Между домами тут росли полувековые кедры — отсюда и отменная сень — и пахло кедронно, хвойно. Водились полосатые белки и были ручны — доверчиво спускались по стволам за подачкой, прыгали в высокой траве с шишками в руках. Ежи вояжировали, шуршали — не чтобы сидеть, а так. Важно расхаживали крупные птицы с широкими радужными хвостами и критическими противными пронзительными голосами — грозили выдернуть перо. Ил шел дообеденно, поутру, а на скамеечке под деревом — декор, веселые картинки, как бы с натуры — пристроились малыш в матроске и кудрявая малышка. Он, пархенок, раскинув татуированные мускулистые лапы по спинке скамейки, вытянув расслабленно ножищи в кроссовках, жевал кедровую смолку, выдувая пузыри. Она, куколка, говорила по юдофону громко и раздраженно: «А финик ему в рот! А вот так… Я их что — рожаю?»

Ил слегка покосился проходя. Малыш надул щеку, щелкнул языком и подмигнул.

Дорога шла под гору — там, в логу, был Университет Исава. Издалека виднелось удивительное университетское здание — белеющее, изогнутое, выпуклое, как наполненный ветром парус, — окруженное ухоженными зелеными лужайками, а посреди них — огромный гранитный куб и на нем лохматая каменная голова Прапарха (первокаменный век) с могучими надбровными дугами и высунутым языком: «Эй!..»

Навстречу и мимо по асфальтированным тропинкам текли университанты, разговаривая, в основном, о методах добычи фиников:

— Заглянул я на днях смело в финчасть — мечтал финичков ссудить, грант-другой, хотел записаться в бутылке, а меня оттуда в тычки — куды, мол, прешься, аменхотеп?!

— А ты?

— А что я… Извинился, что посмел.

— Наука будет.

Ил согласно покачал головой — на всех не напасешься, людей, людей-то нанесло — как песка… Улочки запруженные. Строили древние плотно — два омнибуса не разъедутся. А тут — поток… На то и столица. Умственный центр! Не резиновый… Тутово фиников — рви не хочу! Навалом. Лови успевай! Поди распредели… Пашут и драшут! Один циник-этик так цыкнул: «Людишки ведут борьбу за свое порабощение». Бремя страстей-с! Брому бы!.. Прут к финишу до упаду, лезут с ногами, пихают локтями, возносят мольбы: «Постой же, финик!», карабкаются, хлопочут, наземные. У-y, людло! Ил вздохнул. Суетень это все. Маята, да не та. Не об том печемся. Вот, скажем, в бытность Стражем полушки за душой не было, а чтоб целковому голову свернуть — и не мечтай, и ничего, жили — не тужили, Республику зихроняли. А ведь — пекло, пустыня, таммуз. Пыль. Чахлые кусты цветущего сучара. Оазис озирисов — черствый кусок безотрадного Сада. Суховеи, захолустье. Скудная разумом казарма. Прожаренная солнцем Стража, алчущие аразские полчища — кусающее киклопиное многоглазье. Шумное убожество всего. Сколько можно… Ушло — и хорошо. Да-а, Ил, данник судьбы, оброчный ее мужик, пора, видно, глядь, забыть выморочные похождения Вреда и грубые утехи Стража — и обреченно стать маленьким столичным чиновником, чинным распределителем благ 2-го ранга (имею уже серебряный «Шесть углов» на шее), расторопным домоседом Дворца, стольником, облеченным немалым доверием — как бы ушами, устами (и удом, мда, увы) Столоначальника, Кормильца…

— Галло, парх! Очухайся!

Ил — сбили с мысли — оглянулся недовольно. Он стоял на углу улиц Генерала Райхмана и Инженера Кислева, напротив Нагорного рынка.

— Чего застыл? — окликнули строго. — Умом застрял?

Обтекаемая, каплевидная, с откинутым колпаком, бело-голубая патрульная «кича» медленно проплыла низко над тротуаром, остановилась рядом с Илом. Вылезли двое в массивных шлемах с прозрачными забралами — Галахический патруль. Один галах, как положено, веселый, рыжий, конопатый, другой — суровый, Старший. За спинами у обоих «горбы», летательные ранцы. У Старшего в руке «паразитка» — жезл-парализатор, и держал он его, как меч, — наверняка из бывших Стражей, помсержанта, не ниже.

— Мы, служители Порядка и Правил, экипаж восемнадцать, приветствуем вас, прохожий человек, — проскрипел Старший.

— Ну шо, попался, лапсердачник геров? Один правый, другой левый, два веселых пейса! — загоготал конопатый галлах. — Эх ты, липяга! Хоть бы брюки в носки заправил, шляпа, потрудился…

— Вы зачем этак вырядились, да в жару еще… Ровно чучело, — увещевающее сказал Старший. — И не похоже нисколько…

— Да захотелось чего-то… Предполагал немножко Книжку почитать, — промямлил Ил.

Стой тут, объясняй им, подумал он раздраженно. Нужны они… Сколько пугают этими патрулями — непреклонные, мол, мужи защиты, Жесткие Штрудели Закона, и если уж попался, следует застыть, где застали, ноги расставить, руки вытянуть вперед ладонями вверх, глаза в землю уткнуть — жди, чтоб дальше дали жить… А то увезут в Никуда… A-а, все ерунда, уже как-то увозили — сидели, пили заварку с черствым пирогом, потом приволокли Книгу — чторили чуть не до утра, штудировали, вопросы разбирали. Скукотища, еле вырвался из лап. Мыслители патрульные, глядь, свистулькины!

— Ы же жны зна, что одеж ука касту, — строго сказал Старший, по-свойски переходя на сторожевой жаргон-«проглот».

— А то бряк — нацепил лапсердак, а кто ты есть таков, голое тело, какой кастяк — не разбери-поймешь, — радостно подтвердил рыжий. — Люди не знают — то ли отпихнуть, то ли посторониться, финик на финяк… Народ в безмолвках. Непорядок. Предъявись.

— Внял, — вяло ответил Ил и, задрав рубаху, показал наколотую под мышкой четверку — «стул перевернутый», знак Стольника.

— Mo ид? — спросил он.

— Ите, — кивнул Старший и полез в «кичу», накренившуюся под ним набок.

— Я тебе советую — бросай бродяжничать, по богомольям таскаться, — заявил на прощанье конопатый, слегка ухватив Ила за бороду, как принято, когда советуют. — Стольник — место хлебное, духовитое. Повезло зацепиться, пацан, так сиди цени.

«Кича» отплыла, взлетела на уровень крыш, перевалила за хребты зданий.

Пора домой, подумал Ил. Тот длинный малый круг по городу, по ободу и спицам Лазарева колеса, который он совершил с утра — процесс брожения — вполне достаточен, полезно утомителен. Да, находился он сегодня вдоволь перед обедом — по тебе шагаю, Лазария, сердце лучезарной БВР! — прогулялся предсубботне пешком, тишком, кашрутно, без езды — обыденный маршрут — от Дома Собраний мимо Дома Ученья, Дома Аптекаря, Дома Глухого Парха, Домов Единой Книги, мимо милого канала Отцовых Огурцов, заросшего дедовским наивняком, бурым ракитником и малиновыми околышами, мимо, мимо, омен, и вот он — его Дом Жизни. Кров с молоком и медом. Тоже же двигался к Илу — навстречу. Дополз, улит. Тенистая, элитная улица Семи Дней. К ней ведет эвкалиптовая аллея. Прекраснодверные особняки. Во дворах из-за высоких оград торчат разлапистые кряжистые пальмы. И просто какие-то огромные лопухи через забор свешиваются мясистыми листьями. Заросли! У домов имена. Домина, в котором живет Ил, зовется Гранатовый Дворец. Четырехэтажный шар-обиталище. Замысловатость облика — недаром трендят, что дом — обжитая, заселенная скульптура. Зернышки-ячейки, причем несчетно, как глав в Книге. Округлость, сотовость, плодовость. Неторчащесть. Известный символок пархидаизма — общее из частностей минус Единица. Гранатовы палаты! Выстроен Дворец из драгоценного ханаанского ракушечника — красноватого, с прожилками. Гранитные крылатые цадики, открыв клыкастые пасти, сидели на выступах крыши и по карнизам. Наверху плоский срез — там посадочная площадка для летающих дисков.

Приложив мизинец, Ил открыл калиточку в каменной стене, вошел во двор. Задрал голову. На четвертом этаже угловое оконце раскрыто, проветривается — его, Стольника, келья. Тащиться по лестнице… Устал. Ил огляделся — а ну их к ле-Шему, блюстителей приличий! — расправил плечи, прижал ладони к бедрам — тут главное, как левиты учат, раскачаться правильно, словно в период молитв, а потом привстать на носки и оттолкнуться — и легко взмыл в воздух. Он подлетел к своему распахнутому окну, ступил на подоконник и спрыгнул внутрь. Вот и дома.

Ил омылся под теплым душевым водопадом, посидел, обмякнув, на мягком мшистом камне, задумчиво разглядывая остальные пять камней, разбросанные со смыслом по пространству ванного закутка, потом прошлепал в комнату, открыл приветственно заскрипевший стенной шкаф и достал одежды. Он облачился в белую полотняную рубаху, такие же штаны — короткие, до колен, застегнул легкие кожаные сандалии — домашний наряд Стольника. Хорошо при Дворе! У меня не живут «цветы» — уже слава Лазарю…