Но если обе дамы полагали, что, оказавшись под крышей собственного дома, они обретут покой, то они жестоко ошиблись. В прихожей встревоженно шумели слуги, сгрудившись вокруг мажордома Герена. Все они кричали одновременно, так что понять, чего они хотят, не представлялось ни малейшей возможности. Герен, стоя на табурете, тоже что-то говорил, но его никто не слушал.

– Боже мой, только не это, – простонала принцесса. – Мы едва избавились от орущей толпы, и я мечтала лишь об одном: побыть хоть минутку в тишине и покое у себя дома! А тут? Вы только посмотрите, что тут делается! Можно подумать, мы опять на улице!

– Поднимайтесь к себе, госпожа принцесса, я скоро присоединюсь к вам, а пока позвольте мне разобраться, что тут происходит, – предложила Изабель.

Решительно раздвинув сгрудившихся людей, она добралась до табурета с новоявленным оратором, велела ему сойти, а сама взобралась на его место. Пока шумливые слуги безмолвно взирали на госпожу, стоящую на табурете, Изабель, вооружившись своей самой чарующей улыбкой, обратилась к ним с вопросом:

– Могу ли я узнать, что тут стряслось? Еще утром, когда госпожа принцесса, мой супруг и я отправились в Пале-Рояль, чтобы занять почетное место в королевском кортеже, направлявшемся в собор Парижской Богоматери, чтобы вознести благодарственный молебен Господу за великолепную победу, дарованную вашему доблестному господину при Лансе, вы, помнится, ликовали. А теперь… Что же случилось за это время?

– С нами – ничего, – откликнулась Марселина, известная любительница сплетен, которая ведала в доме бельем. – Но говорят, что во время церемонии Мазарини бросил в тюрьму добрых господ из Парламента. Им, бедняжкам, теперь грозит виселица и…

– Даже если это правда, то какое это имеет отношение к вам, Марселина?

– Мы люди простые, а эти господа защищают простой народ. Выходит, надо им подсобить.

– Вот как? Так кто же они вам, эти люди?

– Я же сказала: защитники!

– От кого они вас защищают? С вами здесь плохо обращаются?

– Да нет, не плохо. Даже, я сказала бы, хорошо, если сравнить с другими домами!

– Ну, так постарайтесь остаться в этом доме. Игра в бунтовщиков никого до добра не доводила. А теперь послушайте, что на самом деле произошло: после благодарственной мессы, во время обратной дороги из собора, когда народ рукоплескал королю и королеве, Ее Величество действительно приказала взять под стражу двух парламентариев, которые нанесли ей оскорбление, но ни о какой виселице речи нет. У них намерены потребовать объяснений по поводу их поведения, и, скорее всего, очень скоро они будут на свободе. Но королева имеет полное право арестовать любого обидчика, кем бы он ни был. Защиту парламентариев взял на себя коадъютор де Гонди, который проводил до дому госпожу принцессу и меня. Теперь вы знаете все, что происходит. И думаю, что каждый из вас может вернуться к своим делам и обязанностям. Хочу сказать еще, что госпожу принцессу очень утомили жара и волнения, и ей очень скоро понадобятся ваши заботы. А теперь я возвращаю вам вашу кафедру, Герен, – сказала она, ловко спрыгивая с табурета.

– Благодарю вас, госпожа герцогиня! Все за работу! – скомандовал старик Герен и, глядя вслед расходящимся слугам, наклонился к Изабель и спросил, понизив голос: – Могу я позволить себе дать вам совет?

– Говорите! Вы всегда мне казались разумным человеком.

– Если госпожа принцесса чувствует себя усталой, не лучше ли ей отправиться в Шантийи?

– Что ж, может быть, вы и правы, – Изабель сделала вид, что задумалась над его предложением. – Госпожа принцесса и была бы в Шантийи, если бы не благодарственная месса… Там, конечно, воздух будет получше, чем здесь, да и не так жарко. Я сейчас же поговорю с ней об этом!

– Позволю себе добавить и еще кое-что. Скажу, что для госпожи принцессы большая удача, что госпожа герцогиня осталась подле нее и после своего замужества, потому как госпожа герцогиня де Лонгвиль вот уже год, как путешествует.

В самом деле, вот уже целый год Анна-Женевьева не появлялась в особняке Конде. За это время она совершила путешествие в Вестфалию и Нидерланды, сопровождая своего супруга, и познакомилась там со многими просвещенными людьми. Их ученые писания, с которыми она вскользь ознакомилась, добавили ей блеска в салоне госпожи де Рамбуйе. Анна-Женевьева сделалась просвещенной мыслительницей, и за ее сентенции, произнесенные присущим ей небрежноленивым тоном, Изабель всякий раз хотелось ее по-колотить.

Но и по возвращении в особняке Конде не стали ее видеть чаще, потому что, едва вернувшись, она родила девочку, а вскоре забеременела. Отцы у детей были разные. Девочка, которая умерла вскоре после рождения, была дочерью господина де Лонгвиля, а будущее дитя, если бы было узаконено, должно было занять свое место в благородном роду де Ларошфуко.

К тому же герцогиня де Лонгвиль не одобряла почти постоянного присутствия возле своей матери юной герцогини де Шатильон, которую удерживала возле принцессы Шарлотты не только их взаимная привязанность, но и невозможность завести и содержать собственный дом, как того требовали титул и богатство ее супруга.

Отец Гаспара, покойный маршал де Колиньи, несметно богатый, но еще более скупой, чем принц Конде, так и не купил себе дом в Париже. Он всегда отговаривался тем, что единственно достойное жилище для членов его семьи – это старинный особняк на улице Бетизи, неподалеку от Лувра, принадлежавший адмиралу де Колиньи, их предку, который был убит в Варфоломеевскую ночь. Теперь в нем жил градоправитель Парижа, тот самый герцог де Монбазон, которому с такой легкостью изменяла его прелестная жена. Гаспар довольствовался в Париже холостяцкой квартирой, да и в той бывал редко.

Что же касается замка Шатильон-сюр-Луэн, то Изабель посетила его вместе с мужем лишь один раз и пробыла там ровно столько времени, сколько понадобилось ее желчной свекрови, чтобы выставить ее за дверь. Мать до конца своих дней не простила сыну его обращения в католичество. А поскольку родовой замок де Колиньи не обладал красотой Шантийи, а Изабель обожала это поместье, то она не слишком переживала из-за своей бездомности и принимала жизнь такой, какова она есть.

В ее жизни свершилась только одна перемена, но, конечно же, очень важная: ее титул герцогини широко распахнул ей двери в придворную жизнь. До этого ее принимали при дворе лишь как фрейлину принцессы де Конде. Теперь Изабель имела право на табурет – привилегию, позволяющую сидеть в присутствии Их Величеств. Она получила свой с тем большей радостью, что ей вручили его с нескрываемым удовольствием. Ее изящество, приветливость, неподдельная веселость в соединении с ослепительной красотой привлекли к ней все – или почти все – сердца, но самые главные уж точно: к ней расположились королева, Мазарини и в особенности маленький Людовик XIV. В свои десять лет он уже был чувствителен к женской красоте. Мальчик любил смотреть на Изабель, вдыхать аромат ее духов, ласкаться к ней, что разбудило музу Бенсерада:

И, действительно, Изабель одержала не одну победу. Первой ее жертвой пал герцог де Немур, один из самых обольстительных кавалеров при дворе. «Никто не носит с таким изяществом свою великолепную голову, ни у кого нет таких кружевных воротников, никто не владеет лучше шпагой и рифмой при игре в буриме!» – так отзывались о герцоге современники. Герцог был женат на Элизабет де Бурбон-Вандом, сестре герцога де Бофора, но умел так ухаживать за другими женщинами, что его жена не чувствовала себя оскорбленной. Истинное искусство, особенно полезное, если обращаешь взор на жену одного из самых доблестных воинов своего времени. Изабель с удовольствием слушала герцога, любезно улыбалась, но позволяла целовать только руку. Она не собиралась совершать никаких безумств. По крайней мере, пока…