Выпили «на посошок», сели в машину, остановились на Ленинском — чуть-чуть не доезжая до метро «Октябрьская». Серый вдруг говорит:

— А может, все к Робику поднимемся? Поздравим его и дальше себе двинем? Ему так будет приятно! Мы учились с ним в институте. Он через два дня уезжает в Зимбабве на дипломатическую работу — может, не увидимся теперь много лет. Зайдем, а?

И все так просительно на меня посмотрели, что даже какое-то свинство было бы с моей стороны не откликнуться.

— А может, вы пойдете, а я домой на метро доеду? Мне же отсюда близко.

— Нет, тогда высаживаем Борю и едем отвозить тебя, — тут же отреагировал Серый и снова включил зажигание.

Надюшка глянула на меня с укоризной.

— Ладно, давайте поднимемся, поздравим вашего Робика, только ненадолго, и сразу домой.

Вошли в шикарную квартиру — никогда не видела я до той поры таких громадных квартир. Прихожая метров тридцать, из нее — коридоры, двери, двери. Повсюду люди. Ходят, бродят, курят. Гремит музыка. Дым коромыслом, туман.

Мы вошли незамеченными. Стали искать этого Робика. Бродили по анфиладам комнат. Боря усадил меня за огромный стол со следами пиршества. Надюшка где-то потерялась по дороге, он пошел за ней. Серый нашел для меня чистую рюмку, плеснул белого вина. Рядом со мной сидели какие-то молодые дядьки мгимошного вида. Они не проявляли ко мне никакого интереса. О чем-то беседовали, перешептывались. Звучали иностранные языки. Удивительным мне показалось только то, что там не было женщин…

— Посиди здесь, — сказал Серый, — а я отыщу Робика, найду Надюшку, приведу их сюда, мы выпьем за день рождения и поедем.

И ушел.

Большие двустворчатые двери за ним закрылись, и я подумала, что это очень кстати: музыка в соседней комнате, которую можно было бы назвать и залой, была оглушительна. Я сидела в полнейшем молчании, никто не обращал на меня ни малейшего внимания, что, кстати, было тоже немного странно — я, во всяком случае, к такому не привыкла, никто, казалось, меня не замечал. Я предалась своим мыслям, отключилась в каком-то созерцательном интересе. И вдруг молодой человек в очках, вполне интеллигентного и даже респектабельного вида, похожий на хирурга, обратился ко мне, схватив со стола рюмку моего соседа, который, казалось, задремал, откинувшись на подушки.

— Это вы наливали ему вино?

— Нет, — честно глядя ему в глаза, сказала я. — Я никому ничего не наливала.

— А кто, кто наливал ему?

Все глядели на меня и молчали.

— Я не видела…

— Это она, она и налила, сука! — сказал квадратный человек, стриженный под бобрик. — Вон как волосами занавесилась, чтобы скрыть от нас лицо!

Кто-то кинулся щупать этому, на подушках, пульс.

— Стасик, не ругайся. Сейчас проведем расследование. Видите ли, сударыня, — «хирург» вновь обратился ко мне, — дело в том, что мы все пуд соли съели до вашего появления. А вас мы видим впервые. Этот человек, Курицын, который лежит здесь на диване, — отравлен. Вы понимаете?

— Нет, — удивилась я, — как отравлен? Он только что здесь бодрствовал и разговаривал на каком-то восточном наречии, что-то вроде «дзянь-минь».

— Вот видите! — торжественно произнес «бобрик». — Она еще застала его в живых. А яд подложили, именно когда она пришла. Это очень сильный быстродействующий яд.

— Что ж, вот уже два свидетеля — я и Стасик, утверждают, что именно вы отравили Курицина. И если вы не признаетесь, мы будем вас пытать.

Будущие дипломаты сгрудились вокруг меня. На стол лег блестящий черный пистолет. «Хирург» постучал им по столу, призывая к вниманию.

— Если вы не признаетесь, зачем вам нужна смерть Курицина, мы вам станем отстреливать по одному пальцу.

— Но мне не нужна смерть вашего Курицина! Я вообще с ним не знакома! — закричала я. — Вы что, с ума сошли?

— Вы с ним разговаривали последней, — вмешался в разговор бордовый блейзер. — Вы специально сели с ним рядом, вы плеснули ему вино с ядом, вы убили его.

— Да я не разговаривала с ним!

— Значит, вы убили его молча.

— Пытать ее! — раздались голоса. — Линч!

— Линч! — закричали без пяти минут дипломаты, и каждый опустил большой палец вниз.

— Палач, делай свое дело, — мрачно кивнул «хирург», который был у них за главного, и сжал в руке пистолет.

«Бордовый блейзер», здоровенный детина под два метра, вытащил меня из-за стола, накрутил мои длинные волосы на одну руку, а другой схватил меня «за шкирку» и поволок к окну. Я орала и упиралась. Я пыталась его укусить. Но всё же я предполагала, что это — лишь дурная шутка, не более, пока он не выпихнул меня за окно, да так, что я повисла на его руках на уровне седьмого, этак, этажа, над шумящим Ленинским проспектом.

Оказывается, уже стемнело, шел дождь, внизу мчались машины с включенными фарами, а я болталась в руках этого негодяя, цепляясь ногами за подоконник. Вдруг блузка моя затрещала, и я подумала с ужасом: «Это — все!» Мне стало безумно жалко детей — такие маленькие… Я закричала и зажмурилась.

«Блейзер» втащил меня в комнату.

На пороге стоял Серый.

— Робик нашелся! — обрадованно сообщил он. — Сейчас придет.

Я вырвалась из рук «бордового» и выскользнула вон. Увидела Надюшку — она мирно танцевала с Борей, схватила ее за руку, потащила:

— Бежим, бежим!

— Что с тобой? — перепугалась она. — Здесь так интересно. Серый мне показывал одну комнату — так там всё в чучелах животных. Даже леопард есть!

— Бежим, — я дернула ее за руку.

— А как же Серый? — спросила она.

Но я уже тащила ее к дверям. Боря шел следом:

— Девчонки, что с вами?

Тут Надюшка заметила, что блузка на мне порвана и что меня бьет колотун.

— Бежим! — в изнеможении простонала я.

Мы выскочили за дверь и понеслись по лестнице. Нас кто-то преследовал. Тысячи ног топотали прямо за спиной. Тысячи ртов орали:

— Не выпускайте их — они нас сдадут.

Мы выскочили на улицу, я кинулась наперерез «зеленому огоньку»:

— Гони! Куда угодно — в центр!

Через пятнадцать минут я была дома. Рухнула в постель и тут же заснула.

Наутро муж сказал:

— Ну и напилась же ты вчера! Ничего мне даже не рассказала. Примчалась и сразу вырубилась. Ну что — устроила Надюшке личное счастье? Перевесила ее чаша?

К вечеру зашли Надюшка с Серым.

— Чего это мы вчера так умчались? — прощебетала она. — Там было так интересно.

Потом отозвала меня в сторонку, прошептала:

— Серый явно ко мне неравнодушен…

— Какое это для меня счастье! — сказала я, но она не почувствовала иронии.

Отозвал меня и Серый:

— Ты уж прости, что вчера все так вышло… Ребята, оказывается, решили расслабиться, накололись, переборщили. Неизвестно, что им там померещилось, за кого они тебя приняли. Перетрудились, наверное, в своей разведшколе, специалисты! А так они ребята совсем не плохие…

После этого я окончательно поняла — все, пора мне креститься! Думаю, приду, поставлю свечку Господу и Матери Божией, попрошу их меня защитить, спасти и сохранить. Ниспослать мне хорошего священника, пастыря доброго.

Отправилась в церковь, едва дошла до метро — бац! — в глаз мне попала соринка. Но какая! Казалось, она больше глаза, она застит все, она мучает, она заставляет закрыть руками лицо и плакать, плакать, плакать… Почти вслепую доплелась до дома. Промыла глаз кипяченой водой, поморгала в воде. Глаз остался красным, но соринка вышла. Соринка вышла, да служба кончилась. Это напомнило мне злодея Щуровского с его кровотечением из носа.

Пошла в церковь на следующий день. Единственные босоножки у меня — на каблуках. Едва добежала до метро — каблук хрустнул и обломился. Скинула босоножки, дотащилась домой — босиком по асфальту.

Пошла в храм на третий день, — купила себе спортивные тапочки. Застряла в лифте. Так и просидела там два часа, пока монтер не проспался.

Поняла — нет, одной в церковь мне не попасть. Попрошу праведника привести меня за руку и стать моим крестным. Позвонила благонадежному положительному церковному человеку — отвези меня в церковь, помоги покреститься. Он сказал: