ЧАСТЬ ПЕРВАЯ,

ГДЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ В БУДУЩЕМ

ГЛАВА 1

ЗЕМЛЯ ЗА ЗЕЛЕНЫМ ЗАБОРОМ

- Боюсь, что Кондратенков разочарует вас, - сказал Лева. - Он, конечно, способный человек и опытный специалист, но у нас на Курильских островах...

Мы с Левой свели знакомство возле открытого окна.

Поезд проходил через березовую рощу, пронизанную светом, бело-розовую, с лиловыми тенями листьев на коре, такую чистую, как будто она только что вышла из озера. Кажется, я сказал тогда, что влюблен в подмосковные леса. По мне, они лучше горных вершин и океанских просторов.

- А вот у нас на Курильских островах...-сказал Лева.

Мы разговорились, вернее - он говорил, а я слушал. Впрочем, это самый лучший способ завоевать уважение собеседника: слушать не перебивая.

За четверть часа он изложил мне всю свою жизнь, или, правильнее сказать, предисловие к жизни. Лева родился в Москве, в Москве кончил десятилетку и поступил в Московский университет. Юноша учился в новом здании на Ленинских горах; он слушал лекции по физиологии на четырнадцатом этаже, а по истории науки - на двадцать шестом, и вся Москва была перед ним как на ладони. Кроме того. Лева уже дважды ездил на практику на остров Итуруп, и это давало ему возможность авторитетно говорить: "У нас на Курильских островах, когда я работал с профессором Роговым..."

- Рогов? - воскликнул я. - Это тот самый, у которого бамбук?.. Как же, знаю, я писал о нем лет восемь тому назад. А чем он занят сейчас?

Я корреспондент, и мне часто приходится путешествовать. И если только у меня есть лишний час, я никогда не сяду в самолет. Самолет, по-моему, нечто кратковременное и неуютное, вроде трамвая. Пассажиры заходят туда на часок-другой, держат всю дорогу на коленях портфели и молча смотрят в облачную муть, ожидая посадки. Самолет - только средство сообщения, а поезд - дом на колесах. В купе вагона люди входят, чтобы жить здесь сутки, двое или всю неделю. Они не садятся, а устраиваются и тут же спрашивают у попутчика, кто он, куда едет и чем занимается.

Железные дороги - это главные улицы страны. Здесь, как на совещаниях в столице, встречаются старые соратники и сослуживцы. И, покупая билет на вокзале, я всегда с волнением думаю, кого из героев своих прежних статей встречу на этот раз.

Может быть, мне попадется старый фронтовик. "А ты бывал на кавказских перевалах? - спросит он. - А помнишь землянки Сталинграда, помнишь, как снаряд разворотил вашу редакцию? Где теперь дядя Володя?.. Да что ты, неужели в "Правде"? А этот - лейтенант, веселый такой, влюбчивый, все еще пишет стихи?.. Убит? Когда? Там же? Честное слово, даже не верится!"

Может быть, я встречу в пути инженера из Ашхабада или Сталине, из Кременчуга или Баку. Я спрошу у него о знакомых мне каналах, шахтах, стройках, заводах. Правда ли, что Туркменский канал уже доведен до Красноводска? Говорят, в Донбассе целый трест перевели на подземную газификацию. А знаете ли вы новость? В Кременчугском районе больше нет деревень: первого мая последние семьи колхозников переселились в агрогород.

Может быть, рядом со мной окажутся строители из Куйбышева. Мы вспомним чистое поле, первые колышки геодезистов, первые экскаваторы на буграх обнаженной глины, первые вагонетки с бетоном, похожим на серый кисель. А теперь там асфальт, при домах гаражи, оперный театр на тысячу мест, могучая дуга плотины, морские пaроходы. Шесть миллиардов киловатт-часов ежегодно посылают куйбышевцы в Москву. Энергия волжской воды возит вас в троллейбусе, освещает вашу комнату, кипятит чай в электрической кухне.

Мы будем стоять у окна и смотреть, как меняется наша земля. Когда я проезжал здесь? Кажется, четыре года тому назад. Смотрите, новый завод - вон трубы за лесом. Тут был пустырь и торчали прутики, а теперь-какие сады! Хорошо, когда растет страна, где ты живешь; движется дело, в котором ты участвуешь; в городах, где ты бывал, новые дома; у людей, о которых ты писал, - новые достижения...

На этот раз я услышал о Рогове.

- Рогов? - переспросил я. - Это тот самый, у которого бамбук? А что он делает сейчас?

Лева стал рассказывать захлебываясь. Юноша был в восторге от своего учителя: "профессор Рогов сказал... профессор написал... профессор открыл..." Для профессора не существует в природе непонятного. В живой клетке растения он знает все молекулы наперечет. Если мы будем у Кондратенкова вместе, Лева .покажет мне старые опыты и то я буду поражен. Но гораздо лучше самому съездить на Курильские острова. К сожалению, в нынешнем году это невозможно. Профессор Рогов болен, а без него смотреть нечего. Он такой человек-до каждой мелочи доходит сам, все держится на нем одном. Только из-за болезни профессора Леву послали в этом году к Кондратенкову. Но Кондратенков - совсем не то. Лева хорошо знает о его работах от одной девушки, которая была там на практике. Лева боится, .что Кондратенков разочарует меня. Это человек поверхностный и недалекий, достижения его случайны, А твердый успех может родиться только на научной базе.

Я кивал головой, поглядывая сбоку на высокий лоб Левы, тонкие брови, решительно сжатые губы. Этот юноша не знал сомнений, ему было ясно все. У него были твердые взгляды на науку-такие же. как у Рогова, и жизненный опыт, полученный на Курильских островах.

На третий день поутру мы с Левой оставили поезд на маленьком степном полустанке. Отсюда до института Кондратенкова нужно было проехать еще километров двадцать в сторону. На почте нам посоветовали подождать попутной машины, и мы расположились у железнодорожного переезда, глядя, как сторож-седой казах в меховой шапке и ватном халате - гонит на свой огород ручейки от водокачки.

Нам повезло: не прошло и получаса после отхода поезда, как у шлагбаума остановилась открытая легковая машина, на вид довольно старая и потертая. На заднем ее сиденье лежали какие-то ящики и баллоны.

Хозяин автомобиля - седой человек с румяным лицом приветливо распахнул дверцу. Я, как старший, сел рядом с ним; Леве, по молодости, пришлось устроиться на баллонах. Сторож поднял полосатый шлагбаум, и мы выехали в степь.

Перед нами была гладкая, словно выструганная рубанком, однообразная желто-серая равнина. Торопливо глотая километры, наша машина с хрустом давила сухие стебли передними колесами, а задними вздымала клубы густой темносерой пыли. И нам казалось, что мы буксуем на плоском круге, а из-за горизонта навстречу нам выходят всё новые полосы выгоревшей травы - они бегут к машине и покорно ложатся под колеса.

Лето было жаркое, засушливое. Уже третью неделю с востока дули суховеи, опаляя землю, иссушая траву. Даже здесь, в открытой степи, трудно было дышать. Порывы ветра обжигали кожу-казалось, за нами движется невидимая печь и из ее открытой дверцы пышет жаром.

- Пустыня, - заметил наш спутник, - никчемная земля! Она словно тот лентяй-лежебока: и руки есть, и голова, и здоров, а работать не хочет, Смотришь на нее, и зло берет. Как можно в нашей трудовой стране терпеть землю, которая не работает! Кому она нужна? Почему место занимает?

Он говорил неторопливо, чуть-чуть нараспев, с украинским акцентом. Лицо у него было простодушное, скуластое, глаза узенькие, с хитрецой. И речь вел как будто о пустыне, а сам зорко поглядывал на меня: "А ты, брат, что за личность? Человек-нива или человек-пустыня?"

И я сказал ему, что я корреспондент, еду в институт Кондратенкова, чтобы написать о его достижениях.

- О достижениях писать рановато, - возразил мой спутник, - достижения в будущем.

- Я говорил, что Кондратенков разочарует вас! - тотчас подхватил Лева. Это не настоящий ученый. Он работает ощупью, наугад и никогда не знает,, что у него получится. У нас на Курильских островах его называли ученым знахарем.