На встречу коннице и Полку Лучших, немедленно были посланы сразу несколько гонцов, (для верности), с необходимыми приказами.
А томящиеся в ожидании войска, словно сбросив с себя состояние понурого ожидания, радостно готовились к драке. Всем не терпелось наконец‑то по настоящему схватиться с врагом. И искупить перед товарищами, которые сражались почти весь день, буквально в нескольких шагах от них, грех долгого бездействия.
Бой начался быстро и яростно. Почти мгновенно солдаты Вождя смели блокирующие их позицию части противника. А затем, гоня перед собой толпу, в которую превратились некогда регулярные части Ярла, набросились на основные силы, торопясь придти на помощь своим соратникам.
Помощь пришла вовремя. Практически вовремя. То есть именно тогда, когда Ярл, измотав почти все свои силы, и положив огромное количество бойцов, практически взял обозный лагерь.
Любой командир мог бы гордится такими солдатами, что служили под началом Вождя. Никто из этих, по большей части «нестроевых», не дрогнул перед лицом врага и достойно принял смерть, захватив с собой столько противников, сколько смог прикончить.
И командовал ими не вороватый снабженец, а настоящий боец. Он сумел превратить вверенную ему позицию в крепость. Даже сейчас, будучи почти разгромленным, этот наспех поставленный лагерь выглядел крепким орешком. Со стороны леса и болот, откуда враг и так не мог пододвинуть существенные силы, лагерь был укреплен засеками и частоколом. А те направления, где штурм был возможен, были превращены в настоящие крепости, со стенами, из нагроможденных в несколько этажей возов и телег, и даже наспех выкопанными рвами.
Чтобы преодолеть все это, враг заплатил высокую цену. Все подходы к лагерю и сами укрепления были завалены телами штурмующих и защитников. В местах наиболее яростных атак возвышались целые груды тел, по которым штурмующие пытались перебраться через импровизированные стены, или разобрать завалы.
Но стены, даже самые высокие, – ничто, если их не защищают настоящие воины. Эти «нестроевые» части, своим упорством и мужеством, сорвали планы Ярла. Бойцы Армии честно выполнили свой долг, своей гибелью принеся победу своему Вождю.
В одном месте, где судя по всему сражение проходило особенно яростно, Вождь увидел Большого Шишку. Тот лежал в простых армейских доспехах, со своим легендарным мечом, и обычным солдатским щитом. Разве что доспехи эти и щит, были изрублены до неузнаваемости, а меч зазубрен и изломан о доспехи и мечи тех, кто валялся вокруг него.
Валялись, словно доказательство его преданности Вождю и верности ИХ делу.
А в глазах….. В глазах…. В глазах мертвого Большого Шишки навечно застыл укор Вождю. Укор за все его подозрения и плохие мысли о себе, его верности и постыдном происхождении. Взгляд этих мертвых глаз сверлил спину Вождя, даже тогда, когда он отъехал на расстояние нескольких полетов стрелы, – добивать отброшенного в сторону врага.
Вот тут уж Вождь не торопился, в этом просто не было необходимости. С одной стороны, Ярл был прижат к непроходимому болоту, с другой, его прижимал Вождь, с третьей, вот‑вот должен был подойти Безопасность с кавалерией, а со спины, – Одноухий с Полком Лучших.
Это была победа. Ярл попал в ловушку, из которой ему уже не дано было выбраться. И как бы не повернулись события, – Вождь не собирался оставлять его в живых. Ярл был обречен с того момента, когда Вождь увидел мертвые глаза Большого Шишки.
Когда послышались звуки продирающегося сквозь лес войска, (кавалерия), – Вождь отдал приказ двинуться на врага. Его славные соратники двинулись тремя колоннами, давя на центр и сковывая фланги.
Затем им в бок ударили появившиеся вместо кавалерии копейщики Ярла, сминая левофланговую колонну и охватывая тыл. Вражеские лучники осыпали градом стрел продолжающую атаковать центральную колонну.
Спустя полчаса яростного боя, все три колонны были смяты и окружены. Правый фланг был разбит внезапной встречной атакой конницы Ярла. Центр, обращен в испуганную толпу, а левого фланга просто не существовало.
Ни о кавалерии, ни о Полке Лучших, не было даже слышно. Они просто пропали. И никто даже больше не спрашивал, – куда?
Это могло означать только одно, – предательство. Причем предательство сразу двоих ближайших соратников Вождя.
Но главное, – это означало конец дела Вождя. Конец всему, ради чего он трудился и сражался. Всего чему он посвятил свои лучшие и самые плодотворные годы жизни. И единственное, что он мог еще сделать, – это принять достойную смерть.
Его Армия, уже превратилась в разрозненную толпу. Большинство пыталось удрать в еще оставшиеся в кольце окружения прорехи. А те, кто или не хотел удирать, или уже не мог, – продолжали обречено драться, или сдавались в плен. Единственный отряд, на который еще мог рассчитывать Вождь, – были трое его вестовых, мальчишка знаменосец, да десяток охраны.
Вождь оглянулся на свою Армию, мысленно отметил, что двое вестовых и половина охранников уже втихаря смылись, достал меч из ножен и бросился в атаку.
Возможно кто‑то за ним и последовал, но он этого уже не заметил. На смену бессильной ярости и гневу на предателей…, на смену горечи от потери всего, – пришло холодное равнодушие воина.
Он просто рубил всех, кто вставал на его пути. Рубил, не ставя перед собой возвышенных целей и задач. Он не пытался добраться до Ярла, и решить их личный спор. Не надеялся увлечь примером свое растерявшееся войско и вырвать победу из рук врага. Нет, он просто убивал всех, кто вставал на его пути. Просто реализуя все умения, которые начали вдалбливать в него еще отец со старшим братом, вбивали Полтинник, Одноухий и Большая Шишка, преподавали лучшие бойцы его Армии и специально приглашенные учителя.
Он дрался спокойно, расчетливо и яростно одновременно. Его движения были экономны и грамотны, чувства обостренны, ум холоден, а сердце безжалостно. Он дрался не ради жизни, не ради мести, а ради самой драки. И он успел достать многих, прежде чем чей‑то удар, не погрузил его в вечную тьму.
КНИГА 3
СЕДОЙ
Итак, покой наших узников был потревожен в неурочное время. Не то что это их особенно расстроило, или напугало, – скорее удивило и, может быть, слегка встревожило.
Да и как тут не встревожится, когда поздно ночью, за дверью слышатся тихие, крадущиеся шаги и она открывается не от молодецкого толчка, как обычно, а с помощью осторожного надавливания.
А затем, из‑за темной‑темной двери, появляется темный‑темный человек и говорит темным‑темным голосом…..
…Впрочем, сказать по правде, ничего столь уж ужасного‑то и не было. Просто, во время, когда по утверждению Старика, наступила ночь, дверь их камеры действительно приоткрылась непривычно тихо. Был ли проскользнувший в образовавшуюся щель человек таким уж «темным‑темным», как позволил себе приврать автор, – определить было невозможно, а говорил он вполне обычным шепотом.
– Слышь, Полтинник, – сказал вошедший вполне обычным шепотом, – это я Кудрявый. Ты меня помнишь? Как мы там, после Большой Битвы, думали чё это было, и как дальше жить.
Ну конечно помню. – Ответил ни чего не помнивший Седой, разумно рассудив, что вошедший вполне может оказаться его старым корешем, коего вполне нелишне заиметь в его аховом положении. – Разве забудешь Большую Битву?!
– Это точно, – такого по гроб жизни не забудешь. Как мы тогда друг дружку‑то чуть не перерезали‑то? А как мы тогда….
– Прости…., Кудрявый, – с некоторым запозданием вспомнил имя своего старого кореша наш герой. И пытаясь уйти от скользкой для него темы совместных воспоминаний, спросил. – Ты собственно Здесь с какой целью, просто поболтать о былом, или….
– Да уж само собой, – «или», – немного обиженно произнес Кудрявый. Мы ведь с тобой, может и не самые записные друганы, однако‑ж, после того что пришлось Там пережить, поневоле…., как‑то…, – ну сам понимаешь!
– А‑то!!! Мне ли не понять. – Сказал Седой, тем честным и искренним голосом, обладать которым могут только самые прожженные лгуны, и очень надеясь при этом, что его «старый кореш» не обладает такой же способностью чувствовать вранье, как и остальные обитатели этой камеры. – Потому‑то я и удивился, увидев тебя здесь.
