Были и «промышленники»: Иван Лапин, Логинов, Шабаев, великоустюжский купец Федор Костромин. Однодворец Иван Попов, посадский из Соликамска Иван Кудрин. Секретарь коменданта Большерецка Спиридон Судейкин. Штурман Максим Чурин. Штурманские ученики Герасим Измайлов, Дмитрий Бочаров, Филипп Зябликов. Коряк Брехов, алеут Захар Попов, камчадалы Сидор Красильников, Ефрем Иванов и Паранчин. И семь женщин: две работницы штурмана Максима Чурина и его жена; жена Дмитрия Бочарова, жена Алексея Андреянова, жена Рюмина и жена Паранчина.

Перед отплытием в море Ипполит Степанов и Беньевский составили «Объявление» для сената о бедствиях российского народа и несправедливости распределения общественных благ, о гнете самодержавия и бюрократического строя, мешающего развитию даже ремесел и торговли. Написано оно от лица всех участников бунта – и от «подлого люда»: казаков, солдат, рабочих порта. Все подписали «Объявление». За неграмотных расписывались грамотные. Значит, все знали его текст, хотя бы на слух.

«Объявление» было во многом сходно с манифестом Пугачева, провозглашенным через три года и звучало более грозно, чем манифесты, составленные декабристами спустя полстолетия.

Вызов, брошенный императрице из безвестного острога богом забытой Камчатки, как это ни поразительно, был услышан. Даже сто лет спустя известный историк Иван Гаврилович Прыжов, сам побывавший и на каторге, и на поселении в Сибири, ссылался на «Объявление» в лучшей из своих книг – «Истории кабаков в России в связи с историей русского народа».

Восставшие убили коменданта острога и захватили корабль «Святой Петр». Это был галиот (или гальот) – небольшой парусник со сферической кормой, тип голландских кораблей XVII столетия, небыстроходный, водоизмещением в 200–300 тонн.

Освободив кувалдами и ломами вмерзшее в лед судно, набились вповалку на «посудину», куда и сорок человек едва вмещалось. И бесстрашно отправились искать счастья в далеких краях. На судне, назначенном больше для каботажного, прибрежного плавания, вышли в океан – на авось, – презирая превратности судьбы. Пустились в плавание на юг, вокруг Азии и Африки, чтобы потом добраться до Европы. На случай неожиданных встреч заготовлены были разные флаги. В Макао продали корабль и дальше плыли до Франции на французских судах «Ле Дофин» и «Ле Ляверди».

Вот так большая группа россиян впервые пересекла экватор. В марте 1772 г. они провели восемь дней на острове Маврикий, потом семь дней на Мадагаскаре.

Затем – мыс Доброй Надежды.

Об этом плавании сохранились воспоминания Беньевского и краткие записки канцеляриста Ивана Рюмина[26], но ни тот, ни другой не рассказали о Капстаде. Это легко понять: слишком много впечатлений нахлынуло на них в этом плавании, а пребывание на мысе было, вероятно, спокойным, без приключений и драм.

Те два капитана, которые уже в начале XIX столетия возглавили первое русское кругосветное плавание: Юрий Федорович Лисянский и Иван Федорович (Иоганн-Антон) Крузенштерн, проходя стажировку в английском флоте, бывали на мысе Доброй Надежды.

Крузенштерн пробыл на мысе Доброй Надежды несколько недель, Лисянский – намного дольше. В московском Центральном государственном архиве литературы и искусства хранится «Журнал лейтенанта Юрия Федоровича Лисянского, веденный им во время службы его волонтером на судах английского флота с 1798 по 1800 год»[27]. Там и его письма в Россию. В частности, о желании изучить лоцию Капа, научиться водить суда на самом опасном участке пути к странам Востока.

Так в середине 1797 г. на Юге Африки оказались одновременно три русских офицера. Судить об их пребывании можно лишь по дневникам и письмам Лисянского. Если Крузенштерн и Баскаков и вели какие-то записи во время стоянки на Капе, нам их пока обнаружить не удалось.

Лисянский пробыл в Капской колонии дольше, чем четыре-пять месяцев, на которые рассчитывал. Ходил по южноафриканской земле около года.

Капстад в его описании выглядит так: «Город Мыс лежит на подошве гор Столовой, Львиной головы и Львиного зада… Строение его все каменное и расположено по довольно широким прямым улицам, из коих четыре длинные и одиннадцать поперечных пересекаются под прямыми углами. Оный весьма хорошо укреплен, а особливо с морской стороны и имеет теперь до 5000 человек английского войска для своей защиты».

Лисянскому удалось повидать не только Саймонстаун и Кейптаун. Он вволю поездил по Капской колонии, ночевал на фермах, разговаривал с фермерами голландского и французского происхождения. Осуждал их жестокость к африканцам. «Один… между разговорами показал мне рану на руке, которую он получил, сказать словами его, на охоте против бушманов или диких готтентотов, он без всякого стыда продолжал свою мерзкую историю, прибавивши к тому, что здешние обыватели нередко собираются и узнавши жилище бедных дикарей, оные окружают ночью; когда от испуга ружейных выстрелов сии несчастные бросаются из шалашей своих, то тогда, убивая взрослых, берут в плен молодых, которые остаются навек их невольниками».

Лисянский вообще вынес нелестное мнение о белых поселенцах Капской колонии, хотя личных оснований для недовольства у него не было: он был хорошо принят местным обществом. «Бывши здесь более полугода, я не встретился ни с одним мысовским жителем, которого можно бы назвать человеком просвещенным… Это точная правда, что ежели мысовский житель не приобретает денег, так он, верно, спит. Господин Валиант[29] мало ошибся, когда в путешествии своем сказал: “Я никогда не встретился со столь великим числом глупцов, живущих в одном месте в весьма хороших обстоятельствах, как в мысе Доброй Надежды”».

Лисянскому не пришло в голову сопоставить то, что он видел на Юге Африки, с крепостничеством в России, со зверствами Салтычихи. Что до невежества, его ли не видела наша страна? Уже и «Недоросль» Фонвизина был опубликован. Но к своему привыкаешь…

Лисянский, Крузенштерн и Баскаков оказались на мысе Доброй Надежды по пути в Индию, а виолончелист Герасим Лебедев – по возвращении. Он провел в Индии двенадцать лет. Его дневник хранится в Пушкинском доме в Ленинграде. «Африканские дневники, записи и письма из Африки Герасима Степановича Лебедева». Начат на Капе 12 февраля 1798 г., окончен 14 февраля 1800-го, по прибытии Лебедева в Лондон.

Записи иногда не вполне ясны. За двенадцать лет в Индии Лебедев редко говорил по-русски. Да и в России, вероятно, не успел научиться писать по-настоящему грамотно. Но все равно его дневник – ценное свидетельство времени. Особенно о том, как чувствовал себя россиянин в далеких южных краях.

Большинство записей Лебедева – о жалобах в суд, о хлопотах. Несмотря на свои злоключения, он был полон энергии и инициативы. Оставался прежде всего артистом, музыкантом. Был человеком впечатлительным, немного фантазером, а потому, может, и немного мнительным.