– А потому, что у вас нет лакеев, значит, господская комната будет занята, а две лакейские будут пустовать. Ежели я отдам вам комнату господскую, то не сдам двух других.
– Месье Ла Моль, – сказал Коконнас, оборачиваясь, – не думается ли вам, что придется поколотить этого прохвоста?
– Это можно, – ответил Ла Моль, приготовляясь вместе со своим спутником отхлестать хозяина плетью.
Но, несмотря на готовность обоих, видимо, очень решительных дворян перейти от слов к делу, что не предвещало ничего хорошего трактирщику, он нисколько не смутился и только отступил на один шаг к двери.
– Сейчас видать, что из провинции, – сердито проворчал он. – В Париже прошла мода бить хозяев, которые не хотят сдавать у себя комнат. Теперь бьют вельмож, а не горожан, а ежели вы будете на меня орать, я кликну соседей, но тогда уж исколотят вас, что вовсе не почетно для дворян.
– Дьявольщина! Он еще издевается над нами! – крикнул Коконнас вне себя.
– Грегуар, подай мне аркебузу! – приказал хозяин своему слуге таким же тоном, как будто говорил: «Подай господам стул!»
– Клянусь кишками папы! – зарычал Коконнас, обнажая шпагу. – Да разгорячитесь же, месье Ла Моль!
– Не надо! Не стоит: пока мы будем горячиться, остынет ужин.
– Вы так думаете? – воскликнул Коконнас.
– Я думаю, что хозяин «Путеводной звезды» прав, но не умеет принимать гостей, особенно дворян. Вместо того чтобы грубо говорить нам: «Господа, мне вас не надо», – лучше было бы сказать нам вежливо: «Пожалуйте, господа», а в счете поставить: за господскую комнату – столько-то, за лакейскую – столько-то, учитывая, что, если у нас нет сейчас лакеев, мы их наймем.
И с этими словами Ла Моль тихонько отстранил хозяина, уже протянувшего руку к принесенной аркебузе, пропустил Коконнаса в дом, а вслед за ним вошел и сам.
– Ну ладно, – сказал Коконнас, – а все-таки очень досадно вкладывать шпагу в ножны, не убедившись, что она колет не хуже, чем вертела у этого парня.
– Уж потерпите, дорогой спутник, – ответил Ла Моль. – Теперь все гостиницы переполнены дворянами, съехавшимися в Париж на брачные торжества и для предстоящей войны во Фландрии, поэтому нам не найти другой квартиры; а кроме того, возможно, что в Париже принято так встречать приезжих.
– Дьявольщина! Ну и терпение у вас! – пробурчал Коконнас, яростно закручивая рыжий ус и сверкая глазами на хозяина. – Но берегись, мошенник! Если у тебя готовят скверно, постели жестки, вино выдержано менее трех лет в бутылках и слуга не изворотлив, как тростник…
– Ля-ля-ля, мой милый дворянин, успокойтесь, вы будете здесь как у Христа за пазухой, – прервал его хозяин, оттачивая кухонный нож на оселке.
Затем пробормотал, качая головой:
– Это гугенот; все отступники совершенно обнаглели после свадьбы ихнего Беарнца с мадемуазель Марго!
И, помолчав, добавил с такой усмешкой, что оба постояльца, наверно, вздрогнули бы, если бы видели ее:
– Ну, ну! Забавно, что мне попались гугеноты, и как раз…
– Эй! Будем мы ужинать, наконец? – резко спросил Коконнас, прерывая рассуждения хозяина с самим собой.
– Как будет вам угодно, – ответил хозяин, сразу смягчившись, вероятно, под влиянием мысли, пришедшей ему в голову.
– Нам так угодно, да поскорее, – ответил Коконнас.
Затем, обернувшись к Ла Молю, сказал:
– Вот что, граф, пока приготовляют комнату, скажите: как, по вашему мнению, Париж – веселый город?
– По правде говоря – нет, – ответил Ла Моль. – У меня осталось такое впечатление, что у всех встречных или встревоженные, или отталкивающие лица. Может быть, это оттого, что парижане боятся грозы. Видите, какое мрачное небо, и чувствуете, какая тяжесть в воздухе?
– Скажите, граф, вы ведь стремитесь в Лувр?
– Да, и вы тоже, месье Коконнас, как мне кажется?
– Ну что ж! Давайте устремимся вместе.
– Гм! Пожалуй, немного поздно выходить на улицу.
– Поздно или нет, а придется выйти. Мне даны точные приказания: как можно скорее доехать до Парижа и тотчас по прибытии снестись с герцогом Гизом.
При имени герцога Гиза хозяин насторожился и подошел ближе.
– Мне сдается, что этот бездельник подслушивает нас, – сказал Коконнас, который, как все пьемонтцы, был злопамятен и не мог простить хозяину «Путеводной звезды» малопочтительный прием, оказанный обоим путешественникам.
– Да, я прислушиваюсь, господа, – ответил трактирщик, прикасаясь рукою к своему колпаку на голове, – но только чтобы услужить вам. Я услыхал разговор про герцога Гиза и тотчас подошел. Чем, господа дворяне, могу быть вам полезен?
– Ха, ха, ха! Как видно, это имя обладает волшебной силой, судя по тому, что из нахала ты стал подлизой. Дьявольщина!.. Мэтр… мэтр… как тебя там?
– Мэтр Ла Юрьер, – ответил хозяин, кланяясь.
– Отлично, мэтр Ла Юрьер; значит, у герцога Гиза такая тяжелая рука, что может сделать вежливым даже тебя! Уж не думаешь ли ты, что моя легче?
– Нет, граф, но ваша короче, – возразил хозяин. – А кроме того, – добавил он, – должен вам сказать, что для нас, парижан, великий Генрих – кумир!
– Какой Генрих? – спросил Ла Моль.
– Мне думается, есть только один, – ответил Ла Юрьер.
– Прости, милейший, есть и другой – тот, о котором предлагаю вам не говорить плохо, а именно – Генрих Наваррский, помимо Генриха Конде, человека тоже весьма достойного.
– Этих я не знаю, – ответил хозяин.
– Зато их знаю я, – сказал Ла Моль, – а так как я направлен к королю Генриху Наваррскому, то и предлагаю не отзываться о нем плохо в моем присутствии.
Хозяин вместо ответа только прикоснулся к своему колпаку и продолжал смотреть нежным взглядом на Коконнаса.
– Стало быть, месье будет разговаривать с великим герцогом Гизом? Какой счастливец вы, месье: вы приехали, конечно, ради…
– Ради чего? – спросил Коконнас.
– Ради праздника, – ответил хозяин с особенной усмешкой.
– Вернее – ради праздников, поскольку мне говорили, что Париж захлебывается во всяких празднествах; только и слышно о пирах, балах и каруселях. Ведь в Париже много веселятся, а?
– Не очень, месье, по крайней мере до сегодняшнего дня, – ответил хозяин. – Но я надеюсь, что скоро все повеселятся.
– Все-таки свадьба его величества короля Наваррского привлекла в Париж много народа, – заметил Ла Моль.
– Много гугенотов, это верно, месье, – резко ответил Ла Юрьер, но, спохватившись, добавил: – Ах, простите, может быть, господа – тоже протестанты?
– Это я-то протестант? – воскликнул Коконнас. – Еще чего! Я такой же католик, как наш святой отец папа.
Ла Юрьер повернулся в сторону Ла Моля, как бы спрашивая и его; но Ла Моль или не понял его взгляда, или не счел нужным ответить прямо, а спросил сам:
– Если вы, мэтр Ла Юрьер, не знаете его величества короля Наваррского, то, может быть, знаете адмирала? Я слышал, что адмирал пользуется благоволением двора; а так как я ему рекомендован, я бы хотел знать, где он живет, если его адрес не раздерет вам рот.
– Он жил на улице Бетизи, отсюда вправо, – ответил хозяин с тайным удовольствием, невольно отразившимся и на его лице.
– То есть как жил? – спросил Ла Моль. – Значит, он переехал?
– Возможно, на тот свет.
– Что значит «адмирал переехал на тот свет»? – воскликнули разом оба дворянина.
– Как, месье де Коконнас? – продолжал хозяин с хитрой усмешкой. – Вы сторонник Гиза, а не знаете?
– Чего?
– Да того, что третьего дня, когда адмирал шел по площади Сен-Жермен-Л’Озеруа мимо дома каноника Пьера Пиля, в него выстрелили из аркебузы.
– И он убит? – спросил Ла Моль.
– Нет, ему только перебило руку и оторвало два пальца, но есть надежда, что пуля была отравлена.
– Как «есть надежда», негодяй! – воскликнул Ла Моль.
– Я хотел сказать – есть слух; не будем ссориться из-за какого-нибудь слова; я просто оговорился.
И мэтр Ла Юрьер, повернувшись спиной к Ла Молю, многозначительно подмигнул Коконнасу и явно издевательски высунул язык.
