В дверь колотили все настойчивее.

– Подождете, – пробормотал Корсаков и пошел в ванную.

Багровая борозда с побелевшими краями охватывала шею ниже кадыка, кожа в некоторых местах была содрана. Корсаков выругался и сунул голову под кран. Постояв так минут пять, он почувствовал, что приходит в себя – выровнялось дыхание, исчез звон в ушах. Напившись из сложенных ковшиком ладоней, он растерся полотенцем и посмотрел на себя зеркало.

– Ну, господа, если Бальгард – это я, то вам придется очень постараться, чтобы я был на вашей стороне.

Вернувшись в холл, он отыскал среди Анютиных вещей шелковый платок и, завязав его на шее, спустился по лестнице.

В дверь уже ломились, будто в ворота средневекового замка. Корсаков нащупал ключ в полутьме лестницы и вспомнил обещание, данное Анюте.

– Чего надо? – спросил он, подивившись своему хриплому голосу.

– Скажите, это здесь живет и творит великий живописец Игорь Корсаков? – осведомился вкрадчивый голос.

Игорь откашлялся.

– Господин Корсаков переехал на постоянное место жительства за границу, – прогундосил он.

– А в какую страну?

– Э‑э‑э… в Мексику. Сикейрос, знаете ли, всегда был ему близок.

– Врешь, сукин кот! – рявкнули за дверью так неожиданно, что Корсаков попятился. – Никогда он не любил этого мазилку. Открывай, стервец, я уже все ноги отбил о твои ворота. Это твой старый добрый царь Леонид.

– Леня… – Корсаков загремел замком, распахнул дверь.

На пороге стоял Леонид Шестоперов, он же Леня‑Шест. Он был в гавайской рубахе навыпуск и розовых бермудах. На голове его была разноцветная панамка, а к груди он нежно прижимал пакет, из которого торчали горлышки бутылок.

– Ну‑ка, возьми у меня продукт, – Леня сунул Корсакову пакет, и тот увидел, что кисти рук и предплечья у гостя в гипсе. – Ишь какие баррикады от друзей возвел.

Глава 8

Прижимая подбородком к груди пакет с бутылками, Корсаков запер дверь. Шестоперов уже топал вверх по лестнице.

– Куда, спрашиваю, други, подевался мой любимый художник Корсаков? А мне говорят: у него теперь собственный особняк! – Леня обернулся к Игорю. – Собственником стал? Зазнался?

– Леня, в бубен хочешь?

– Не хочу. Хватит, достаточно, баста. Мне рыло и без тебя начистили. Месяц почти в больнице, а ты так и не навестил.

– Здра‑а‑асьте вам! – Корсаков устроил пакет в кресле. – Я два раза приходил: первый раз – ты даже глаз не открыл, паразит, а во второй смотрел на меня, как на пустое место, хотя медсестре подмигивал обоими глазами.

– Да? Обоими? Это я молодец, только не помню ничего. Вернее, помню, но говорить при ней не хотелось. – Леня прошелся по холлу. – А ничего ты устроился. Водочку в холодильник положи. В морозилочку. Здесь у нас что? – Он открыл дверь в ванную. – Ба‑а‑а, джакузи! Игорек, мы будем сидеть в джакузи, нас будет овевать прохладная пузырчатая вода, а мы будем пить водку и…

– Джакузи я принимаю только с женщинами.

– Никита Сергеевич Хрущев в свое время сказал, что все художники – педерасты, значит так тому и быть!

– Леня, тебе руки поломали или мозги отбили?

– Шучу я, шучу. А где мы работаем? – Шестоперов прошел в спальню. – Здесь? – он указал на кровать. – Высший класс! Я бы даже перекуры не делал при таком качественном рабочем месте.

– Что‑то у тебя сегодня игривое настроение, – заметил Корсаков.

– Прощальная гастроль, – пояснил Шестоперов, подходя к мольберту. – Завтра вечерней лошадью я отбываю к берегам туманного Альбиона, сиречь – в Лондон.

– Лошадью к берегам… это да…

– Импресарио задолбал, понимаешь, – Леня откинул тряпку, закрывающую картину, – требует новые работы, а у меня с гулькин… – он замолчал, задумчиво потер подбородок загипсованной рукой.

Корсаков встал рядом. Шестоперов смотрел на картину нахмурившись, будто вспоминая что‑то. Он взял со стола несколько эскизов, перебрал их, задержался на рисунке с Хельгрой.

– Что‑то меня на фэнтези потянуло, – сказал Корсаков.

– Да? Там тяжело пробиться – Варгас, Ройо, Сараяма, Валледжо и еще сотни три‑четыре эту жилу разрабатывают. Я пробовал: дохлый номер, – Леня отложил эскизы. – Старичок, а ты мне лапшу не вешаешь? Вроде бы я видел подобный пейзаж. Может, заказ на копию получил?

– Я редко работаю по заказам, ты же знаешь.

– Угу… А тетка жутковатая, – Леня кивнул на рисунок Хельгры. – Я бы с такой не лег. Ну, ладно, – он хлопнул в ладоши, – не пора ли нам поднять, так сказать, бокалы и содвинуть их разом?

– Да я поработать собрался, – неуверенно сказал Корсаков.

– А друга проводить?

– Ну, если только проводить. Кстати, расскажешь, что с тобой было. В общих чертах я знаю, но…

– Расскажу, хоть воспоминания не из приятных.

Как всегда, Леня позаботился обо всем: в пакете были водка, коньяк, виски и две бутылки «Швепса». Внизу лежал мокрый пакет с квашенной капустой. Корсаков вывалил капусту в миску, покропил подсолнечным маслом.

– Лучку добавь, – Леня, сидя в кресле, наблюдал, как Игорь накрывает на стол, – колечками чтобы тоненькими. Потянуло меня что‑то на капустку. Знаешь, в Англии ее не найдешь. А картошка есть? – спохватился он.

– Есть, – Корсаков достал тарелки, поставил на стол хрустальные рюмки в надежде, что из рюмок напиться будет труднее.

– В мундирчике ее свари и на стол, – Шестоперов поскреб друг о дружку забинтованными ладонями. – А мы пока, того, разомнемся.

Он взял бутылку водки и попытался отвернуть крышку. Пробка скользила в бинтах. Корсаков отобрал у него бутылку, открыл, разлил по рюмкам. «Анюта меня убьет», – подумал он.

– Я буду сидеть в кресле, – объявил Леня, – так, что двигай стол сюда.

Игорь подвинул стол, передал гостю рюмку.

– Ну, со свиданьицем! – Шестоперов неловко взял ее, подмигнул.

Они чокнулись. Водка была тепловатой, и Корсаков поспешил запить ее «швепсом». Леня крякнул, подцепил вилкой капусту и, запрокинув голову, отправил ее в рот. Помыв картошку, Игорь поставил ее вариться и присел к столу.

– Ну, рассказывай, кто тебя отделал?

– Не знаю кто, – проворчал Леонид. – Я уже спать собирался – целый день работал. Позвонили в дверь, я с дуру открыл, а мне с порога в пятак… Очнулся – сижу, к креслу привязанный, а они вокруг стоят. Трое. Морды закрыты такими кожаными масками на молниях… ну, видел наверное. И давай меня спрашивать… Слушай, налей еще. Я как вспомню, так меня колбасить начинает.

Игорь налил ему водки.

– А что спрашивали?

– Про тебя спрашивали. Давно ли знаю, какие у нас отношения… я возьми, да и брякни: любовь у нас. Ну, уроды, шуток не понимают. Как начали меня охаживать. Спрашивали, где ты коньяк взял, где живешь. Ну, я темнить не стал – вижу, что дело плохо. Ты уж извини, Игорек, но заложил я тебя с потрохами, – Шестоперов виновато развел руками.

– А‑а‑а, ерунда! Где я живу, весь Арбат знает, да и откуда коньяк взялся – тоже не велика тайна.

– Я так и подумал. Еще про какие‑то карты спрашивали. Ну, тут я пожалел, что про карты ничего не знаю. На этих вопросах они мне пальцы и поломали, суки. А потом устроили погром, как в еврейском гетто: шкафы все перебрали, матрас порезали. Даже стены простукивать взялись, да старший остановил их. Ну и напоследок огрели меня по голове какой‑то палкой – в газету завернута была, не разглядел. Я и вырубился. А очнулся уже когда «скорая» приехала. События описаны в романе «Черное таро». Слушай, что это за карты были?

Корсаков попробовал ножом картошку, слил воду и поставил кастрюлю на стол.

– Леня, в этом деле чем меньше знаешь, тем спокойней спишь. А может, и дольше живешь.

– Да ладно тебе темнить, – возмутился Шестоперов. – Мне из‑за тебя по башке дали…

– А могли и убить. Про банкира своего слышал?

– Про Максима Михайловича? – Леня помрачнел. – Слышал. Что, те же отморозки, что и со мной, беседовали?

– Конкурирующая фирма. Так что езжай в свой Лондон, лечи руки и малюй картины. А в это не суйся. Я весной думал, что все закончилось, а выходит, только начинается.