– Что вы, Саша, он у нас непродажный! Вам бы своего щенка завести, лучше смолоду привыкнет. Можно ведь и боксёра достать…

– Нет. Мне ваш очень уж по сердцу пришёлся. Не слыхали, как мы с ним песню петь выучились?

Я засмеялась.

– Пойдёмте во двор, покажите.

Во дворе Саша сел на скамейку – из ребят никто не гулял, было поздно, – усадил рядом Булю.

– Споём? – спросил серьёзно. Буля явственно ответил:

«Уг-гу…»

Саша положил ему на спину руку, стал гладить, перебирать шерсть и запел удивительно приятным высоким голосом:

Буля насторожил уши и – я слышала это, можете поверить! – вдруг, подняв голову, низко, протяжно, но в тон стал подтягивать, подпевать по-своему…

– Саша, – сказала я, когда их необычный дуэт кончился, – вам бы не монтёром работать, а дрессировщиком. Пёс же вас понимает с полуслова!

Саша смутился, словно его уличили в плохом, заторопился и ушёл, крикнув:

– А то, может быть, продадите? Я бы хороших денег не пожалел…

Саша-сапожник сыграл в Булиной судьбе важную роль.

Буля жил у нас уже третий год.

Андрейка по-прежнему возился и забавлялся с ним, но кататься на санках, особенно где-нибудь на бульваре или в сквере, уже стеснялся – подрос. Зато охотно катал малышей, запрягая пса в сильно потрёпанную сбрую.

Случилось так, что Буля заболел.

Бульдоги и боксёры, оказывается, несмотря на могучее сложение, довольно нежные животные. Они легко простужаются. Может, оттого, что носы у них курносые, короткие? Простудился и Буля.

Стал он кашлять, чихать, нос сделался сухим и горячим. Мы с Васей боялись, уж не зачумился ли, и решили вызвать ветеринара. Вдруг прибегает со двора Андрейка и кричит:

– Мама, дядя Саша ветеринара к Буле привёз! Саша долго вытирал о половик ноги, как всегда извиняясь, вошёл в комнату. За ним следовал высокий парень в кожанке.

Тронутая Сашиным вниманием, я поблагодарила его. Он буркнул:

– Пустяки… Это ж брательник мой!.. Ветеринар, осмотрев Булю, нашёл у него катар верхних дыхательных путей, прописал лекарство. А ещё сказал, что у него суставы на лапах опухшие, хорошо бы, когда вылечится, повозить недельки две к ним в институт. И записал адрес. Это было очень далеко, где-то на Звенигородском шоссе. Я смутилась – понимала, что не сможем мы возить пса регулярно в такую даль…

Когда Буля поправился совсем, в нашей квартире снова появился Саша.

– Знаете что? – застенчиво предложил он. – Давайте я Булю в братнин ветеринарный институт повожу. С суставами-то… Ему там процедуры сделают.

– Саша, Саша, – сказала я, – славный вы человек! Право же, не могу я утруждать вас! Да и что-то не замечаю, чтобы у Були лапы болели…

– Нет, болят, – живо возразил Саша. – Он и с дерева не так свободно прыгает. И на глаз видно. Дай-ка, друг, лапу! – Он осторожно взял её, поднял.

Ничего я не увидела. Но договорились мы всё же возить Булю на процедуры по очереди: день – мы, день – Саша.

Первый раз отправилась с Булей я.

Мы пошли пешком, погода была отличная. На бульваре осыпались жёлтые листья, малыши гоняли мяч, старики читали газеты, играли в шахматы.

Завидя Булю, дети бежали навстречу, но пугливо останавливались, хотя он был в наморднике. Я решила позабавить их. Выбрала дерево с толстым стволом, показала Буле и крикнула: «Хоп!» Он разбежался, хотел подпрыгнуть, но не смог: подогнув лапу, сел и виновато опустил голову. Больно ему было, наверно, очень…

Добрались мы до ветеринарного института с трудом. Под конец Буля еле плёлся, хотя раньше одолевал шутя расстояния побольше.

Я никогда не подозревала о существовании такого института у нас в Москве! Это была настоящая клиника для животных. Помню огромный, огороженный высоким забором двор с рядом опрятных, просторных помещений для коров, овец, собак, кошек. Птицы размещались в специальном птичнике, в клетках. По коридорам большого светлого здания с операционными и лечебными кабинетами мелькали люди в белых халатах. Всё было, как в настоящей больнице.

К нам спустился Сашин брат, повёл наверх, в процедурную. Здесь всё блистало и сверкало. Посреди стоял большой, покрытый клеёнкой стол с ремнями. Дежурный врач осмотрел, прощупал все четыре Булины лапы и сказал:

– Намордник не снимайте, сейчас сделаем ему соллюкс. Или нет, погодите…

Он приставил к столу лесенку, а я позвала:

– Буленька, хоп!

Пёс преспокойно забрался по ступенькам на стол, мы только положили его на бок и закрепили ремни…

Вероятно, Буле было приятно, что его греют. Он лежал тихо, помаргивая, изредка взглядывал на меня, точно проверяя, тут ли я.

– Молодец! – похвалил его врач. – Знаете, вы ведь можете оставить его у нас, в стационаре. Далеконько вам ходить…

Я подумала и… согласилась. Но расставание наше с Булей было тяжёлым. Он же не знал, что это ненадолго!

Когда я отвела его на первый этаж, где в клетках лежали или тоскливо бродили другие заболевшие собаки, Буля заметался, заскулил, прижался к моей ноге…

Я убежала, боясь оглянуться.

А на следующий день вечером к нам пришёл Саша.

– Я извиняюсь, конечно, – взволнованно начал он. – Брательник на фабрику звонил: тоскует Буля! Не пьёт и не ест. Хотя сам, без понуканий, лечиться под аппарат лезет, даже на бочок ложится, и ремней не надо привязывать. Зачем его у них оставлять? Я через день машиной туда-обратно возить берусь: у меня дружок есть, таксист. Только ваше согласие требуется…

Вася было воспротивился, я тоже. Один Андрейка горячо сказал:

– Да, дядя Саша, да! Буля вас ещё больше полюбит! Не оставляйте его в больнице! Пожалуйста!..

И Буля начал через день, как почётный пациент, ездить лечиться. Радость его, когда Саша первый раз привёз его домой, была безгранична. Он бросался то ко мне, то к Васе с Андрейкой, то к Саше. Он так безудержно и восторженно лаял, стараясь подпрыгнуть на больных лапах, чтобы лизнуть каждого в лицо, что прибежала Каречка и «выразила возмущение».

Мы с Васей решили отблагодарить Сашу каким-нибудь хорошим подарком. Как только Булины процедуры кончились, лапы окрепли и он стал по-прежнему ловко прыгать на дерево и играть с ребятишками в футбол – это была последняя Сашина затея, к общему восторгу он ставил Булю вратарём, – мы выбрали и купили Саше красивый дорогой подстаканник…

Но Саша не принял подарка. Даже, мне показалось, слегка обиделся.

А ещё через месяц он зашёл к нам прощаться. Уезжал из Москвы совсем: решил переселиться к старикам родителям в деревню.

– А как же работа? – спросила я. – Ведь у вас хорошая профессия!

– Электрики и в колхозе нужны.

Саша всё гладил, гладил привалившегося к его ноге Булю.

И, помолчав, сказал:

– А может, теперь, раз не в городе будем с Ксюшей жить, продадите нам как-никак Бульку?

– Нет, Саша. Уж вам-то, если бы и решилась, не продала, просто отдала бы его.

– А… не решитесь? – Саша ждал моего ответа, я чувствовала, с надеждой.

Андрейка, сидевший за букварём – этой зимой он пошёл в первый класс, – встрепенулся, отложил книгу.

– Не знаю, Сашенька, право, не знаю. Да вам и Ксюша, пожалуй, не позволит…

Зачем я сказала это?

– Нет, она против не имеет. – Саша тоже встрепенулся. – Здесь, в городе, не скрою, с трудом согласилась бы. Чистоту сильно уважает. А за собакой, раз взялся, уход большой нужен. Ксюша Були не боится теперь, перестала…

– Не знаю, Саша, – повторила я. – Уверена, вы были бы лучшим хозяином для Були, чем мы.

– Мама, ему у нас тоже хорошо! Сорвавшись со стула, обиженный Андрейка бросился к Буле, обнял за шею, прижался.

– Сынок, я ведь не говорила, что отдаю собаку.

Но если бы пришлось, Саше отдала бы со спокойной душой.

– Ему у нас в деревне хорошо было б! – Глаза у Саши засияли. – Сад большой, воля, река… И в избе просторно, и во дворе.