Какая она стала маленькая, седая, старая! Печально.

Мне хотелось, чтобы она обняла меня за голову, погладила по волосам, поцеловала. Наверное, моя мать выглядела бы так же. Но представить мне это трудно – я ведь видел ее только молодой. То ли воспоминание, то ли воображение.

Я любил и жалел эту старуху. Я понимал, какой смертный неискупимый грех я должен взять на себя. Какую страшную смертельную боль я должен ей причинить, что это итоговая черта под ее жизнью, самое страшное страдание, которое может выпасть на человеческую долю. Это ведь для других он – олигарх Серебровский, великий магнат, миллиардер и завтрашний губернатор. Деспот, предатель, мироед и кровосос. Для нее он навсегда останется сыночком. Сашей.

– Да, навсегда, – твердо сказал я.

– Ты винишь его в своей беде? – спросила она.

– Нина Степановна, об этом бессмысленно разговаривать… Кто там разберется?

– Господь с тобой, Костя, – вздохнула Серебровская. – Не судья я вам. Прощай… Мне надо идти…

– Не надо, – остановил я ее. – Простите меня, это я вас вызвал. Иначе мне до вас теперь не добраться. А это должны сделать вы…

Бабка удивленно смотрела на меня:

– Зачем ты меня позвал?

Я протянул ей аккуратный маленький сверток – немногим больше сигаретной пачки.

– Передайте это вашему сыну. Лично в руки, это касается его. И это – важно…

В ее взгляде был немой вопрос, испуг, волнение.

– Костя, мне страшно…

– Нина Степановна, жить вообще страшновато – мы запугали друг друга до рвоты…

Я знал, что творю черное дело, но я не мог поступить по-другому, я знал, что я прав, что, кроме меня, некому остановить этого живоглота.

– И что будет? – спросила она беспомощно.

– Если поживем – то увидим. – Я уже собрался уходить, сделал несколько шагов по тротуару, но все-таки обернулся и сказал вместо прощания: – Молитесь за пропащего…

Сашка разговаривал по телефону, и его тонкие змеистые губы стягивало от холодной ненависти.

– Я отдаю себе отчет, Анатолий Борисович, что мы смотрим на очень многие вещи по-разному… Но существуют вещи, ради которых мы должны сохранять хотя бы деловую корректность. Нет, Анатолий Борисович, нам с вами клятвы в дружбе не нужны, но простая лояльность предполагает… Да, Анатолий Борисович, я могу приехать к вам, чтобы решить раз-навсегда эти вопросы. Назначайте, пожалуйста, срок… Хорошо, я буду звонить после вашего возвращения из Вашингтона.

Сашка положил трубку и с огромной душевностью сказал вслух:

– Ох, этот Чубайс клятый!

Я молча смотрел на него – мое участие в разговоре, естественно, не предполагалось, моими репликами и мнением никто не интересовался, да и не знал я, о чем они так сердечно грызлись между собой. Хорошо, что они говорили по радиотелефону, иначе никакие провода не выдержали бы – сгорели от напряжения в их деловом дружелюбном разговоре.

– О чем мы с тобой говорили? – вернулся ко мне с поля боя Серебровский.

– Ты знаешь вице-премьера Фатеева? – спросил я.

– Знаю. Правда, он уже давно не вице-премьер…

– А чем он занимается сейчас?

– Черт его знает! Возглавляет какой-то общественный фонд, – равнодушно сказал Сашка. – Можем сейчас же узнать. А зачем он тебе?

– Мне-то он ни к чему, но я получил на свой запрос любопытную справку из Интерпола. У моих коллег нет реальных доказательств, но они допускают, что миллионы Смаглия могли притечь из ловких ручек Фатеева. Из казны, естественно, но с ведома и согласия Фатеева…

– Действительно любопытно, – с интересом посмотрел на меня Серебровский поверх очков.

– Ты такую возможность допускаешь?

– Я любую возможность допускаю, – сказал Серебровский. – Наши чиновники – люди отчаянные. Остановить их нельзя – они уже полностью в восторге от своей безнаказанно-сладкой недозволенной жизни… Прошлое свое они продали, предали и чертям передали. Души нет, прощения не будет. И завтра никакого нет – там ад. Остается черный нал сегодняшнего дня, на закраине бытия…

– Я и не догадывался, что ты такой моралист, – усмехнулся я.

– Я не моралист. Я – трезвый, объективный наблюдатель…

– И участник, – добавил я.

– И участник! Мне иначе нельзя – мигом задницу отвинтят, – засмеялся Сашка. – Возвращаясь к Фатееву… Я его хорошо знаю. Если у вас нет реальных доказательств, очень хороших, надежных документов – все это разговоры в пользу бедных…

– Пока доказательств нет, – согласился я. – У Интерпола – список из двенадцати компаний, зарегистрированных в Ирландии, на Кайманах, Антигуа, где осели деньги.

– Ага, все понятно – оффшор! – махнул рукой Серебровский. – Оффшорные банки вам не дадут информацию. Получите от мертвого осла уши… Да и денег там скорее всего уже нет.

Мне почему-то показалось, что Серебровский сказал это с облегчением.

– Посмотрим. Мои ребята сообщают мне, что Фатеев был тесно связан с «Бетимпексом». И будут копать дальше.

– Я это приветствую, но…

В этот момент раздался звонок внутренней связи, и спикерфон голосом секретарши Нади оповестил:

– Александр Игнатьич, звонит ваша мать…

– Скажите ей, что я попозже перезвоню ей.

– Извините, Александр Игнатьич, но Нина Степановна настаивает, она говорит, что это очень срочно…

– Она здорова?

– Да, я спросила. Она говорит о каком-то очень срочном и важном деле… Она явно взволнована…

– Хорошо, переключите на мой аппарат.

На пульте что-то пискнуло, моргнула зеленая лампочка, загорелась красная, Серебровский сказал в микрофон:

– Здравствуй, мама… Да, мама, ты знаешь, что я всегда занят… А что, собственно, случилось? Какой собес? Что-о? Кот Бойко? А ты? Ладно, я сейчас к тебе приеду… – Он положил трубку, встал с кресла, в голосе звенела тревога: – По-моему, у меня неприятности. Поехали!

ОКРУЖАЮТ

В Теплом Стане, на улице Огурцова, неподалеку от дома Лоры стоит старая «шестерка», на которой несколько дней назад прибыл сюда ночью Кот Бойко. С капота и багажника – вплотную – она замкнута двумя поисковыми машинами «Конуса». На пассажирском сиденье «шестерки» восседает Павлюченко, допрашивающий перепуганного водителя. Сзади – еще двое тяжелых мордоворотов.

– А потом?

– Ну, расплатился он… Ничего не скажу – хорошо заплатил, широко…

– Значит, щедрый тебе достался клиент? – ласковым голосом, ничего хорошего не предвещающим, спрашивает Павлюченко.

– Да поверьте, мужики, я ж все по правде говорю, как было… Взял он свой сидор и попер вон в тот подъезд… – Левак уверенно показывает на дверь, за которой Кот пережидал, пока он уедет.

– Что он говорил?

– А ничего! Шутил, небо, говорил, увидим все сплошь в якутских алмазах…

– Он известный шутник! Так ты наверняка говоришь, что он в этот подъезд вошел?

– Да клянусь! Сами подумайте – ну зачем мне врать? Я еще ему сказал, мол, давайте помогу, суму поднесу, а он смеется – вон, уже приехали.

– Попробую поверить, – зловеще говорит Павлюченко. – Потому что если ты нам наврал, мы к тебе домой поедем. Ребята у меня обидчивые, нервные! Они тебе таких звиздюлей навешают, что у тебя башка как купол планетария станет…

Павлюченко вылезает из машины, к нему сразу же присоединяются экипажи поисковых машин.

– То, что он вошел в этот подъезд, может ничего не значить. Просто начинайте с этого места – и сплошняком по всем этажам, по всем квартирам – тотальный шмон. Я подошлю еще людей. Теперь слушайте – у него нет машины, и выехать из глубины дворов он не должен. Чтобы словить машину или попасть на транспорт, ему надо выйти на примыкающие проезжие улицы – обеспечьте непрерывное встречное патрулирование от перекрестка до перекрестка. Здесь его лежбище, он тут обязательно появится…

– Вот это он просил передать. Срочно!.. – сказала мать, протягивая маленький сверток.