Огромный сумеречный зал утопал в чернильной мгле. Охрана проводила парня к центру, и от скудного света, просачивавшегося в открытую дверь их тени вытягивались, рисуя на каменном полу чудовищ с острыми клыками и длинными хвостами. Потом и они покинули ведьмака, проход захлопнулся, как ловушка, и Максим потерялся в пространстве, не чувствуя времени. Глаза медленно привыкали к страшной темноте, и только потом рассмотрели фигуры, притаившиеся в ней. Говорили, что инквизиторы всю свою жизнь прятались от солнечного света и огня. Их лица никто не видел, а видевшие все равно никогда бы не смогли выйти из этого зала.

– Максим Вестич. – Раздался над ухом тихий шипящий голос, и парень вздрогнул, даже не догадываясь, как близко они стоят к нему. – Тебя обвинили в смерти, и мы наблюдали эту смерть.

Максим кивнул, быстро оглянувшись на голос, но увидел лишь бесконечные потемки. Чужое дыхание щекотало шею, заставляло сердце биться вдвое быстрее.

– Посланники показали нам, как ты убивал человека, воспитавшего тебя. – Другой голос, он издевался и бил по болевым точкам.

– Зачем ты защищаешь настоящего убийцу? – Вопрошал он над ухом. Парень почувствовал холодное дыхание, и его лед проникал под кожу.

– Мы семья. – Отозвался он и сжал зубы, желая быть твердым в последние мгновения.

– Погибшая семья! – Хохотнул голос. – Благородство – не лучшая черта инквизитора, но мы все равно тебя ждали.

– Что?! – Максима бросило в жар, рубашка прилипла к спине, а в следующее мгновение, резкая вспышка всепоглощающей боли разлилась от горла по телу. Рот наполнился тягучей горькой слюной, он сжал зубы, чтобы не заорать. Колени подогнулись, становясь ватными, руки, сжимавшиеся в кулаки, ослабли. Кажется, он падал целую вечность, мышцы медленно каменели, внутренности сворачивались ледяным узлом.

Когда умирающее, мгновенно костенеющее тело рухнуло на каменный пол, то по залу разнесся противоестественный грохот.

* * *

Филипп обнимал рыдающую мать, поглощенную горем. За короткое время Аида потеряла слишком много. Она цеплялся за жизнь свекра, хотела вдохнуть силу обратно в дряхлое тело, поделиться своей молодостью. Страшные подозрения нахлынули на нее в тот проклятый вечер в конце апреля, когда Лука рухнул на ковер посреди своего кабинета. Ей лишь оставалось бессильно следить за тем, как умирала ее семья.

Филипп легонько похлопал Аиду по спине и тихо уже в тысячный раз пробормотал:

– Ну, хватит. Хватит. Возможно, его еще оправдают.

И ровно в тот миг, когда он произнес слова, комнату озарила вспышка. Они вздрогнули, уставившись на светящуюся яркую фигуру Максима, отделявшуюся от стены. Парень смотрел на них зелеными выразительными глазами человека. Точеные до резкости, правильные черты лица, подаренные силой, изменились на мягкую и улыбчивую обычность.

– Не плачь, Аида. – В его потустороннем разносившимся шорохом баритоне еще различались знакомые нотки.

А потом Максим вспыхнул невыносимо ярко и, ослепив, исчез.

Застывший от тоски Филипп разглядывал пустоту, где только‑только плыл его брат. Сердце остановилось на мгновение и упало в желудок. Он отодвинул притихшую мать и встал. Женщина скорчилась в кресле и, прижав к искривленному страданием рту ладонь, раскачивалась. Филипп не мог держать в себе тот ужас, что переполнял его. Он быстро вышел в коридор, хлопнув дверью. Темнота и холод поглотили его, отрезвили и придали четкости нетвердым движениям. Вытащив из кармана телефон, он набрал единственный номер, являвшийся важным.

Она ответила на вызов еще до того, как в динамике раздались длинные гудки.

– Филипп?! – В его имени прозвучала смесь радости, облегчения и отчаянья.

– Все. – Коротко произнес он, человеку, которому тоже было не все равно. – Они убили его.

Он не услышал ответа – Саша потрясенно молчала. Бесконечно долго они слушали трескучую тишину, оставаясь вместе даже на расстоянии тысяч километров.

* * *

– Все. Они убили его. – Далекий голос Филиппа узнавался с трудом.

Внезапно ноги ослабели, и я рухнула на кровать, не в силах произнести даже короткого слова. Казалось, что мы молчали бесконечность. Тишина эфира перемешалась с пустотой в голове, и отчаянно пожелалось, наконец, вынырнуть из кошмара. Господи, так не должно быть! Они

не могли

его обвинить в чужом преступлении!

– Я к утру вернусь. – В конце концов, глухо произнес Филипп. – Когда ты проснешься, я уже буду рядом.

Он отключил вызов, а я по‑прежнему прижимала к уху горячую трубочку, бессмысленно уставившись в портрет кривлявшегося Эйнштейна на стене.

Я поняла, что заснула глубоким отчаянным сном, только когда заиграл мобильный, а на экранчике вспыхнуло утомленное лицо Филиппа. Я быстро схватила аппарат и выдохнула в трубку:

– Ты приехал?

– Да. Только что. – Отозвался он.

И видение пришло вместе с первым звуком его голоса:

… Мелькавшая за окном бетонная стена. Паника, поднимавшаяся из живота, сводившая руки, выворачивавшая суставы. Искривленное в странном оскале лицо Филиппа. Неожиданно из‑под него проступили другие, чужие черты. Темные волосы медленно светли, вытягивались, становясь длиннее. Глаза вспыхнули двумя раскаленными углями …

– Я тебя жду? – Автоматически спросила я, дернувшись на кровати, как от внезапной судороги.

– Нет. Ты спускайся. – Отозвался Филипп. Его просьба, произнесенная мрачно и сдавленно, заставила сжаться, по спине побежали мурашки.

– Лучше ты. – Настаивала я, не понимая, что именно меня настораживает в нашем разговоре. Возможно, потому что внутри не вспыхнуло ни намека на радость от его возвращения.

– Саша… – Прошелестело по комнате потустороннее эхо, заставившее резко оглянуться и проверить компьютерный стол и раскрытые занавески.

Ноги сами подняли меня с кровати, словно зажили другой жизнью. Руки вытащили из шкафа куртку, в прихожей натянули кеды.

– Шурочка? – Из спальни выглянула всклокоченная заспанная мамаша, широко зевая. – Ты куда собралась, на ночь глядя?

– Мне нужно. – Отозвалась я, не уверенная, что поступаю правильно. Из горла вырвалось невесело, без особого восторга: – Филипп приехал. – Словно я говорила о чужом, а не о самом важном в своей жизни человеке.

Я выскользнула на лестничную клетку, так и не завязав шнурки и не застегнув куртки. Лифт гудел и истерично трясся, словно все тросы собирались порваться в один момент. Железную дверь заклинило, а кнопка истерично и пронзительно пищала, будто тревожась за меня.

Несмотря на то, что часы показывали пять утра, на улице стояла темень, разбавляемая лишь уличными фонарями. Двор еще спал, только пара фигур сонных соседей, закутанных в пальто, по одиночке бежали в сторону метро, мрачно разглядывая поблескивающий, подмороженный от утренних заморозков асфальт.

Промозглый холод, налетевший после домашнего тепла, каким пахла одежда, мгновенно прояснил голову. Кожа на груди под медальоном горела, что от боли захотелось завыть. Я рассеянно потрогала раскаленный кругляш, почти не понимая, как оказалась на улице. Напротив подъезда стоял черный спортивный Ауди Филиппа, ловя блики от фонарей, и за тонированными стеклами плохо угадывался его водитель. Потом дверь со стороны пассажира отворилась сама собой, приглашая меня в салон. Сердце замерло, в висках застучала кровь. Тут же вспомнились все до одной героини дешевых фильмов ужасов, бегущие по лестнице на второй этаж, где их, наконец, прикончат на радость исстрадавшемуся зрителю. Намереваясь вернуться обратно в безопасную квартиру, куда без моего согласия не сможет проникнуть ни злая, ни добрая фея, я стала набирать код подъездного замка, нажимая на последние цифры в настоящей истерике, но меня остановил окрик: