему из воинов? Помнится, когда она говорила с ним, на талии у нее был пояс с изображением свившихся в свастику драконов. Тогда он не придал этому значения, но теперь это показалось ему важным. Такие же драконы были на амулете, который он надел на шею, о чем потом сильно пожалел. Амулет Корсаков повесил на гвоздь, вбитый в стену над столом. Сейчас амулета на стене не было. Игорь перебрал эскизы, которыми был завален стол, осмотрел комнату, даже заглянул под стол. Или амулет взяла Анюта, или… нет, магистр был постоянно на глазах, а Лене Шестоперову амулет до лампочки.
