Гордых наложниц полно, немало было и таких, что предпочли кожаный мешок и воды Босфора, но с ней иначе.

Любознательных у него еще не было, были умные, хитрые, ловкие, любопытные, но их интересы ограничивались гаремом, даже у валиде, которая была просто образцом мудрой женщины.

А потом произошло чудо: Хуррем не просто слушала, она тоже росла вместе с султаном, пусть всегда на ступеньку ниже, но уже не на десять, пусть всегда на шаг позади, но ведь не глупо в сторонке.

Когда Ибрагим это понял, только посмеялся: что может женщина вне гарема? Ничего. Она смогла, училась рассуждать, мыслить логически, предвидеть ходы противников, как в шахматах. Училась дипломатии. А еще искала свое место, не желая быть только матерью султанских детей.

Хуррем рожала детей – в следующем году Михримах и Абдуллу, потом Селима, Баязида и через несколько лет Джихангира. Пятерых за пять лет, и шестого чуть позже.

Сулейман больше никого не брал на ложе, постепенно его жизнь сосредоточилась на одной-единственной, что не могло не вызвать зависти к ней.

В одном Сулейман не мог (и не хотел) помочь Хуррем – в гаремных войнах. Эту заповедь Селима он соблюдал строго: гарем – место запретное даже для Повелителя, стоит один раз вмешаться в женские разборки, завязнешь, как в болоте, – по уши и навсегда.

Но пока была жива валиде Хафса Айше, она справлялась сама. Мудрейшая женщина сумела держать гарем даже тогда, когда тот стал не нужен, ведь у Повелителя теперь была одна женщина.

Сулейман видел, что мать больна, понимал, что долго не протянет, и с ужасом ждал этой минуты. Не только сыновья любовь заставляла переживать, но и опасения из-за последствий. Этот совет дала валиде, дала тайно, чтобы никто не воспротивился, чтобы не добавить ненужного противостояния и ненависти:

– Женись.

Сулейман даже не сразу понял:

– Жениться?

– Да, на Хуррем. Все равно она главная и единственная, никакая другая не сможет править гаремом. Я не люблю и никогда не любила Хуррем, но это лучший выход.

– Но султаны не женятся, тем более на освобожденных рабынях.

– Она не рабыня, ее не продавали, но дело не в том. Мой сын, вы уже столько раз нарушали запреты ради этой женщины, что еще одно нарушение, которое сделает невозможным бунт в гареме, вам простят.

– И поставить Хуррем во главе гарема?

– Да, она не тронет Махидевран, я знаю. И остальных не обидит.

Валиде дала еще один совет, удививший Сулеймана:

– Не допустите открытой вражды между Хуррем и Ибрагимом, они рядом не уживутся.

Да, Ибрагим и Хуррем уже противостояли друг дружке, но это султана лишь забавляло. Неужели все так серьезно?

Он привык доверять интуиции матери в том, что касалось взаимоотношений между людьми, возможно, она совсем не разбиралась в политике и еще меньше в античной философии, понятия не имела, кто такие Платон и Аристотель, но Хафса Айше была прекрасным психологом. Уж в том, как поладить со всеми и всех поставить на свое место, заставив считаться друг с другом, она была докой.

Но валиде не могла повлиять ни на Хуррем, ни на Ибрагима. Как оказалось, не мог и Сулейман. Распря между ними продолжалась. Хуррем и Ибрагим не сталкивались открыто, однако каждый порочил другого перед султаном.

Ибрагим просто презирал наложницу, совавшую нос не в свои дела, и не скрывал своего презрения. Как может женщина, не получившая никакого образования и ничего не видевшая вне стен гарема, рассуждать о мире, о жизни, о политике?! Именно это презрение визиря и сгубило, он мысли не допускал, что Хуррем способна с ним, таким всезнающим, мудрым, опытным, соперничать.

Сыновья должны бы радовать, ведь они твое продолжение, твоя кровь, а приносят боль. Соперничество между Баязидом и Селимом началось, кажется, с тех пор, как они сделали свои первые шаги по земле, и никогда не закончится. Баязид на год младше, но всегда старался доказать, что не хуже брата.

Этого Сулейман не понимал никогда. Зачем, разве и без того не ясно, что Селим лентяй и сибарит? Шехзаде любит только себя и развлечения. Нет, еще свою Нурбану.

Два взрослых сына, а поговорить можно только с дочерью. Хорошо, что Михримах не менее умна, чем была ее мать Хуррем.

– Михримах, как матери удавалось сдерживать соперничество сыновей?

Дочь задумалась, потом тяжело вздохнула:

– Она не сдерживала, просто обещала Баязиду проклясть его, если поднимется против вас или брата. Материнское проклятье самое страшное, Баязид обещал при ее жизни не делать ни шагу.

– А отцовское разве легче?

Михримах тревожно вскинула на отца глаза:

– Вы готовы проклясть Баязида?

Он смутился, словно застигнутый за чем-то недостойным:

– Я просто пытаюсь понять, как можно обуздать твоего брата.

Михримах умна и чутка, она прекрасно поняла, что выразила желание Повелителя точно: он готов проклясть, если придется. А если не проклясть, то казнить, как казнил Мустафу.

Пыталась заводить разговор о том, что стоило бы отменить проклятый закон Фатиха, тогда шехзаде не будут так драться за власть, ведь этот закон повелевает получившему ее попросту уничтожить остальных. Сулейман хмурился:

– Твоя мать все время доказывала мне это же, но перед смертью наказала применить закон к посмевшему восстать сыну.

Михримах пыталась понять, как можно примирить людей в борьбе за власть, разобраться без смертей и кровопролития.

– Неужели власть всегда ссорит тех, в ком течет одна кровь? Тогда должна быть проклята сама власть.

Беседы были тяжелыми, подспудно султан понимал, что решать этот вопрос все равно придется, у него два сына, оба крепки физически, а он сам стареет и слабеет. Что будет, если сыновья сцепятся в борьбе за трон?

Не только говорить, думать об этом не хотелось, потому все чаще отмалчивался, Михримах чуткая, поняла, что, кроме воспоминаний о матери или вопросов строительства все новых и новых мечетей или медресе, с отцом говорить больше ни о чем не стоит. Не советовал вести беседы о власти и братьях и супруг Михримах великий визирь Рустем-паша. Изменить эти беседы могли только отношение отца к дочери, не больше. Повелитель для себя все решил, переубеждать его бесполезно.

Сулейман действительно все решил, хотя продолжал беседовать с улемами, желая получить фетхву – согласие высшего духовенства на самые жесткие действия против того из сыновей, который пойдет против его воли. Получил…

Улемы говорили правильные слова, которые не могли облегчить Сулейману задачу морального выбора.

– Это одна из самых страшных трагедий, когда между отцом и сыном, между братьями встает власть, Повелитель. Но так было всегда, как только власть появилась.

– Кого из сыновей выбрать? Как вообще можно выбирать из сыновей?

– Выбрать, Повелитель, можно, только если перестанете думать о них как о сыновьях, о своих сыновьях. Не сердцем – разумом нужно выбирать.

Он не говорил, что уже выбрал, не сердцем – разумом, давно выбрал. А улемы, понимая это, не спрашивали.

Понимали не только мудрые улемы, понимали многие, и многие же заинтересованные готовились к схватке.

При жизни Хуррем после валиде гарем не был всесильным, он совсем не влиял на Повелителя. А вот она сама влияла еще как. Иногда умела парой фраз направить мысли в нужное русло, одним словом вклиниться в его голову. Потом переводила разговор на другое, прекрасно зная, что брошенное слово, если оно услышано, точно зерно в земле, – обязательно прорастет.

Иногда разговоры бывали очень странными, ни с кем из наложниц он так не беседовал. Удивительно, Хуррем словно была ему ровней и одновременно послушной рабыней. Она никогда не переступала черту прилюдно, опускала глаза, приседала в поклоне ниже других, обращалась вежливо… Все это будто для того, чтобы стать особенно свободной наедине, когда он словно переставал быть Повелителем, становился просто влюбленным мужчиной. Никто из наложниц не догадывался о возможности вести себя именно так, а зря. Повелитель тоже желал быть просто мужчиной и даже послушным рабом своей возлюбленной.