Егорыч заворожённо рассматривал знаменитое творенье голландца.

В конце XV века профессор римского права Базельского университета Себастиан Брант напечатал стихотворные сатиры под общим названием «Корабль дураков». В них он осудил все известные виды «глупости», попросту говоря пороки, а шумную ватагу «дураков» погрузил на корабль и отправил в страну Глупландию.

Босх использовал этот сюжет, но обобщил по-своему. Его утлый ковчег без руля и ветрил плывёт по житейскому морю. Компания дураков предаётся плотским утехам, горланит, пьёт, произносит бессмысленные речи. Давно уже мачта проросла кроной, и там поселился череп. Давно потеряно направленье и смысл круиза. Да, пожалуй, корабль уж никуда и не плывёт. Он застыл на месте среди дёготно-чёрных недвижных вод, а сознание дураков навечно застыло в кругу их пороков.

— Это что ж такое! — восклицал Егорыч. — Никогда не видал!

— Вот и попробуй, — подначивал я. — А то всё «Мишки в лесу». Надо осваивать мировой багаж.

— Это что, заказ? — сурово спросил Егорыч.

— Можно и так, — сказал я, не желая отступать от замысла.

— Размер? — спросил Егорыч.

Я заглянул в комментарий:

— «Масло на дереве. 32×36 см. Париж, Лувр».

— Дерева нет, — отрезал Егорыч, — могу на картоне.

— Давай!

Мы, как говорится, ударили по рукам.

Но чаще всего мы скрывались в осенних чащобах Барского сада.

— Ты слышал про Хозяйку Медной горы? — спросила она.

— Конечно, это Бажов.

— А я Хозяйка Барского сада! — Она счастливо рассмеялась. — Сюда боятся ходить, особенно по ночам. А я хожу, и всё здесь мне мило.

— Как ты говоришь иногда…

— Как?

— Старомодно. И это мне слышать приятно.

— У бабушки научилась.

— И эти буквы в письме, тоже от бабушки?

— Может быть.

— Кто же она была?

— Долгая жизнь. Скоро её годовщина. Надо в церковь идти.

— В церковь? Зачем?

— Заказать, чтобы помянули. Я знаю, бабушке будет приятно.

— Да где же здесь церковь? Разве тут церковь есть?

— Не здесь. Надо идти. Посмотри, посмотри…

Мы сидели на павшей вишне в кустах против часовни. Около неё возник большой человек. Я сразу узнал учителя астрономии Розанова. Что-то бормоча, он стал расхаживать вокруг часовни, махать руками, вздымать их к небу и закрывать лицо. Это продолжалось довольно долго. Потом Розанов подошёл к часовне и нацарапал что-то на стенке. Он ещё бормотал и расхаживал, а потом ушёл, уже восклицая громко, по неразборчиво.

— Пойдём посмотрим, — сказал я.

— Не надо, — она остановила меня. — Он написал не для нас.

— Удивительно, — сказал я, — ты такая юная, угловатая, как подросток, но бываешь мудрой и взрослой.

— Да, — сказала она, — мне много лет.

— Всего шестнадцать!

— Мне кажется, я была всегда. И ты. Я знаю тебя так давно, что уж не помню, каким ты был раньше.

Я рассмеялся.

— Раньше — это когда?

Она задумалась.

— Когда никого, кроме нас, не было.

— Адам и Ева! — воскликнул я.

— Нет. Леста и Николай. Мы с тобой ближе.

— Это как?

— Смотри. Между А и Е, Адамом и Евой четыре буквы, БВГД, а между нами всего одна, М.

— Но при чём здесь алфавит?

— Всё при чём, — сказала она серьёзно. — Но это же и соединяет. Адам и Ева дальше, чем мы, но в четыре раза крепче соединены. А мы разделены и соединены всего лишь одной буквой. Я знаю, что она означает.

— Что же?

— МИГ. В любое мгновенье кто-то из нас может исчезнуть и в любое мгновенье может появиться опять.

— Ах ты мой милый схоласт! — воскликнул я. — Тебе ли учиться в девятом классе?

— У меня слабая голова, — сказала она, — я ничего не помню. Но надо учиться. Ведь учатся все.

— Рассудительно, — согласился я.

Она задумалась. Сорвала пучок травинок, зажала в одной руке.

— Нет, я не помню, каким ты был раньше. — Она повернулась ко мне и посмотрела ясным серо-синим взглядом. — Пожалуй, ты носил бархатную шляпу… А жабо?

Я рассмеялся.

— Всегда мечтал о жабо.

— Ты не понимаешь, — произнесла она строго. — Я не шучу. Тебе снятся сны?

— Тебе же приснился мой сон. Значит, снятся.

— Я буду слать тебе сны, — сказала она со значением.

— Буду обязан.

— У тебя есть красный берет?

— Но я же не девочка, чтобы ходить в берете.

Она задумалась.

— Когда-нибудь я подарю тебе красный берет…

Всё это я помню. Так хорошо помню. И всплывает, всплывает откуда-то из глубины, но в щемящей ясности. Всплывает тот удивительный вечер, та ночь, которую подарила мне Хозяйка Барскою сада.

Она сказала:

— Ты не забыл?

— ?

— Ты не забыл, что я Хозяйка Барского сада?

— Как можно об этом забыть?

— Но ты не веришь. Сегодня вечером ты убедишься, что я Хозяйка.

— Я верю и так.

— Ты знаешь, что нынешним вечером будет в Барском саду?

— Что бы могло там быть?

— Бал-маскарад!

— Конечно, только для нас двоих. Я согласен. Но какой придумать костюм?

— Не веришь! А всё очень просто. Там будут снимать кино.

Вот ещё новость. Какое кино? Кому это нужно?

— Понимаешь, приехала группа. Будут снимать кино. Бал-маскарад в имении. Ты не был в нашем саду неделю, а я заходила вчера. Что там творится! Кругом декорации, прожектора! Построены павильоны! И всего за неделю. Всё из фанеры, но издали не отличишь. Особняк просто как настоящий!

— А что за кино?

— Не знаю. Но я им сказала, что я Хозяйка этого сада. Они засмеялись. Раз вы хозяйка, то приходите на съёмки, нам люди нужны. А один посмотрел внимательно и говорит: вы очень подходите нам для роли.

— Ба! — сказал я. — Ты станешь звездой экрана!

— Нет, правда, — она была очень оживлена, — он сказал, раз вы хозяйка, то и сыграете роли хозяйки. Мы будем снимать бал в имении. Всю меня осмотрели, принесли разные платья, стали фотографировать.

— Не очень мне всё это нравится, — заметил я.

— Почему?

— Киношники — шельмецы, прощелыги. Один мои приятель учился на режиссёра, так он без конца предлагал девушкам разные роли. Увидит кого-нибудь в своём вкусе и тут же выдумывает роль. Девушки к кино неравнодушны.

— Но здесь без обмана! Они снимают кино. Ты бы видел, какие у них аппараты!

— Кто знает…

— А ты приходи, ты посмотришь.

— На съёмки, по-моему, не пускают.

— Я им скажу. Я тогда не стану сниматься.

И я согласился.

Удивительно тёплый всё же стоял октябрь. Уже середина месяца, а температура в иной день подскакивала до двадцати. Вечером опускалась прохлада, но никто уже не надевал пальто.

К Барскому саду я шёл с неохотой и даже опаской. Мы ведь привыкли таиться. Очутиться на людях, в свете прожекторов, да ещё в толпе зрителей, среди которых, я не сомневался, будут знакомые, мне что-то не очень хотелось. Но всё оказалось иначе, чем я представлял. Уже издали я увидел вздыбленное над Барским садом облако света. А ещё через сотню шагов наткнулся на стоявший поперёк дороги длинный чёрный автомобиль. На его лаковой поверхности играли отсветы близкого сияния. От машины отделились два, как мне показалось, щегольски одетых человека. Один из них вежливо сказал:

— Дорога закрыта. Потрудитесь повернуть обратно.

На них было что-то вроде смокингов, резко белели в темноте воротнички и манишки. Делать было нечего, я собрался идти назад, но, поразмыслив, произнёс фразу:

— Но я приглашён.

— Кем? — спросили они.

Внутренне улыбнувшись, я ответил:

— Хозяйкой Барского сада.

Эффект был поразительный.

— Это меняет дело, — сказал щёголь и приказал второму: — Отвезите гостя.

Машина мягко взревела, катнулась при развороте и подалась ко мне с открытой дверью.

— Я бы и так дошёл, — сказал я, устраиваясь на обширном сиденье.