Ярость, конечно же, была смертным грехом во вселенной мастера Тая. Поэтому, спрыгнув с уступа и полу-сбежав, полу-соскользнув по бетонному склону на широкое и плоское дно канала — место для боя — она призвала себе на помощь память. Первым делом дыхание .

Пока Хелен добралась до самого большого в обозримых пределах куска сухого пространства, аккуратно пристроила в стороне бутыль с водой и пакет с едой, и приняла позу стоящей лошади, ярость была обуздана и заключена в оковы воли.

В спокойствии она ждала, ровно дыша. Трое нападавших — в этом сомнений больше не было, поскольку один из них размахивал дубиной, а другой держал короткий кусок веревки — разделились и двинулись на неё.

Правильнее было бы сказать засеменили к ней. Хелен оставалась сосредоточена на пустоте внутри, но при этом впитывала особенности их движений, баланса — всего. К тому моменту, когда они начали свою атаку, она уже решила, как будет действовать. Мастер Тай бы этого не одобрил — будь проще, девочка — но при всем контроле Хелен над яростью, та всё ещё продолжала бушевать внутри.

Так что первый из них упал, запутавшись в ногах, подсеченных Падающим Листом, и сбил с ног своего компаньона с дубиной. Оставшийся — тот, что с верёвкой — пал под ударами Меча и Молота, схватившись за промежность и скуля от боли и шока разбитыми губами. Скулеж оборвался в тот момент, когда его зад коснулся бетона, поскольку пятка Хелен завершила Косу. Более крепкий человек был бы оглушен; тощая шея этого переломилась, как сухая ветка.

Владелец дубины начал подниматься, когда Сова В Ночи положила конец его существованию. Мастер Тай отругал бы Хелен за использование Совы — будь проще, девочка! — но к исполнению он придраться бы не смог. Клюв и когти ударили точно в правильные места и точно в правильном порядке.

Единственный остававшийся в живых присоединился к своим мертвым приятелям тремя секундами позже. Снова Коса; и ещё раз Коса.

Когда всё кончилось, Хелен с трудом перевела дыхание. Не потому, что запыхалась, но потому, что её разум ужаснулся произошедшему. Она исполняла эти приёмы тысячи раз — в течении многих лет и против противников в защитном снаряжении — но так до конца и не верила…

Подступила тошнота и была подавлена. Тоже с яростью и страхом. Хелен боролась за обретение равновесия.

Первым делом дыхание. Первым делом дыхание.

Когда Ушер явился в гостиничный номер, снятый в Петле Виктором на эту ночь, юный офицер ГБ спал. Увидев Каша полностью одетого и лежащего на единственной в номере кровати рядом с Джинни, Ушер широко улыбнулся. Первую ночь, когда Виктор снял номер для “разврата”, он настоял, что будет спать на полу.

Ушер взглянул на стол. Очевидно, Виктор и Джинни провели предыдущий вечер за игрой в карты. Если Кевин знал свою жену, — а он знал, — Джинни должна была приставать к Виктору с предложением сыграть в покер на раздевание. При виде последнего расклада лицо Кевина скривилось в короткой насмешке.

Джин рамми, во имя Господа.

Но подлинного сарказма в насмешке не было. И когда его взгляд вернулся к спящему молодому офицеру, в выражении лица Кевина Ушера появилось нечто, что можно было назвать отеческим отношением. По правде говоря, за последние несколько дней он изрядно привязался к Виктору Каша. Даже начал надеяться, что удастся разбудить ум, вне всякого сомнения прячущийся где-то внутри серьезной молодой души.

Но сперва ему придется научиться спать не так крепко.

Метод, которым Кевин преподал этот урок, был резким и эффективным. Виктор подскочил, задыхаясь и вытирая с лица остатки выплеснутого на него стакана холодной воды, и уставился на виновника мутным взглядом. Рядом с ним, Джинни что-то пробурчала и перевернулась на другой бок, открывая глаза гораздо медленнее.

— Подъем, юный Каша! — скомандовал Ушер. — Дичь поднята!

Как и обычно, цитата из классики прошла мимо Виктора. Кевин еще раз фыркнул.

— Ты безнадежен, — проворчал он и обвиняюще ткнул пальцем в сторону своей жены. Джинни, как и Виктор, спала в одежде.

— Я всё ещё не рогоносец? Что не так с тобой, Каша?

Виктор нахмурился.

— Это и вчера было не смешно, Кевин.

Затем, когда он увидел улыбку на лице гражданина полковника, глаза Виктора расширились.

— Что-то происходит. Что?

Кевин покачал головой.

— Точно не знаю. Но Жиронд только что позвонил мне и сказал, что штаб-квартира “Рабсилы” внезапно среди ночи пришла в движение. Суетятся как муравьи. Ставлю, черт побери, почти что угодно на то, что схема Дюркхейма только что начала расползаться по швам.

Сбытый с толку, Виктор помотал головой.

— Гражданин майор Жиронд? Он служит в ГБ, почему он позвонил тебе? И вообще, почему он следит за мезанцами? Дюркхейм назначил его…

Он захлопнул рот, практически со стуком. Кевин улыбнулся и присел на карточный стол.

— Правильно, парень, — проворчал он. — Помни: карта не есть территория. Досье не есть человек.

Виктор, в свою очередь, проворчал одну из собственных максим Кевина:

— Нет ничего легче, чем переманеврировать любителя маневрировать.

— Именно, — сказал Кевин. Взгляд его обратился к единственному окну комнаты. Это было маленькое окошко; запачканное так, как было возможно только в дешевой гостинице в Петле. Сквозь него совершенно ничего не было видно, что было не последней из причин, по которым Кевин настоял на гостинице в Петле. Когда из окна нельзя выглянуть наружу, через него нельзя и заглянуть внутрь. По крайней мере без специального оборудования.

Конечно, в подразделении ГБ дислоцированном на Земле было такое оборудование — в достатке. Но оно находилось под контролем выделенного офицера ГБ и не могло быть использовано без его разрешения. Так уж получилось, что этим офицером был некий гражданин майор Жиронд.

— Доллар против пончика, — вслух подумал Кевин, — что девчонка сбежала. Не могу придумать другой причины того, чтобы штаб-квартира “Рабсилы” так переполошилась. Во всяком случае не посреди ночи.

Виктор снова был сбит с толка.

— Что такое “доллар”? А “пончик”?

— Не бери в голову, парень, — ответил Кевин, тряхнув головой. — Ты готов?

Классические аллюзии могли быть недоступны Виктору, но не последний вопрос. Мгновенно, его лицо стало словно высечено из камня. Твердое, жесткое, неподатливое как гранит.

К этому моменту Джинни лежала приподнявшись на локте и опустив щеку на ладонь руки. Она с восхищением уставилась на лицо Виктора.

— Тебе когда-нибудь говорили, что из тебя бы вышла прекрасная модель для плаката, агитирующего вступать в ряды ГБ?

Остроумие Джинни обычно оставляло Виктора в смущении и растерянности. Но не на этот раз.

Твердый, жесткий, неподатливый как гранит.

Дюркхейма разбудил настойчивый звонок коммуникатора. Про себя он проклял идиотов-мезанцев, настолько беспечных, чтобы звонить ему прямо домой. Коммуникатор, конечно, был специальным устройством, снабженным скремблером. Тем не менее…

Однако на эти проклятья он потратил не более нескольких секунд. Вскоре у него появился другой повод проклинать мезанцев — и на этот раз вслух.

— Чего вы ожидали — слабоумные! — используя Кощеев? Не могу поверить, что кто-то оказался достаточно глуп, чтобы считать…

Но он не позволил себе слишком долго заниматься этим бесполезным занятием. Во-первых, мезанец на другом конце линии связи отнесся к его вспышке с безразличием. Во-вторых, сам Дюркхейм всегда понимал, что его план слишком сложен, чтобы быть уверенным в успехе. Поэтому, с самого начала, он разработал аварийный выход.

Закончив разговор с мезанцем, Дюркхейм около часа провел уставившись в потолок своей спальни. Включить свет он не потрудился. Темнота помогала ему в концентрации внимания, а он тщательно обдумывал каждый из предстоящих ему шагов.

Затем, придя к выводу, что всё сработает, он даже смог поспать. Недолго, к сожалению. Проблема была не в том, что Дюркхейм не мог заснуть, — с этим у него никогда не было проблем, — а просто в том, что ему пришлось переставить будильник на более раннее время. Надо было явиться на работу с первыми лучами солнца, чтобы успеть всё подготовить.