– Он знает места, где часов видимо-невидимо. Вот и достает их при случае.
…Интересно, как сейчас поживает Лёкина коллекция? И являются ли часы, которые Полина держит в руках, ее частью? Хорошо бы спросить об этом у самого Лёки, но он куда-то подевался.
– Никто не видел Лёку? – громко спросила она.
– Упс, – откликнулся Шило. – Ты ведь подумала о том, что и я?
– Не понимаю…
– Мастерская в саду. Там уйма всяких механизмов. А часов – больше всего.
Ну, конечно! Еще в детстве Шило отличался любопытством и непоседливостью (за что и получил свое прозвище). И такая грандиозная вещь, как мастерская, где полно милых мальчишескому сердцу вещей, просто не могла остаться без его внимания. Возможно, он уже побывал там и в нынешний приезд.
– Думаешь, это Лёка подбросил часы?
– Кто же еще?
– Зачем?
– Ну, откуда мне знать? Может, решил таким образом поприветствовать родственничков, преподнести небольшие сувениры, так сказать. А поскольку клёпок у него в голове не хватает, то и сувениры получились дурацкие.
Что ж, в логике Шилу не откажешь. Сувениры и впрямь дурацкие, детские – часы без стрелок, соломенный пес, дохлая стрекоза в жестянке. Даже бывший в употреблении старый платок не выбивается из общего ряда. И все же что-то не складывалось в этой стройной и спасительной картине. Но что именно – Полина понять не могла.
– А тебе что преподнесли?
– Красотку девушку, – ухмыльнулся Шило.
Красотка девушка! Именно так называлась стрекоза, что лежала в жестянке, – красотка-девушка из семейства «Красотки», Calopteryx virgo. Полина, дочь энтомолога, сразу же признала ее, недаром все ее детство прошло среди насекомых, а часть отрочества – среди атласов и каталогов, посвященных насекомым. И странно, что она нисколько не удивилась красотке-девушке, хотя должна была бы: этот вид стрекоз не живет у моря, он селится по берегам мелких речушек и озер. А в округе нет ни одного водоема, ни одного ручья. Наверное, этому можно найти какое-то объяснение, но Шило… Откуда далекому от энтомологии милиционеру известно имя синекрылой малютки?
– Ты имеешь в виду стрекозу?
– Какую стрекозу? – удивился Шило.
– Ты сказал – «красотка-девушка»…
– Ну да. Я и получил в безраздельное пользование красотку девушку. Вот, смотри!
Шило извлек из кармана шахматную фигурку ферзя – с нарисованными прямо под короной глазами. С нарисованным ртом. От глаз шли завивающиеся кверху закорючки-ресницы, а рот был сложен бантиком. Несколько неровных волнистых штрихов – по обеим сторонам от глаз и рта – символизировали волосы. Сходство со сказочными принцессами, какими их обычно рисуют дети, было очевидным.
– Разве не красотка?
– Пожалуй, – осторожно ответила Полина.
– А что получила ты?
– Тоже красотку-девушку. Так называется стрекоза.
Она достала из сумочки жестянку и положила ее на стол – рядом с ферзем, облупленными часами, потешной собакой из соломы. Эти вещи имели безусловную ценность – но только в глазах ребенка. Каким все эти годы был Лёка, какими были они сами – двадцать лет назад. Конечно, из общего списка детей можно смело исключить старших. А Белку? – можно ли исключить Белку, которой в то время исполнилось одиннадцать? И что-то в ее тогдашней жизни было связано именно с ферзем, или – шахматной королевой, красоткой девушкой.
Полина сразу вспомнила сон, приснившийся ей в том далеком августе. Собственно, она никогда не забывала о нем: изредка – раз в несколько лет – сон возвращался. Он не был кошмаром в классическом смысле, – ничего особенно пугающего в нем не происходило, но после пробуждения на Полину наваливалась сосущая тоска. Ужас она испытала лишь однажды – когда увидела сон впервые. Тогда одиннадцатилетней Белке приснилось странное, устланное коврами помещение. Ковры устилали пол, лепились к низкому потолку, свешивались со стен. На большинстве из них были вытканы гигантские шахматные фигуры, чему Белка нисколько не удивилась, – это же сон!
Не удивилась она и тому, что фигуры неожиданно отделились от ковров, стали объемными. И на их матово поблескивающей поверхности стали проступать лица: МашМиш, Лёка, Аста, Парвати. А морда одного из белых коней вдруг напомнила ей добродушную физиономию Лёкиной собаки Дружка. По идее, на месте Дружка органичнее бы смотрелся мерин Саладин, но… Это же сон!
Был и еще кто-то, запертый в шахматной королеве, но как раз его черты постоянно ускользали от Белки. А ведь этот кто-то – главный здесь, Белка откуда-то знает это. В страстном желании рассмотреть королеву получше, она скользит по комнате, отодвигая ковры один за другим. Они все не кончаются, королева по-прежнему не открывает лица, как долго продлится эта игра в кошки-мышки?…
Все закончилось внезапно.
Отодвинув очередной ковер, Белка обнаружила за ним черноту. Да и ковры куда-то исчезли, все до единого: теперь чернота окружала ее со всех сторон, и снизу, и сверху. И в этой черноте повисли давешние фигуры с лицами вновь обретенных родственников. Ничего отталкивающего в них не было, даже Парвати улыбалась Белке – красными, похожими на рубцы от лозины, губами. Сходство с рубцами и насторожило Белку, заставило отступить назад. И не напрасно!
Откуда-то сверху, из черноты, посыпались змеи. Целый дождь из змей, целый водопад. Обвив фигуры мощными кольцами, они в мгновенье ока превратили их в пыль, в ничто! Устояла лишь шахматная королева, по-прежнему неузнанная. А Белка не стала дожидаться, пока змеи подберутся к ней, и… проснулась.
– …Эй, с тобой все в порядке? – голос Шила вывел Полину из оцепенения.
– Да… Да, конечно.
– Вспомнила о чем-то неприятном?
– Пустяки.
Совсем не пустяки, совсем. Она никому не рассказывала об этом своем сне, а все попытки разгадать его ни к чему не привели. Не помогло и обращение к сонникам, где змеи трактовались, как опасность и смерть; шахматы – как решение трудной задачи, а ковры – как благополучие и процветание, которые должны вот-вот наступить. Все это слишком умозрительно и далеко от истины, ведь маленькая Белка не была озабочена процветанием, не собиралась решать никаких задач, а о смерти не думала вовсе. Так чем был сон изначально и чем он стал впоследствии? Предупреждением. И напоминаем о том, что она что-то упустила. Не заметила, не обратила внимания тогда, когда нужно было смотреть во все глаза. Быть может, Лёке снился похожий сон, и – в отличие от Полины – ему удалось разглядеть шахматную королеву.
Он запечатлел ее, как умел.
Как умел!.. Только теперь Полина поняла, что выбивалось из стройного ряда детских подарков: альбом с фотографиями. Даже если его подбросил Тате именно Лёка, вряд ли он сделал это по собственной инициативе: слишком сложна драматургия снимков, слишком разные места на них изображены, слишком одинаково не смотрят в объектив герои. Да и потом – Лёка никогда не покидал Крым, представить его в роли опытного папарацци невозможно. Как невозможно представить его дружбу ни с кем, кроме… Сережи. Сережа – единственный, кто время от времени навещал Парвати. Единственный, кто относился к Лёке, как к равному, а вовсе не как к даунито. Но это означает…
Ничего это не означает.
Нужно просто дождаться Сережу, и все встанет на свои места. Вот только что делать с альбомом? В конце концов, она и Тата – не единственные его героини. Есть еще МашМиш, Шило и Ростик. И Гулька, и… двойник Али с прозекторского стола. Что, если альбом – тоже своего рода предупреждение? Довольно серьезное, если судить по последнему снимку. И Полина не имеет права скрывать его ото всех. Странно, что когда все вытягивали на свет божий свои киндер-сюрпризы, Тата и словом о нем не обмолвилась.
Она машинально повернула голову в сторону лестницы, где еще несколько минут назад сидела художница.
Лестница была пуста.
– А где Тата?
Никто не видел ее, никто не заметил, как и куда она исчезла: Шило и Ростик лишь пожали плечами, а Маш выразилась в том духе, что Тата может отправляться куда угодно – к морю, в поселок, в Ялту, в Симферополь, а лучше – так сразу к чертовой матери.
