Вдруг, на земле, в пяти-шести шагах от себя, он отчетливо увидел кусок синего нерастаявшего снега, исчерченного тенями веток, и рядом с ним — россыпь подснежников, доверчивых и, как все подснежники, скромно кричащих о весне, используя в качестве вопля свое ранящее душу благоухание.
Дорогая Мюриэль!
Вот я снова пишу тебе, как ты просила, «с войны». Я иду куда-то, сквозь лес и болото, размахивая пистолетом, и это значит, что я и в самом деле «на войне». Но будь уверена, это письмо я не собираюсь доверить не только почте, но даже и бумаге. Это письмо навсегда останется моим бормотанием. Расслышишь ли ты этот шепот там, в своем городе, куда сбегаются все католические дороги? Не знаю. Во всяком случае, его не сможет расслышать мой пронырливый начальствующий, этот нескромный и не в меру любопытный «Вальтер», запятнавший себя грехом перлюстрации. Он утверждает, что тоже когда-то был фарфоровым мальчиком, но он давно уже не мальчик и не фарфоровый. Как они смешны, эти взрослые! Игрушки у них мелкие, глупые. Представь себе, он хранит свой кокаин в белой костяной коробочке, а еще у него есть китайская кукла — старичок с покачивающейся головкой. Недавно, в припадке кокаинового пафоса, он стал пересказывать мне детскую сказку, которую якобы любил в детстве. Надеюсь, что ты, как все дети, любишь прикасаться к трубочистам? Говорят, я трубочист и прикосновения ко мне должны приносить счастье. Счастье! Счастье. Повтори еще раз это слово. Нравится? Мне тоже.
Твой Юрген
Проводник-белорус не стал Сусаниным. Видно, у него водились какие-то свои счеты с партизанами Яснова. Он вывел немцев к болотному острову. Дальнейшее хорошо известно читателям знаменитой трилогии, обессмертившей подвиги этого партизанского отряда. Поэтому нет нужды описывать то, что уже подробно и выразительно описано — внезапное нападение эсэсовцев, и перестрелку, и гибель многих партизан в последнем бою. Мало кому удалось уйти. Пятерых взяли в плен. Их повесили в ближайшем населенном пункте. Казнь засняли на кинопленку для немецкой военной кинохроники. Четверо партизан умерли молча, и только один из них перед смертью произнес несколько слов.
глава 29. Доктор
Из чего только сделаны мальчики?
Из говна только сделаны мальчики.
стишок
Село Воровской Брод оказалось опрятным, зажиточным. Война словно бы не коснулась этого села. Домики с пестрыми наличниками сидели в глубине весенних садов. Листья еще не пробились из тугих клейких почек, но ветки яблонь оделись уже хрупким узором первых цветов.
Девочка из Черных деревень не стала входить в село, она указала на него издали и сразу же повернула обратно в лес, на прощанье сунув в руку парторга смятую бумажку с нацарапанным адресом: улица Ленина, 7. Дунаев один, сжав в кулаке адрес, вошел на главную улицу села. Указатели с надписями «улица Ленина» отсутствовали, снятые то ли немцами, то ли осторожными селянами, но и так сразу становилось ясно, что эта главная и, в общем то, единственная улица и есть улица Ленина. Парторг подошел к калитке с нарисованной на ней семеркой, отодвинул щеколду и вошел в сад. Сад, большой, ухоженный, полон был низкими фруктовыми деревьями и их опьяняющим ароматом. Между деревьями светлела прямая дорожка. Дунаев пошел по ней и вскоре увидел пасеку. Тут же раздался собачий лай — большой белый пес, мохнатый, с пушистым хвостом, закружился вокруг него, приседая, подпрыгивая, выказывая одновременно знаки дружелюбия и готовности защищать дом.
— Дарья, Дарья, ко мне! — женский голос прилетел из глубины сада.
Молодая женщина стояла у одного из ульев в специальной марлевой маске на лице, с лейкой, из носика которой шел густой пар.
— Вы к кому? — крикнула она.
— Мне доктора повидать надо! — крикнул в ответ Дунаев.
Женщина повернулась к дощатому строению, похожему на отдельную кухню, и позвала:
— Варвара Алексеевна! Варвара Алексеевна!
Из домика появилась другая женщина, постарше, в аккуратной белой рубашке и серой юбке.
— Варвара Алексевна, тут к Павлу Андреичу пришли. Проводите, пожалуйста, — обратилась к ней девушка с лейкой.
Варвара Алексеевна подошла к Дунаеву, окинула его взглядом и спросила:
— Вы по какому делу?
— Я болен, — ответил Дунаев. — Видимо, очень болен. Мне нужна помощь врача.
— Ну что ж, пойдемте, — ответила женщина, вытирая руки передником.
Она повела его сквозь сад. Парторг отметил, что хозяйство здесь нешуточное и все содержится в образцовом порядке: множество сараев (явно недавно поставленных), клеток, где копошилась какая-то живность. Где-то здесь располагалась и конюшня — парторг расслышал ржанье и учуял запах лошадей. Во дворике двое мальчишек пилили бревно на козлах сверкающей на солнце пилой. Старушка крошила что-то в корыто. Вокруг нее вертелись несколько кошек и собак. На земле стояла огромная старинная клетка с лесными птицами.
Сад заканчивался обрывом, под которым блестела река. В этом месте, почти у самого обрыва, стоял дом — старый и скромный, обычного деревенского вида.
Варвара Алексеевна попросила Дунаева подождать, а сама вошла в дом. Вскоре она вышла со словами:
— Зайдите. Дверь в конце коридора.
Дунаев прошел скрипучий коридор и постучал.
— Н-да, — отозвался голос изнутри.
Парторг вошел.
Комната, довольно большая, была ярко освещена солнечными лучами, врывающимися в открытые окна. Свет ярко отражался в стеклах шкафов и в стеклах очков человека, который сидел за письменным столом и что-то писал. Облик типичного пожилого врача. Совершенно седой, румяный, с аккуратной белоснежной бородкой и такими же усами, в круглых очках в стальной оправе. Серый костюм, галстук. Все как и должно быть. Одет аккуратно, по-городскому, несколько даже щеголевато для заброшенной деревни.
Понимая, что должен немного подождать, Дунаев стал разглядывать картины на стенах. Над столом висела репродукция картины Нестерова, изображающая физиолога Павлова, положившего на стол руки со сжатыми кулаками. Внешне Павлов несколько напоминал хозяина комнаты. Рядом висела другая репродукция — фрагмент фрески Микеланджело, на которой Бог и Адам протягивали друг к другу руки, почти соприкасаясь указательными пальцами.
— Итак, с кем имею честь? — хозяин отложил в сторону свои бумаги.
— Владимир Петрович Дунаев, — представился парторг.
— А я буду Павел Андреич. Вообще-то я пользую животных, ветеринар по призванию, но сейчас время такое… Приходится иногда оказывать помощь и прямоходящим. Однако считаю своим долгом предупредить — я ветеринар и еще раз ветеринар, так что прошу не жаловаться. Чем, однако, могу быть вам полезен?
— Видите ли… Я душевнобольной, — сказал парторг решительно, но тут же поправился: — Точнее, не душевнобольной, а сумасшедший. Так будет правильнее. Душа-то у меня здоровая, душа как душа. Обычная. Да и нет, собственно, никакой души, это все поповские, так сказать… Ну да ладно. А вот ум — с умом не все в порядке. Ум, в общем-то, совершенно вышел из строя.
Врач откинулся в плетеном кресле, глядя на Дунаева.
— Да, нечасто в наше суровое время приходится слышать подобные жалобы. Люди перестали замечать собственные психические отклонения. Что и не странно. На что же вы жалуетесь? Нельзя ли уточнить?
— Если уточнить, то… Если уточнить, я жалуюсь на то, что в результате расстройства ума перестал быть человеком. Но не в том смысле, что я потерял какие-то способности или свойства, присущие нормальным людям. В общем-то, я не потерял этих свойств. Скорее наоборот — приобрел дополнительные свойства. Но дело опять же не в этом… Как бы вам объяснить? Вот, возьмем, например, Индию… (Дунаеву вдруг вспомнилась книга, которую читала Зина Миронова.) Там имеются различные касты. Так?
Врач кивнул.
— И я вот как будто перешел из одной касты в другую. В касту нелюдей.
— В касту неприкасаемых? Или, напротив, в касту брахманов? — спросил врач с осторожным любопытством.
