— Э… Как это без жратвы? — Буханкин прибавил ходу. — Давайте, хлопцы, поторопимся, а то действительно порубать не дадут!

— Во-во, двигай, рубака! — фыркнул Петька, когда его обогнал Каравай.

К ярко освещенному помещению столовой курсанты подошли основательно продрогнув — утренний промозглый туман, выползающий откуда-то со стороны Гиблого озера, был настолько плотным, что временами переходил в моросящий дождик. Температура, несмотря на начало лета, тоже не баловала мальчишек.

— Холодрыга какая! — стряхивая ладошкой с бритой головы капли воды и передергивая плечами, произнес Петька. — Правда, Вовка?

— Ерунда, — отмахнулся тот, вспоминая морозные зимы в лесу во времена партизанской деятельности, — радоваться нужно — какое-никакое, а лето.

— Чему ж тут радоваться? — удивился приятель.

— Чему, говоришь? — протянул Вовка. — Да хотя бы тому, что плевок на лету не замерзает!

— Ну если только этому, тогда да — порадуемся! — заржал Петька.

На крыльце столовой курсантов уже дожидался заведующий столовой — Альберт Ланге, высокий, нескладный немец с мосластыми, достающими едва ли не до колен волосатыми руками. Несмотря на близость к кухне, Ланге был худ, словно голодающий узник концлагеря, но силен неимоверно. В его силе курсанты уже неоднократно убеждались, наблюдая, как этот угловатый тощий немец в одиночку переносил на кухню громадные коровьи полутуши. Ему ничего не стоило привлечь к этой работе курсантов, но, видимо, заведующему столовой нравилось самому перетаскивать тяжелый груз. Поговаривали, что на фронте Ланге мог в одиночку поднять и вытащить из грязи полевую кухню!

— Подтянись! — скомандовал Вовка, заметив стоявшего на крыльце заведующего. — В одну шеренгу становись! Herr Kantinenleiter,[38] — отчеканил Вовка, дождавшись, когда курсанты выстроятся в некое подобие шеренги, — первое отделение первого взвода для работы на кухне прибыло!

Ланге обвел тяжелым взглядом неровную шеренгу ребят, поковырялся ногтем в зубах и глухо произнес, сверкнув маленькими глазками из-под выступающих надбровных дуг:

— Двое заходить кухня, к фрау Херманн. Двое рубить дрова. Двое — носить вода. Остальные — ходить за мной. Ферштейн?

— Яволь, герр Ланге! — ответил Путилов. — Гефрайтер Незнанский, распорядись, — добавил он тоном ниже.

— Так, — принял командование Петька. — Курсанты Куликов и Печкин — на кухню. Филиппов и Котов — на дрова. Топорков и Федькин — на воду. Остальные следуют за кантиненляйтером Ланге.

— Нам что, и чаю попить не дадут? — громко прошептал Буханкин, облизнув пересохшие губы.

— Разговорчики! — шикнул на него Петька, заметив, как недовольно глянул на унтерменшей столовский начальник.

— Кушайт будете nach dem Plan![39] — произнес Ланге, презрительно скривив тонкие бескровные губы.

После этого он спустился по ступенькам и пошел в сторону складских бараков.

— Услышал же, черт ушастый! — чуть слышно пробурчал Каравай, когда Ланге отдалился на довольно-таки приличное расстояние. — Нах дем план — нах дем план, — передразнил он костлявого немца. — Шел бы он сам нах…

— Заткнись! — выдохнул в самое ухо Каравая Петька, схватив пацана за рукав. — Услышит — в карцере и того не будет! Понял?

— Понял-понял, — скороговоркой ответил Буханкин. — Отцепись уже!

— Курсант Буханкин, — подключился к перебранке подчиненных Вовка, — ты как разговариваешь со старшим по званию?

— А? А чего он…

— Смирно! — рявкнул Путилов, неосознанно подражая старшему мастеру-наставнику Францу.

Толик испуганно замер на месте, вытянувшись и нависнув над Вовкой. Хоть и был он почти на целую голову выше Путилова, да и тяжелее пуда на полтора-два, но на открытое противостояние с Вовкой не отважился. Схватка с Сандлером была еще свежа в его памяти.

— Еще раз твое нытье услышу, — жестко произнес Путилов, — я сам тебе карцер организую! Либо в наряды будешь со всем взводом ходить, а не только со своим отделением! Ферштейн?

— Я… Яволь, г… герр гефрайтер, — дрожащим голосом произнес Буханкин, не ожидавший такой вспышки от Вовки.

— Обергефрайтер, балбес! — автоматически поправил мальчишку Петька, идущий следом.

— А… да… я…

— Все, хорош блеять! — фыркнул Петька. — Но твое нытье действительно уже всех достало! Давай дергай за Длинным, а то он и за это взыщет — злобный жердяй.

Клички Длинный и Жердь приклеились к заведующему столовкой практически с первых дней: мало того что по-немецки фамилия Ланге означала «длинный», так еще и рост у костлявого немца был соответствующий.

— Давайте-давайте, пацаны! — поторапливал мальчишек Петька.

Вскоре курсанты догнали Жердяя и пристроились ему вслед. Возле одного из складских сараев Ланге остановился. Вынул из кармана ключ и открыл им навесной амбарный замок.

— Айне, цвайн… фюнф, — пересчитал курсантов немец. — Кошт. Заходить. — И первым вошел в открытую дверь.

В темном чреве сарая что-то громыхнуло. Ланге разразился потоком немецких проклятий. Через мгновение сарай озарился тусклым светом электрической лампы, которую вкрутил в цоколь немец. Как оказалось — выключателем ветхое строение оборудовано не было. Старый сарай оказался практически пустым, если не принимать во внимание большую деревянную клетку, расположенную у дальней от входа стены. Клетка была набита спящими курами, начавшими нервно квохтать, когда Ланге «осветил» помещение. Дождавшись, когда все курсанты втянутся внутрь, заведующий столовой ощерился и, выставив на всеобщее обозрение большие лошадиные зубы, изрядно поеденные кариесом, хрипло произнес:

— Слюшайт меня aufmerksam![40] Каждый из вас брать мессер э-э-э… нож и резайт по драй кура…

— Как резать? — ахнул Буханкин.

Ланге смерил толстячка презрительным взглядом:

— Я показывает, как это делает, для тупой унтерменш.

Ланге подошел к клетке, открыл маленькую дверку и засунул в нее руку. Ухватил за ногу первую попавшуюся курицу и вытащил её наружу. Птица испуганно забилась в длинных обезьяньих руках заведующего кухней. Поудобнее перехватив хлопающую крыльями птицу, кантиненляйтер кинул её на измочаленную колоду, предварительно подняв с нее большой нож-тесак. Взмахнув большим лезвием, Ланге ловко отрубил голову курице. Безголовая птица забилась еще сильнее, из обрубка шеи толчками выплескивались струйки крови.

— Все понимайт, как надо? — Ланге тряхнул обмякшим тельцем, из которого еще продолжала сочиться кровь.

— Яволь, — вразнобой ответили курсанты.

— Гут! Ты есть первый! — Ланге указал окровавленным лезвием на побледневшего Буханкина. — Драй кура, ферштейн?

— Ферштейн, — пролепетал Каравай, вышедший вперед на негнущихся ногах.

Ланге с брезгливой ухмылкой сунул в руки Толика тесак, и отошел в сторону:

— Драй кура. Hau den Kopf ab![41] Бистро, бистро!

— Я… воль… — прошептал пересохшими губами Каравай и кулем осел на усыпанный сухим куриным пометом земляной пол сарая.

— Was… Was es für die Scheiße?![42] — попинав носком сапога лежащего пластом Буханкина, по-немецки выругался Ланге. — Er dass, in der Ohnmacht?[43] — не поверил своим глазам завстоловой.

— Вовка, а Каравай вырубился, — произнес Петька, присев на корточки возле Буханкина. — Сомлел, как баба… Буханкин, ты чего? Вставай! — Незнанский похлопал курсанта по щекам.

Каравай не подавал никаких признаков жизни.

— Тащите его на улицу, пацаны! — распорядился Вовка, наблюдая, как наливается багрянцем костлявая морда Ланге. — Можно его вывести на улицу, герр кантиненляйтер? — запоздало осведомился он у немца.

Ланге согласно кивнул и повелительно взмахнул рукой, как будто стряхивал с ладони какую-то грязь: