Уезжала я в стройотряд не совсем спокойно, но не отказалась. Записана была заранее с надеждой на деньги, уже фактически распределённые: одежда на зиму, магнитофон, да так по мелочи. Весь трудовой семестр жила в палатке, ела из походной кухни, и никаких приступов острого гастрита… От Дульцевой пришло послание с благодарностями и с надеждой на моё скорое возвращение.

…Осень наступила яркая, без дождя: ничто не мешало листве на бульваре дозревать до самых фантастических красок. По телефону ответил мужской голос, незабытый. Обожгло. Даже и не представилась, повесив трубку. «Умерла эта бабушка, – после рассказывала моя кузина, – опять в больницу попала, оттуда – в крематорий». Но как они провернули? – вырвался вопрос. «А бог их знает, скорей всего, сама старушка и пожалела подонков: жить им было негде». Значит, переехал он к… жене. Со второго этажа оттуда виден бульвар до самой площади, а под балконом по осени продают арбузы… «Какие они хрусткие, прохладные…»

Прости нас всех, Дарья Григорьевна. Если можешь, прости…

– Опять уселась с книжкой, не оторвёшь! Слышь, Тонька, позвони Матвею Егоровичу! – Мать вяжет шапочку будущему внуку, поглядывая в телевизор.

– …а в книге сказано, – говорит Антонина, – что женщина выжидать должна, а не лезть первой в глаза мужчине.

– Вот ты и довыжидалась…

– Мама, брось её уговаривать! Такие, как Матвей Егорович, на дороге не валяются! – сказала Ленка, младшая сестра, но замужем.

– Он ведь не алкаш, чтоб валяться, – будто понимая в прямом смысле, отвечает Антонина. Хоть бы отстали, да весь вечер читать…

В квартире раздаются звонки в дверь. Два коротких.

– Им, – привычно определяет мать.

Слышно, как соседка прошаркала по коридору.

– К вам тут! – её безликое обращение. И угрожающе-наставительное: им три звонка!

– Простите, не знал!

– Проходите… Матвей Егорович! – лопочет Ленка.

Мать оставляет вязанье:

– Сами пожаловали! Ах, боже мой, Елена, помоги! Вешалка-то у нас никудышная, всё с неё валится…

– Я, собственно, ненадолго, – корректно откашлялся гость. – Здравствуй, Тонечка!

– Хотела позвонить… – Врёт Антонина.

Всем тягостно, неловко. Мать приговаривает:

– Не стесняйтесь, живём мы бедно, что тут делать…

– Мама! – укоризненно останавливает Ленка.

Антонина сидит на диване, уже не забравшись с ногами, а спустив их вниз. Весь её вид полон немого достоинства.

– А Тонечка-то у вас красавица! – говорит Матвей Егорович не совсем в шутку, а, похоже, искренне.

Мать с Ленкой довольно переглянулись, да – в кухню. Матвей Егорович подсел на диван. Был он немолод. От маленьких, похожих на грибы-сморчки ушей тянулись к лицу глубокие морщины. Вокруг выпуклых зеленоватых глаз тоже было морщин понакручено, но помельче. Смешной нос был круто задран вверх. Если глядеть прямо в лицо, то самого носа почти не видно, только две круглые дырочки.

– Ну, как дела, Антонина, как жизнь, выкладывай! – пошутил.

– Спасибо, хорошо, – ответила она.

Оба замолчали, глядя кто куда: он – на Тоню, она – в телевизор, где очередной дон Педро объяснялся в любви сильно накрашенной работающей под девчонку пуэрториканской тётеньке. В комнату вернулись мать с Ленкой, запахло свежезаваренным чаем.

– Чем богаты, тем и рады, – сказала мать не своим ворчливым, а помолодевшим голосом.

– Чайку? С удовольствием! – согласился Матвей Егорович. – Простите, ваше имя-отчество?..

– Евдокия Гавриловна, – подсказала Ленка.

Она расщедрилась припасённой мужем бутылкой, потом придётся отвечать по всей строгости, но должен понять – случай особый.

– Спиртное, извиняйте, не употребляю! – предотвратив возможный конфликт в этой семье, гость напомнил: – За рулём я, Евдокия… гм… Гавриловна…

– Ах, да! – спохватились мать и младшая сестра обрадованно, что водка не понадобилась.

…Ленка работала продавцом в автомагазине. Теперь нигде не работает. Магазин закрыли. Говорят, что будет в нём евроремонт, а после зачебучат казино. Этого добра у них в районе «здорово не хватает». С работой у Ленки теперь полный облом – на пятом месяце никто не возьмёт. Так хорошо она торговала фарами, подфарниками, зеркалами заднего вида и прочей атрибутикой, предназначенной исключительно для самого знаменитого отечественного автомобиля «Волга». И однажды в торговое помещение вплыла её сестра, скромная сотрудница бывшего оборонного предприятия, теперь производившего водонагреватели для дач типа «атмор». Зарплата на этом разрушенном военном производстве стала ниже продовольственной корзины, отразившись положительно на внешности Антонины. Она, высокая и толстая, при ухудшении питания достигла красоты фотомодели. Правда, на этом бы и остановиться, но рацион продолжает идти на понижение.

Подойдя к прилавку, Антонина сказала:

– А я селёдочки купила…

– Эт-то что за… невидаль, – не про селёдку, а про Антонину, на неё теперь смахивающую комплекцией, сказал солидный постоянный покупатель. – Такие красавицы или – на подиумах, или – за границей! – пояснил своё удивление.

Ленка отреагировала с гордостью:

– Моя старшая сестра, познакомьтесь…

Матвей Егорович выложил на прилавок свою визитку.

С того и пошло: «Матвей Егорович опять заходил»; «Матвей Егорович купил боковое зеркало…» И, наконец: «Матвей Егорович про тебя расспрашивал, просил тебя ему позвонить». «Зачем?» – удивилась Антонина. «Сказал: “Я на ней женюсь”…» Странная девица Антонина! Двадцать восемь уже, замужем не была. А тот, кого любила, однажды ушёл служить в чужом краю, и неизвестно, жив ли… Наверняка, погиб. А Тоня: «Вы похоронку видели?» Никто не видел. Но и Алёшу никто не видит уж десять лет! «Женюсь, как только она позвонит». – Вот что добавил Матвей Егорович. Деловой! Но не дождался он, так выходит, Тониного звонка и как-то вычислил их адрес.

Удивительно: за столом в знакомой комнате, которую после выхода Ленки замуж пришлось перегородить шкафом, родственницы те же, но будто все они оказались внутри телевизора, в неестественной жизни сериала. Антонина, словно невеста…

– Гордая она у нас, – сказанула мать, любяще поглядев на старшую дочь.

– А что? И правильно! – Матвей Егорович принялся ругать молодёжь. Начал с обычных, которые рано женятся да быстро расходятся, закончил наркоманами и проститутками.

Мать соглашалась:

– Вы правы, Матвей Егорович!

Сестры в разговор не встревали, словно забыли тексты ролей. Антонина слушала, улыбаясь немного вялой улыбкой, желая в одиночку съесть сыр и колбасу, тонко нарезанные для этого праздничного стола, для… помолвки. Она глядела на происходившее так, будто оно к ней лично никакого отношения не имело.

– Спасибо за угощение! – гость чашку отставил и решительно поднялся: – Приглашаю Антонину обговорить тет а тет… – Он смутился, не пояснив, что они будут обговаривать, и Тоня ушла за шкаф переодеваться.

Уходя, она подумала, что мать и сестра, словно прощаются с ней навсегда. Выйдя из подъезда и садясь в машину, Антонина посмотрела на дом: родственницы застыли в окне с торжественностью. «Неужели для них всё решено?», – Антонина ощутила страх потери. В эти дни напоминаний позвонить Матвею Егоровичу мать с сестрой, видимо, так изготовились её выдать замуж, словно – вытолкать. Ленка со своим Генкой отдали взнос за квартиру, но, увы, дом никак не достроят, а деньги строительная фирма не торопится возвращать. Через четыре месяца – ребёнок…

Хорошо было в машине Матвея Егоровича. «Волга» с виду была новой, прочной, внутри уютной: сиденья в цветастых чехлах. Антонина подумала, что сидишь, будто и не в автомобиле, а на деревенской кухоньке.

– Ко мне завернём? – лицо водителя выражало детскую готовность к отказу. – Увидишь, как я живу…

– Ну что ж… – Антонина подумала: раз в её жизни такое происходит, спорить нечего, надо соглашаться на счастье, которого желают ей мать и сестра.

«Волга» въехала в чистенький переулок, подрулила к дому. Рядом с домом был гараж, капитальный и одинокий. Именно его-то и отворил, погремев ключами, Матвей Егорович.