Кэт улыбалась. Тепло, почти с нежностью. За этот неполный месяц она очень сильно повзрослела. Не внешне. Нет. Она осталась все той же совсем молоденькой девушкой, а внутренне. Появилось в ней некая степенность, уверенность. А дерзость, перенятая у друга-арлекина, отошла куда-то вглубь. Затаилась. И обитатели Драконария знали, кто всему виной. Дормидонт — это он так на нее повлиял, точнее их роман, который изменил и самого гвардейца. Он словно бы очнулся ото сна. Стал чаще улыбаться, а уж о тех взглядах, которыми он порой одаривал свою юную возлюбленную и говорить не приходилось. То время, что они провели вместе, показало, как они подходят друг другу, как дополняют. И лишь тяжелые взгляды Корнелиуса, который пока никак не мог решиться разрушить счастье любимой внучки, омрачали их любовь. Почему? Потому что старый масочник, в отличие от окрыленных любовью Мяты и Донта, никогда не забывал, что такой союз обречет юную Скарамуччу на бесплодие, ведь общих детей у масочников и людей никогда не рождалось. Никогда. Страшное слово. В этом случае очень страшное. Но пока любовь не была омрачена им, пока эти двое были счастливы.

И Мята улыбалась, вспоминая тот самый Танец Жизни, который она танцевала для Донта прямо в королевском дворе, под изумленными взглядами гвардейцев. И победила. Ну, еще бы! Ведь уже на следующий день был объявлен королевский бал, на котором Гибискусмилш пригласил королевскую чету на карнавал. А его дочь Мята пригласила Дормидонта, правда не на карнавал, на него она позвала его раньше, а конкретно на этот бал, и провела его рядом с ним, будучи на редкость щедрой на поцелуи и нежной. Такой нежной, что, как признался потом Донт, у него весь вечер шла кругом голова и хотелось делать глупости. А потом они снова танцевали, возле Драконьего Дома, под светом магических фонарей. Танцевали, обмениваясь, почти смертельными ударами, танцевали, прерываясь на поцелуи, и поднимали оружие вновь. И это было просто немыслимо, волшебно, прекрасно. И Мята сходила с ума от любви, а Донт уже тогда казался себе безумцем. А потом был Драконарий, куда их принес на своей мощной, чешуйчатой спине Кузя, подозрительно молчаливый в тот вечер. Комната Мяты и ночь, которая запомнилась на всю жизнь. И в тот момент думать о таких несущественных, взрослых и, кажущихся, пока незначительными вещах, как будущие дети, которых никогда не будет, было бы глупо. Они и не говорили. Точнее, даже не вспоминали о том.

Гиня и Мур замыкали колонну Шлимов. Почему? Да, потому что должен же кто-нибудь присматривать за драконами и успокаивать их если что? Масочник и оборотень вызвались сами. Поэтому сейчас шли между Тилем и Бимом, молчали. Лишь изредка Мур ловил на себе заинтересованный взгляд Гини. Правда, приходилось регулярно отвечать на вопросы, сыплющиеся с обоих сторон. К тому же сбоку от Бима старательно вышагивал Кузя, а рядом с Милем Жерель, с гордостью демонстрируя особые наряды, которые специально для них спроектировал Гиацинт, и им тоже было все интересно. Сколько им еще идти? Что будет потом? А Танец Масок — это красиво? А полетать потом можно будет? А потрубить? Как зачем? Ну, чтобы поздравить всех, подбодрить, нельзя? А после танца что? Банкет, да? А нас покормят? Как это не едим? Очень даже едим, там ведь что-то вкуснющее будет, да? Да? А что еще интересненькое намечается? А бумажные фонари зачем? Традиция и все? Как просто для красоты? Это же не интересно! И вообще, мы бы тоже могли их тащить, почему нам не дали? Не подумали? Зря-зря. Сделали бы побольше, у нас бы здорово получилось. А почему Арлекин танцует именно с Изабеллой? А из какой семьи будет девушка? Как это не факт, что девушка? Вы что же, все-все такие ненормальные, как ваши Арлекины? Так, минуточку, как это Гиня, если бы его позвали, танцевал бы в платье? Он же мужчина! Почему, почему? Да, не может быть! Вы нас разыгрываете! Ну, масочники, ну выдумщики! Ой-ей!

Первый блин — всегда комом. Это общеизвестно. Но масочники со своей стороны попытались сделать все, чтобы гостям их праздника было комфортно и весело. Разумеется, всего предусмотреть не удалось. Но чувствовалось, что все приложили максимум усилий. Уже за это драконы и их люди были им благодарным.

Недопонимание началось с комедии. Карнавальное шествие — самое простое действо из всех возможных, прошло без сучка и задоринки. Все немного расслабились — и приглашенные гости, и хозяева празднества. Но самое трудно только начиналось.

Всегда немного обидно, когда непонятно, где нужно смеяться. В комедии Дель Арте, обязательной на любом карнавале, играли члены совета Иль Арте. То есть все девять масок, включая палачей. Последние в иерархии масочников всегда стояли особняком, но карнавал стирал границы между игрой и жизнью, между смертью и игрой, поэтому даже они принимали в нем участие.

Бревенчатый помост возвышался у подножия могильного холма. Место было выбрано не случайно. Считалось, что в карнавальную ночь случаются чудеса и даже мертвые, унесенные за пределы мира черными арбогастами — его хранителями, возвращаются, чтобы посмотреть на игру теней в комедии Дель Арте. И, затаившись где-то поблтзости, наблюдают вместе со всеми танец влюбленных. Именно им заканчивалась комедия.

Влюбленные — это особые роли. Они всегда, во всех сценариях — и иронично-комедийных и драматических, держатся особняком и, в тоже время, именно вокруг них вращается весь сюжет, все действо. Но ни драконам, ни королю с королевой и прочим гостям никто не удосужился об этом рассказать. Поэтому, пока масочники, кто в открытую, кто украдкой — лишь приподнимая уголки губ в улыбках, смеялись над искрометными, по их мнению, диалогами участников представления, гости смущенно молчали. Им было несмешно. Но спросить или признаться в этом напрямую было как-то совестно. Особенно королю, который, неожиданно для себя, только сейчас понял, насколько мало он, кому полагается знать все и обо всех, понимает в этом загадочном народе.

Первым неладное заметил Макилюнь. Все-таки палачи масок — это особая каста. Им ведомо многое из того, о чем иные и понятие не имеют. И в тоже время, они, как не странно, хоть и были такими же чужими этому миру, лучше остальных научились прислушиваться к нему и понимать его.

Он спросил у Эра, который молчаливо стоял по правую руку от него.

— Не смешно?

— Непонятно, — одними губами ответил тот и подозрительно тяжело вздохнул.

— И остальным тоже?

— Им еще больше. Только ты первым заметил.

— Сейчас и другие обратят внимание.

— А почему Шельм ушел? Он ведь играть не должен, только танцевать.

Макилюень заподозрил в этом вопросе неладное.

— Ты сам спрашиваешь или Ставрас через тебя? — Осторожно уточнил палач.

Его дракон повернулся к нему и немного пристыжено улыбнулся.

— Ему проще у меня спросить, раз уж мы все равно с тобой это обсуждаем. Он не хочет отвлекать шута, чтобы тот не делал.

— Он был выбран в качестве Арлекина, участвующего в представлении на правах влюбленного.

Эр, услышав это, тут же напрягся.

— Как это — влюбленного?

Макилюнь вздохнул. Сейчас, попытавшись взглянуть на происходящее на помосте беспристрастно, он внезапно осознал, как это может выглядеть. И понял, почему Шельм не потрудился сам рассказать Драконьему Лекарю о тонкостях открытия карнавала. Одно из двух, либо ушлый шут в очередной раз решил продемонстрировать своему дракону арлекиний характер, либо побоялся, что тот его танцевать не отпустит. Заревнует, и придется отказаться. Но то, что Шельм хотел станцевать на этом карнавале, было очевидно с самого начала. Такая честь выпадает лишь раз в жизни. К тому же, не только для него это было по-настоящему важным событием. Но и для всех масочников тоже. Ведь впервые перед ними будет танцевать не только Арлекин, но и Вольто. И как теперь оправдать его в глазах Ставраса Макилюнь, привыкший заранее предвидеть неприятные повороты, пока не знал. Но решил, что бездействие — худшее, что можно выбрать.

Он попытался объяснить, обращаясь к Эру, но в первую очередь подбирал слова для Ставраса, который, как и все остальные драконы, слушал палача через его молодого дракона.