А спустя еще три недели, его отец, брат моего отца, получил стрелу в брюхо нарвавшись на вражескую засаду во время патрулирования. …Он умирал долго и тяжело. То впадая в беспамятство, то приходя в сознание. Бредил, звал отца, деда, своего погибшего сына, свою жену, – толстую, добрую тетку, пекшую лучшие в нашей деревни пироги.
А потом нас, молодых ребят отослали по разным поручениям. А вернувшись я застал дядьку уже мертвым, а отца хмурым и злым. От него пахло мерзкой брагой, которую наши мужики гнали в бочке из‑под солонины. Никто не приставал к нему с вопросами и не говорил слов соболезнования. Все, словно сговорившись, делали вид что ничего не произошло. И только иногда я замечал брошенные вскользь сочувствующие взгляды, – на человека, которому пришлось добить родного брата.
Вот тогда‑то я и ощутил настоящий страх. Не тот бодрящий страх, который чувствуешь когда на спор прыгаешь в реку с высокого обрыва. И не ту восторженная жуть, когда в ночь полнолуния идешь на поле старой битвы, посмотреть как истлевшие кости давно погибших воинов оживут и отправятся бродить по окрестностям, ища куски своих изрубленных в бою тел. И даже не тот страх, который испытываешь идя единым строем, плечом к плечу, навстречу такой же несокрушимой стене вражеских солдат, и понимая что можешь погибнуть в любую минуту.
Нет, это был какой‑то новый, мерзкий и липкий страх. Он не бодрил, одаряя неведомо откуда взявшимися силами, и даже не вгонял в ступор, даря спасительное оцепенение и бесчувствие. Наоборот, он отнимал силы и заставлял острее чувствовать каждую мелочь, вызывая скорбь и уныние. Этот страх поселившись где‑то внизу живота, отзывался постыдными спазмами, выворачивал наизнанку, заставлял дрожать и отводить глаза. Он сковывал тело и превращал лицо в жалкую и страшную одновременно гримасу.
Это был страх остаться одному, потерять всех тех, кого по привычке даже и не замечаешь, до тех пор пока их место в строю и в твоей душе не станет пустым.
И самый большой страх, – потерять отца. Такого сильного и умелого, молчаливого, но знающего ответы на все вопросы. Отца, от которого проще было получить подзатыльник, чем скупую ласку. Но это был свой, такой родной подзатыльник. И пока он оставался рядом, рядом была семья, родная деревня и частица моего безмятежного детства.
Отец погиб спустя три года. Когда бронированная конница противника опрокинула нашу тысячу. Смяла ее сотнями закованных в сталь конских тел, пронзила острыми длинными копьями, и втоптала в пропитанную нашей кровью сухую землю. А тех кто сумел избежать гибели в первые минуты, добивала шедшая за ними пехота Врага.
Мой отец дрался до последнего, и упал накрыв изрубленным телом своего последнего оставшегося в живых сына.
Вот тогда и исчезла наша сотня, моя семья и наша деревня. А я перестав быть Лютиком, на долгое время превратился в Лютого. Так стали называть меня бойцы моей новой сотни. А потом, спустя годы, – когда Та боль немного унялась, я превратился просто в Полтинника.
МАЛЫШ
– Как ни крути, а все‑таки мысль об одиночестве была странной и глупой. Как можно думать об одиночестве если живешь в лесу? Разве не заполнен он жизнью от нижнего края плодородного слоя почвы, до самых вершин деревьев? Разве не живут здесь самые удивительные существа, от мельчайшего жучка, до огромного лося? И мне ли, знающему каждый кустик и каждого зверя в этом лесу, – думать об одиночестве?
Я перевернулся обратно на живот, и стал наблюдать за ростом травинки.
Когда я, еще в самом далеком детстве начал приставать к Наставнику с просьбами научить меня магии, – он дал мне это упражнение. Сказав, будто оно является основой магии. Сначала я принялся за него с большим энтузиазмом. Затем решил, что это был способ отвязаться от приставучего щенка. Но по мере того как я все больше углублялся в это занятие, – оно и правда взломало границу между обычным человеком и Магом, разбудив во мне совершенно новые способности, главной из которых была способность по‑иному чувствовать.
Как только я понял, как прекрасна и удивительна эта, на первый взгляд простенькая и невзрачная травинка, – мне открылся удивительный мир магии. Чем тщательнее и глубже всматривался я в это завораживающее творение природы, тем больше находил для себя нового и занимательного. Сначала я постигал структуру растения. Затем, – все больше погружаясь в наблюдение, стал понимать сущность происходящих внутри него процессов. Превращение солнечных лучей, «неправильного» (выдыхаемого мной), воздуха, воздуха обычного, воды и втянутых вместе с водой частиц земли в такую, на первый взгляд хрупкую, но крепкую и живучую травинку.
Я тоже попробовал так. Получилось плохо. Я ослаб, стал тонким как эта самая травинка и Наставнику пришлось дать мне по мозгам, втолковав что мой организм существенно отличается от организма травы. После чего он предложил переключить свое внимание с наблюдения травы, на изучения себя и окружающего меня мира.
Я так и сделал. Но в наследство от той детской затеи, мне осталось умение заряжаться энергией от всего окружающего меня мира. И способность безболезненно для себя употреблять в пищу все подряд, от травы до камней, и наедаться буквально горсткой сорванных походя ягод, или пучком листьев.
Когда спустя некоторое время эти способности заметил Наставник, – он был изрядно удивлен, и даже как мне показалось, сильно озабочен. Несколько дней он пребывал в задумчивости, а потом всерьез принялся за мое обучение.
Обучаться всерьез, оказалось немного труднее и не так приятно, как делать это по собственной прихоти. Особенно сложным для меня был постоянный контроль за своими мыслями и эмоциями. И если сказать честно, то сколько бы не говорил мне Наставник о необходимости делать это, по‑настоящему контролю я так и не научился.
Так же как и не научился разным заклинаниям. Ну то есть я конечно знал их, штук наверное с тысячу, но пользоваться так и не научился. И если честно, до сих пор не понимаю для чего они нужны. (Хотя Наставник неоднократно повторял мне, что это формулы сосредоточения, с помощью которых маги производят изменения в ткани материального мира).
Но что означают эти слова, и зачем нужны эти заклинания я так и не понял. Ведь у меня все получалось и без них. Достаточно было просто представить то действие, которое я хотел произвести, и результат был налицо. Ну не всегда конечно, поначалу я частенько делал разные ляпы, но чем больше я практиковался, тем меньше ошибок совершал. Так что в конце концов, Наставник перестал требовать от меня «бубнежки» заклинаний, а просто указывал действие которое я должен был произвести.
Но несмотря на все эти трудности, – учиться мне нравилось. Хотя бывало приходилось туго. Иногда я раздражал Наставника своей тупостью и ленью. И случалось даже что он меня за это наказывал.
Но как чудесна и удивительна стала моя жизнь. Сколько интересного я узнал, и каким потрясающим вещам научился. Теперь я могу читать мысли и эмоции других существ. Воздействовать на структуру вещества, превращая материю и изменяя форму. Я научился видеть мельчайшие частицы материи, из которых состоит весь мир. Я могу воздействовать и управлять ими.
Но, и это самое интересное, я научился чувствовать и ощущать окружающий меня мир на совсем другом уровне. Я сроднился с лесом, я рос вместе с ростом его деревьев. Я убегал от хищника вместе с оленями, и догонял добычу вместе с волками. Я мог затаиться как рысь в засаде, мог проползти как змея в самые затаенные уголки леса, или подобно бабочке беспечно порхать с цветка на цветок. Чувствовал проплывающие в небе облака, знал свойства почвы лучше дождевого червя, и различал триста оттенков вкуса речной воды, я даже слышал как растут листья на деревьях.
Так, откуда взялась эта мысль об одиночестве?
ПОЛТИННИК
До полных сумерек оставалось еще какое‑то время. Я решил потратить его на еще одно занятия с личным составом. Приказ на построение был принят без особого восторга, но выполнен молниеносно. Даже новички, видимо кое‑что усвоив за последнее время, обошлись без обычной раскачки и толкотни.
