Вот только когда оружие снова было готово к бою, стрелять-то оказалось не в кого. Грозивший ему кулаком черт бесследно исчез в темноте, а допрыгавший до рва подранок спрыгнул в воду. Сколько часовой ни следил за гладкой поверхностью водоема, но так и не приметил, чтобы над ней хотя бы на долю секунды показалась рогатая голова. Страж так и не понял, куда же запропастились богомерзкие нечестивцы. Ему, конечно же, было страшно, но в то же время напуганную душу грела мысль, что поскольку черти летать, по всей видимости, не умели, то он находится в безопасности. Незаметно по стене им не подняться, а изо рва внутрь крепости никак не попасть. Хоть именно под проклятой башней находился сток городских коллекторов, но через перекрывавшую подводное отверстие стальную решетку не смог бы проплыть не только человек, но и средних размеров рыба. Прутья преграды были крепки да и располагались один от другого на расстоянии в мизинец младенца.

Постепенно страх прошел, а вслед за ним отпустила и дрожь в членах. В течение нескольких минут ничего не происходило, и перепуганный, но все же храбро встретивший врага солдат позволил себе забыть о происшествии. Его жизнь была уже вне опасности, получившие достойный отпор черти наверняка поспешили трусливо сбежать в преисподнюю. К тому же все равно ни дежурному офицеру, ни сослуживцам о случившемся не рассказать. Башня пользовалась дурной славой, и ему, скорее всего, поверили бы, не сочли бы брехуном, но что проку в пустой болтовне? Уж если мудрым священникам не удавалось воспрепятствовать появлению нечестивцев, то что могли поделать со служителями сатаны они, простые солдаты, не знавшие ни чудотворных молитв, ни священных таинств, а умеющие только колоть, рубить да стрелять?

Какое-то время еще понаблюдав за стеной и за рвом, часовой окончательно успокоился и наконец-то осуществил то, о чем так долго мечтал и в чем так сильно нуждалось его озябшее тело. Он перешел на другую сторону смотровой площадки и, опершись спиной о не столь, как все остальные, холодный зубец, попытался хоть немного согреться, а может, даже подремать. Однако мечтам не суждено было сбыться. Едва слезящиеся глаза закрылись, как солдату вновь стало не по себе и страхи мгновенно вернулись. Нет, он ничего не услышал… никаких посторонних звуков, кроме мерного завывания ветра, но все же часовой почувствовал, можно сказать, ощутил нутром чужое присутствие рядом.

Не успел служивый и веки поднять, как на его защищенную шлемом голову обрушился сильный удар, как будто на него сверху свалился огромный валун. Бедолагу буквально впечатало в каменный пол, а в мгновенно охваченной нестерпимой болью голове возникло ощущение, что кто-то сорвал верхнюю часть черепа и теперь усердно перемешивает его мозги ложкой. Впрочем, мучиться караульному пришлось недолго, уже в следующий миг наступило желанное забытье, на время избавившее его от страданий.

Жители столицы обычно имеют весьма смутное представление о том, как протекает жизнь в других городах, даже в находящихся совсем неподалеку. Некоторые искренне полагают, что отличий вообще никаких нет, и даже не подозревают, как глубоко заблуждаются. Большая же часть столичного люда считает, что за пределами крепостной стены главного города королевства царят голод, нищета, произвол с беззаконием и полнейшая разруха. Если, к примеру, спросить гражданина герканского Маль-Форна, как ему видится какой-нибудь провинциальный городок, хотя бы тот же самый Мелингдорм, то его честный ответ поразил и рассмешил бы до слез любого жителя графства Дюар. Сперва почтенный гражданин столицы долго бы морщил лоб, пытаясь припомнить, где же находится это невзрачное захолустье, в котором он сам никогда не бывал, но когда-то о нем что-то краем уха слышал. Затем, неуверенно пролепетав, что городишко расположен примерно посредине пути к шеварийской границе, то есть в двух-трех днях езды на северо-запад, и, так и не вспомнив названия графства, испытуемый примется рисовать мрачную картину провинциального быта. Разбитые дороги, повсюду грязь и нечистоты. Обветшалые дома с перекошенными, прогнившими заборами, построенные еще при деде или прадеде нынешнего короля. Свиньи и прочий домашний скот пасутся прямо посреди главной городской площади. Полуразвалившаяся крепость с огромными выбоинами в стенах, кое-как заваленными досками и всяким бесформенным хламом, ну и обязательно со скрипучими, не открывающимися более чем наполовину городскими воротами.

Не более лестного мнения мальфорнцы и о жителях герканской глубинки. Тамошние простолюдины представляются им жалкими оборванцами в ветхом тряпье, которые больше мычат, чем говорят, ходят чуть ли не на четвереньках и которым самое место на поле или в лесу. Провинциальная же знать видится грубыми, косматыми, неотесанными мужланами, не имеющими представлений о чести, достоинстве, о прекрасном, и из скупости, а также из-за простейшего непонимания необходимости следовать моде донашивающими одежды из дедовских сундуков. Местные чины – просто жалкие ничтожества, готовые за медный грош продать все, что угодно. Городская стража – ленивые, опустившиеся, вечно пьяные увальни, неспособные даже удержать меча в руках. Захолустные красавицы – простушки с дурным вкусом и полнейшим отсутствием хоть каких-нибудь манер.

Но на самом деле главный и единственный город графства Дюар не имел ничего общего с этой мрачной картиной упадка и деградации, хотя до столичного великолепия ему было точно так же далеко, как состоянию Его Сиятельства Отто Рубара ванг Дюара до казны Его Величества Герканского Короля. Мелингдормцы были тоже совершенно иными людьми, и во многом это являлось заслугой старого графа Дюара, не только заботящегося о собственной славе и благополучии, но и не забывавшего о вассалах, служивших ему верой и правдой.

Стены города были высоки, крепки и неприступны для войск тех, кого старый граф Дюар видел в числе своих заклятых врагов. Конечно, если Геркания вступила бы в войну и север великого королевства оказался бы под пятой иноземных захватчиков, то рано или поздно Мелингдорм (как, впрочем, и любая иная крепость) пал бы под натиском регулярного воинства противника, обученного брать фортификационные сооружения по всем правилам воинского искусства… с подкопами, с обстрелами из мечущих в небеса огромные камни катапульт и отравлением диверсантами городских колодцев. Однако, по меркам мирного времени, Мелингдорм-фест являлся неприступной твердыней, надежно защищавшей покой горожан от набегов крупных шаек разбойников и отрядов головорезов-наемников, нет-нет да и подсылаемых в отдаленное графство могущественными недоброжелателями бывшего полководца.

Не поскупился знавший толк в воинском деле вельможа и на содержание в городе королевского войска. Примерно третья часть годового дохода графа отходила герканской казне, но зато неприступность крепостного рубежа, а значит, и спокойствие горожан, охраняли не кое-как обученные держать пики в руках увальни из мастерового ополчения, а довольно многочисленный, подготовленный опытными учителями отряд регулярного королевского фестшутца – имевшегося лишь в Геркании рода войск, специально обученного для защиты городов, замков, пограничных застав и прочих, менее значимых укреплений.

Солдаты королевской крепостной службы во многом отличались от своих собратьев – обычных пехотинцев, и прежде всего это касалось многогранности их подготовки. Они метали копья, дротики, топоры и прочие, находящиеся на вооружении орудия убийства чуть похуже застрельщиков, но зато хорошо обращались с арбалетом и луком, что значительно повышало стрелковую мощь обороняемого рубежа. В случае необходимости, каждый из них мог прийти на замену поредевшей от вражеских снарядов или из-за простой физической усталости обслуге катапульт, да и если противник прорывался на стены, воины герканского фестшутца доблестно встречали его щитом и мечом. Не брезговали защитники крепостей и грязной работой, какую для армий других королевств выполняли лишь пленные или согнанные со всей округи простолюдины. Сняв после отбитого штурма доспехи и на время позабыв, что их призвание сеять смерть, а не махать лопатой да киркой, солдаты герканского фестшутца рыли контрподкопы, укрепляли разрушенные в ходе очередного обстрела участки стен, разгребали завалы после пожарищ и даже хоронили убитых, чем заниматься иные воители считали ниже своего достоинства.