Ну не мог я предположить, что семья богатого мастера Шадрина так легко перекинется на сторону восставших. Никак не мог, чем же он заслужил доверие восставших? Правильно, моим оружием и моей тушкой, думаю, Шадрин не зря оказался у въезда в посёлок, они ждали любого гонца из Таракановки. Заводским парням мы револьверы не доверяли, кроме Алимова, никто из жителей посёлка их не получал. А наши охранники все были вооружены револьверами, не считая обязательных ружей. Значит, мои револьверы сейчас у главарей пугачёвского отряда, вполне вероятно, у судей. Я присмотрелся внимательно к сидевшим на креслах казакам, у одного точно что-то было за пазухой, судя по всему, вещь тяжёлая. Скорее всего, из моего револьвера меня и застрелят. Нет, заметил я выстроенную виселицу, на самом берегу пруда. Длинную перекладину сладили, на всех нас хватит, ещё место останется. Я развернулся к подручным Шадрина, вспоминая лица своих пленителей. Так и есть, те самые парни, даже имена их вспомнились. Жаль, что так получилось, хорошие ведь они рукопашники, спокойные и уверенные. Что ж, попытаюсь не опозориться перед ними, плюнуть в лицо Шадрину перед смертью, что ли?

  - Тихо, - громкий голос одного из судей вернул меня к своей участи, - тихо, господа рабочие. По указу его императорского величества Петра Фёдоровича будем судить предателей, посмевших против своего государя и народа пойти. Ведите первого, вон того.

  Конвоиры вытолкнули на свободное место поручика Жданова, ход беспроигрышный, за него никто не заступится. Понимая это, даже судья задал лишь формальный вопрос зрителям,

  - Поручик сей обнажил оружие против войска государя-императора, много христианских душ погубил, кто хочет сказать в его оправдание?

  Народ по понятным причинам безмолвствовал, что и требовалось для разогрева публики. Глава суда поднялся из кресла, заметно колыхнулась тяжесть у него за пазухой, махнул рукой, - Вешай.

  В полном молчании поручика поволокли к виселице, двумя ударами сломив слабую попытку сопротивления. Казаки привычными движениями набросили Жданову петлю на шею и хлопнули кулаками лошадь, за седло которой был прикреплён второй конец удавки, по крупу. Та неспешно пошла в сторону, а тело поручика медленно поднялось над землёй. Несколько минут затихшая публика наблюдала судорожные движения ног умирающего человека, пока тело не затихло, вытянувшись почти до земли. Казаки сноровисто примотали верёвку на вбитый крюк, закрепив повешенного на виселице. Не прошло и пяти минут, как судья вновь поднялся из кресла, указав конвойным на меня. В голове успела мелькнуть мысль, 'От правительства убегал, а бунтовщики повесят, обидно'. Оттолкнув подхватившие меня руки, я быстрым шагом прошёл вперёд, остановившись вплотную перед столом судей, вполоборота к публике.

  - Что, барин, - вскочил Аким, - пришёл твой черёд в петле болтаться? Отлились кошке мышкины слёзы!

  Он продолжал что-то кричать, разжигая в толпе ненависть к немцу-барину, я делал вид, что слушаю его, внимательно рассматривая остальных судей и двух охранников у них за спинами. Со стороны заводоуправления выбежал высокий мужчина в польском кунтуше, чисто выбритый подбородок и усы выдавали в нём дворянина либо офицера. Он пробежал мимо равнодушных охранников к председателю судей и протянул ему открытую ладонь. Я заметил на ней револьверные патроны, а судья сразу начал вытягивать из-за пазухи револьвер. При этом оба, естественно, отвернулись в сторону, а третий судья повернулся к ним, охранники тоже отвлеклись, прислушиваясь к негромкому разговору. Один Аким продолжал обвинять меня во всех смертных грехах, всё больше распаляясь от своих слов. Он и не заметил, что судьи отвлеклись, в зрителях явно не нуждался. Вот он, мой последний шанс, я давно ждал такой момент, незаметно напрягая мышцы ног и туловища, чтобы разогреть их перед боем.

  Лёгкий подшаг вперёд и я кувыркнулся через стол, с одновременным ударом ногами при выходе из кувырка. Не знаю, как называется такой удар, его любил применять мой старый приятель Шепетов Саша, очень коварный удар. По опыту могу сказать, на пару минут минимум соперник выходит из строя, при сильном ударе можно повредить внутренние органы в районе пояса. Не собираясь проявлять жалость, я изо всех сил ударил ногами в главу судей и поляка, стоявшего рядом с ним, попал обоим как раз немного ниже пояса. Моё тело от сильного толчка отбросило в сторону, как раз на второго казака, ему попало коленями в лицо. Быстро перекатившись через правое, здоровое плечо, я прыгнул на лежащего поляка. Правой же рукой и схватил револьвер, моля бога, чтобы он оказался заряженным и дважды выстрелил в обоих охранников, начавших вытаскивать шашки из ножен.

  К счастью, револьвер разбойники держали заряженным, оба охранника, упали, получив пулю восьмого калибра в лицо с расстояния три метра. Следующими мишенями должны стать Шадрин со товарищи, это я чувствовал своей шкурой. Слишком хорошо выучил парней, на свою голову, пара секунд и они возьмут меня голыми руками. Не вставая с оглушённых разбойников, не подававших признаков жизни, я развернулся, прицеливаясь в Николая Шадрина. Он уже держал ружьё в руках, не решаясь стрелять по мне, боялся попасть в оглушённых казаков, сволочь. Натренированные за полгода рефлексы сделали своё сами, до предателей было меньше тридцати метров. Четыре выстрела выбили Шадрина и двух его подручных из сёдел, четвёртый успел спрыгнуть и лечь на снег, вспомнил, гад, мои уроки.

  Пора заряжать револьвер, пришла мысль, я попытался отыскать в снегу рассыпавшиеся патроны, сразу выцепил всего два, быстро вставляя их в барабан. Со стороны пленников в мою сторону бежали, размахивая саблями, мужики охраны. Нет, ребята, вы мне не нужны, улыбнулся я, разворачиваясь к Акиму, успевшему только сейчас отреагировать и выползти из-за стола. Одного выстрела в лоб предателю хватило, чтобы отбросить покойника на пару шагов. Что ж, придётся помирать, вылезла предательская мысль, когда я не обнаружил в снегу ни одного револьверного патрона. Попробуем с музыкой, я повернулся к набегающим охранникам и крикнул, направив на них револьвер,

  - Стой, православные, убью, - затем заговорил просительным тоном, скороговоркой,- Христом-богом прошу, не подходи. Не хочу губить больше души православные, не подходите, всех перестреляю.

  Недоумевающие разбойники притормозили, не решаясь двигаться ко мне. Я продолжал нести околесицу, уговаривая их отойти назад и выпустить моих товарищей, затягивая время. Сам босыми ногами топтался на снегу, пытаясь почувствовать хотя бы пару револьверных патронов. Потерявшие чувствительность ступни ничего не чувствовали, пока внезапно левая нога не наткнулась на тяжёлый металлический предмет. Я скосил глаза вниз, боже мой, у поляка тоже был револьвер, мой второй револьвер. Будем считать, что он тоже заряжен. Быстро присел, поднимая спасительную находку, так и есть, в барабане все гнёзда заняты. С трудом цепляю пальцами левой, нерабочей, руки револьвер с одним патроном, выпрямляясь со вторым револьвером в правой, здоровой руке, чтобы встреться взглядом с прыгающим на меня пугачёвцем. Срабатывает рефлекс, я падаю вправо, разбойник от выстрела отлетает влево, за ним падает второй. Чёрт возьми, похоже, мне не выбраться отсюда живым, приходит подлая мыслишка. Сейчас набегут остальные бунтовщики, на всех патронов не хватит.

  Правильно, оглядываюсь я на здание заводской управы, из неё выбегают десятки пугачёвцев, размахивая оружием. Пипец, приехали. Вдруг, среди набегающего на базарную площадь войска разрываются миномётные снаряды, один, другой, третий. Блин, так могут и в меня попасть, машинально пригибаю голову от близкого разрыва. Не сразу до меня доходит, что означают эти разрывы, Палыч привёл своих ребят, выручать меня. Сзади, со стороны толпы, защёлкали ружейные выстрелы, раздались короткие привычные команды. Я оборачиваюсь, чтобы встретиться лицом к лицу с Иваном, он приседает рядом,

  - Жив, еле успел, - Палыч приподнимает меня со снега, я невольно вздрагивают от прикосновения к левой руке, - что такое?