Он придвинулся к Изабель, сердце у нее замерло, она почувствовала, что сейчас окажется в его объятиях… Но тут же сморщила носик: любовь ее жизни отчаянно пахнул потом, смазочными маслами и немытым телом, давно не мытым, не днями, а неделями, потому что, так же как господин принц, его отец, господин герцог считал попечение о теле зря потраченным временем. И она ласково оттолкнула его.

– Нет, монсеньор, пожалуйста… Только не в этот вечер…

– Почему? Я просто умираю, как хочу вас! – и вдруг его осенило, ему показалось, что он понял причину. – А-а, сегодня вам… нельзя?

Да-а, поэтическое объяснение, какого ожидала Изабель, прозвучало в совершенно иной тональности, но она рассмеялась.

– Дело в другом, кузен, я думаю, что о нас беспокоятся, и совсем не хочу огорчать нашу дорогую принцессу. Она так счастлива, что вы вернулись.

В самом деле, небольшой отряд факельщиков был уже отряжен на поиски беглецов.

– Больше, чем вы, это уж точно, – пробурчал Людовик. – Но если вы так настаиваете, хорошо, вернемся!

– А на что вы, собственно, жалуетесь? Я исполнила вашу просьбу. Разве я не засмеялась?

– А мне еще хотелось, чтобы вы закричали от удовольствия! Вам нужно будет через это пройти, моя красавица, – процедил он сквозь зубы.

– Но пока окажите мне честь и предложите руку, мне в самом деле очень больно наступать на ногу.

Людовик повиновался, сначала с неохотой, но, когда понял, что Изабель не притворяется, стал очень заботлив и подхватил ее на руки.

– Держите меня за шею, – приказал он. – Так мне будет легче нести вас.

Изабель исполнила приказание и внезапно почувствовала себя гораздо лучше. Хотя запах никуда не делся, но смущал он ее теперь гораздо меньше. Возможно, из-за странного ощущения, что она наконец-то заняла подобающее ей место и оно останется за ней навсегда. Изабель героически боролась с желанием опустить голову на крепкое плечо – и не опустила. И поздравила себя с победой, когда в ухо ей вонзился его требовательный голос.

– Носилки! Кресло! Что угодно! Вы, оказывается, куда тяжелее, чем казались на первый взгляд, – заявил герой с присущей ему любезностью.

– А вы, оказывается, не такой сильный, как я думала, – заявила она в ответ, разозлившись на такой бесславный конец их вечерней прогулки, которая поначалу представлялась ей романтической.

Четверть часа спустя Изабель отнесли в комнату, которую она обычно делила с Мари де ла Тур, но на этот раз осталась в ней одна, так как Мари уехала к заболевшей матери. Бурдело осмотрел ногу Изабель и вынес свой приговор: обыкновенное растяжение, растер распухшую щиколотку бальзамом, который, по счастью, не имел запаха, туго забинтовал ногу и рекомендовал на протяжении нескольких дней наступать на нее только при крайней необходимости. Скоро все будет в порядке, независимо от того, будет Изабель стоять на одной ноге, сидеть или лежать…

Изабель не стояла, не сидела, а лежала, но никак не могла заснуть и совсем не из-за ноги. Она все думала об удивительном вечере, когда так неожиданно прискакал Людовик и был занят ею гораздо больше, чем всеми остальными, даже больше, чем своей божественной сестрой. Воистину чудо из чудес! Неужели Людовик, который был женат – несчастливо, но все же! – и влюблен в красивую девушку, не скрывая своего желания ради нее развестись, имевший, по слухам, одну или две недолгие любовные связи, внезапно влюбился в нее? В том, что он желал ее, не было никаких сомнений, но таких мужчин вокруг нее немало. Многих влекла к себе ее юная расцветшая красота, но она хотела завоевать его сердце. Хотела быть любимой, как любила сама: сердцем, душой и телом.

Когда посветлело рассветное небо, Изабель наконец заснула. Пение петухов на птичьем дворе не разбудило ее, но разбудил шум голосов, пожелания и громкие крики, сопровождавшие отъезд Энгиена и де Турвиля. Молодые люди возвращались к своему войску, с которым заняли Тионвиль, чтобы во главе его с триумфом войти в Париж!

Изабель поспешила встать с постели и, опираясь на трость, которую поставили у ее изголовья, доковыляла до окна, а потом, как была, в ночной рубашке и с распущенными по плечам волосами, распахнула его настежь.

Молодые люди уже сидели в седлах. Прощаясь, они подняли на дыбы своих коней под восторженные крики собравшихся во дворе, а собрались во дворе чуть ли не все обитатели замка и слуги. Была там и госпожа герцогиня, она плакала, размахивая белым платком. А невозмутимая кормилица рядом с ней высоко поднимала младенца, словно он был одним из Святых даров. Наследнику подобное положение не пришлось по нраву, и он протестовал во все горло, заглушая всех вокруг.

Всадники пустились в путь. Вдруг Энгиен резко обернулся в седле, увидел Изабель, улыбнулся ей, послал воздушный поцелуй, пришпорил коня и умчался галопом…

Счастливая, что последний теплый знак прощания достался ей, Изабель не стала закрывать окно – последние дни сентября стояли на удивление теплыми – и вернулась, прихрамывая, к кровати. Она сидела не двигаясь, ожидая, когда успокоится торопливое биение сердца, улыбаясь солнцу, согревшему ее своими лучами.

Потом она, зажмурившись, с наслаждением потянулась, взглянула на ногу, подвигала ею, и ей показалось, что лодыжка уже не так болит. Давно ей не было так хорошо. Взгляд Изабель остановился на настенных часах. Подумать только, уже половина одиннадцатого! Изабель потянулась рукой к шнурку, собираясь позвать горничную, чтобы та пришла помочь ей умыться, одеться и причесаться. Дотянулась, позвонила и стала ждать. Но когда дверь открылась, вошла не горничная, а госпожа де Лонгвиль.

Зная, как кузина дорожит соблюдением этикета, Изабель приготовилась встать, чтобы с ней поздороваться.

– Сидите, сидите, – остановила ее та медовым голосом. – Я пришла без церемоний, запросто, чтобы с вами поболтать.

– Не слишком ли рано? Я только что позвонила, чтобы мне принесли умыться, – проговорила Изабель, не в силах не любоваться чарующей картиной, какую представляла собой освещенная золотым сияньем солнца Анна-Женевьева – в лазурном платье под цвет ее лазурных глаз и с сияющими светлыми волосами, уложенными в искусную прическу.

– Никогда не бывает слишком рано, если хочешь оказать услугу тому, кто дорог твоему сердцу, – пропела еще более сладко кузина. – Вы можете даже снова лечь в постель, а то, не дай бог, простудитесь!

– Как ни удивительно, но я очень проголодалась, – сообщила Изабель, все еще надеясь избавиться от Анны-Женевьевы, чья необычайная ласковость ее насторожила.

– Обед уже совсем скоро, а пока я прикажу, чтобы вам принесли молока и фруктов.

– Хватит одного молока!

Изабель поняла, что от общества госпожи де Лонгвиль ей не избавиться, поэтому смиренно устроилась среди подушек, подобрала ноги, обняла колени руками и приготовилась слушать, в то время как ее гостья подошла к окну и стояла там до тех пор, пока не убедилась, что горничная несет завтрак, который она попросила.

– Спасибо, – поблагодарила Изабель, уткнувшись в большую чашку с молоком. – Так что же такого важного вы пожелали мне сообщить?

– Важного? Ничего! Заурядное предостережение, потому что люблю вас и не хочу, чтобы вы страдали.

– Страдала? Но по какой причине? Если из-за ноги, то…

– Из-за моего брата. Мне было бы горько узнать, что в вас поселились ложные надежды на его счет. Вы на них имеете полное право из-за того особенного внимания, каким он окружил вас вчера вечером. Можно было подумать, что он в вас влюблен…

Изабель почувствовала комок в горле, словно вместо глотка молока проглотила камень, но постаралась, чтобы Анна-Женевьева ничего не заметила.

– Вот как? Трудно спорить, весь вчерашний вечер герцог вел себя со мной необыкновенно любезно. Для меня это было неожиданно, но не больше.

– Правда? Вы меня успокоили, дорогая кузина! А я уж было испугалась, как бы он не поймал вас в свои силки.

– Силки? Неуместное слово.

– Но в данном случае как раз самое подходящее. Вы же знаете, что мой брат страстно влюблен в Марту дю Вижан и по-прежнему не оставил мысли разорвать свой брак и жениться на ней.