И вот вы сидите и недоумеваете, почему никому не приглянулись. Но при этом даже не подозреваете, что остальных участников точно также рассадили по одному в разных комнатах. Половине группы сказали то же, что и вам, а другой половине сообщили, что им придется работать в одиночку, так как их имена написали все участники, и сделать выбор непросто. Жестоко, подумаете вы. Но это еще цветочки: дальше испытуемому сообщают, что по результатам заполненного им личностного опросника он вступит в брак не раз, но все его попытки создать семью закончатся неудачей, и доживать свой век он будет в полном одиночестве. Справедливости ради стоит отметить, что все это – сплошная выдумка, о чем участников эксперимента и извещают по его окончании.

В этом исследовании вот что любопытно: у испытуемого, узнавшего о том, что никому из участников он не понравился, восприятие времени меняется. У тех испытуемых, которым сказали, что большинству они понравились, 40 секунд длились 42,5 секунды, а у тех, кто оказался всеми отвергнут, те же самые 40 секунд длились в среднем 63,6 секунды[10]. И хотя разница в 20 секунд может показаться сущим пустяком, сам факт примечателен. Осознание того, что все от них отвернулись, заставило переживавших участников эксперимента акцентировать внимание на всем, что происходило в настоящем. Для них, пребывавших в унынии, время растянулось.

Эксперимент, исследующий связь между состоянием отверженности и восприятием времени, родился из работы психолога Роя Баумайстера, изучавшего поведение самоубийц. Такие люди, пребывая в деструктивном состоянии, испытывают внутреннее оцепенение. Они не представляют будущее, не видят никакого выхода из создавшегося положения, не отдают себе отчета в том, насколько серьезными могут быть последствия принятого ими решения. Задумавшим наложить на себя руки людям свойственно определенное состояние психики, при котором восприятие времени искажается. В качестве ремарки: данное состояние также объясняет и то, почему предсмертные записки столь бессодержательны. В 1959 году в распоряжении американского социолога Эдвина Шнайдмана оказалось целое собрание таких записок, найденных в архиве коронера одного из округов Лос-Анджелеса. Шнайдман заинтересовался психическим состоянием само убийц – более двадцати лет он изучал эту тему, анализируя содержание записок. Один из выводов, к которому он пришел, нисколько не удивляет: в предсмертных записках чаще, чем в каких-либо других письменных документах, встречается местоимение «я». Однако проникнуть в глубины психического состояния самоубийц ученому не удалось. Потратив на сбор и изучение подобных записок более четверти века, Шнайдман вынужден был заключить, что бо'льшая часть записок оригинальностью не отличается. Несмотря на то, что «писали их в наиболее драматические моменты жизни, они на удивление заурядны, избиты, а порой и откровенно скучны»[11]. Позднее Шнайдман все же признал: некоторые фразы кое-что проясняли. Однако большинство предсмертных записок не говорят ни о чем. И вообще, записки оставляет лишь треть самоубийц. Делая выводы, ученый, возможно, высказывается резковато: мол, те, кто их все же оставляет, принадлежат к типу зануд, сообщающих об очевидном. «Объявление “Корь – закрыто на карантин” такие непременно допишут: “По причине эпидемии кори учреждение закрыто на карантин”». Шнайдман считает, что самоубийцы, которыми овладевает навязчивая идея свести счеты с жизнью, меняющая их восприятие времени, не в состоянии объясняться доходчиво. Трагедия заключается в том, что те, кого они оставили, как раз на объяснение и надеются. Шнайдман считает, что мы чересчур оптимистичны – ждем, что человек, находясь на волосок от смерти, успел «сказать нам всем нечто важное». Но не думайте, будто Шнайдман относился к самоубийцам без малейшего сострадания – ученый много сделал для развития области психотерапии, предупреждающей самоубийства. Кроме того, в 1950-х годах он участвовал в основании лос-анджелесского Центра предупреждения самоубийств, который в 1962 году, когда не стало Мэрилин Монро, приобрел широкую известность: специалисты Центра пришли к выводу, что ее смерть наступила в результате «вероятного самоубийства».

Однако искаженное восприятие течения времени свойственно не только самоубийцам, но и страдающим депрессией. Во время приступа депрессии человек сосредоточивается на прошлом и настоящем, а вот будущее, особенно светлое, представить не в состоянии.

Британский психиатр Мэтью Брум часто наблюдал подобное поведение у своих пациентов. Экспериментальным путем подтверждено, что для страдающих депрессией время в среднем течет в два раза медленнее. Мне подумалось: а нельзя ли в некоторых случаях считать депрессию нарушением восприятия времени? Или рассматривать замедление времени как следствие депрессии: оно способствует ее развитию и затрудняет избавление от нее. Мэтью Брум отметил: лишение сна и использование «светового ящика» в качестве светотерапии может поднять человеку настроение, поскольку сбивает его «внутренние часы»[12]. Для человека в состоянии депрессии настоящее и будущее «сливаются, принося одно сплошное мучение»[13]. Симптом настолько выражен, что Мартин Уайли, специалист по философии психиатрии, предлагал психиатрам ввести дополнительный диагностический метод – пациент должен сказать, сколько времени продолжалась консультация. Но нельзя ли поступить проще: попросить пациента определить длительность временно'го отрезка в одну минуту? Если он определит минуту как 40 секунд, то, выходит, время для него течет медленнее. И чем медленнее, тем тяжелее депрессия.

Замедляется время и для больных раком, которые находятся в особенно тревожном состоянии. Марк Уиттман обнаружил, что такие больные оценивают время неправильно. Мысли о близкой смерти заостряют их внимание на течении времени – оно замедляется[14]. А вот с теми, у кого нарушена связь с реальностью (например, больные шизофренией) время ведет себя иначе: проносится на огромной скорости или ползет, как улитка, повторяется, а то и вовсе останавливается. При синдроме Котара искажение восприятия времени принимает крайние формы. Синдром был назван в честь французского невролога, который первым описал болезнь в 1882 году. Это довольно редкое состояние крайней степени пессимизма, начинающегося депрессией и заканчивающегося отрицанием всего, в том числе наличия собственных внутренних органов, семьи, будущего, самого существования. Жюль Котар так описывал состояние одной своей пациентки: «Утверждая, что она уже никто и ничто, больная умоляла вскрыть ей вены – все должны убедиться в том, что у нее нет больше ни крови, ни внутренних органов»[15]. В известном смысле это не что иное, как крайняя степень нарушения восприятия времени. У пациента отсутствуют и чувство прошлого, и чувство будущего; из последующих отчетов становилось ясно, что три четверти таких больных считали себя мертвыми[16]. Подобное нарушение встречается нечасто, но, как мы вскоре убедимся, трудности с восприятием времени могут стать причиной и гораздо более распространенных нарушений.

Он ни минуты не сидит на месте. Он постоянно вертится. Он не может ни на чем сосредоточиться: хватается то за одно, то за другое, вечно на что-то отвлекается. По-вашему, это – типичное поведение любого ребенка? Вовсе нет, такое поведение преимущественно характерно для детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Совсем недавно ученые обнаружили, что виной тому может быть неправильное восприятие времени. Дети с подобным синдромом живут настоящим. Им трудно представить последствия своих действий. Ожидание, пусть даже самое непродолжительное, для них мучительно – пять минут им представляются часом. Во время лабораторных экспериментов гиперактивным детям давали задания, связанные с ориентацией во времени – они выполняли их с трудом. Их ощущение времени отличается от ощущения времени других детей. Попросите такого ребенка сказать, когда пройдут три секунды, и он скажет об этом гораздо раньше – для гиперактивного ребенка время идет очень медленно. Подобное восприятие времени встречается среди детей с таким синдромом настолько часто, что Катя Рубиа из лондонского Института психиатрии, специализирующаяся на когнитивной нейронауке, с помощью заданий по оценке времени точно определяет наличие СДВГ в 70 случаях из 100. А это – достижение, учитывая, что в настоящее время надежных тестов на СДВГ не существует – специалисты ставят диагноз, исходя из наблюдений за общим поведением ребенка.