Начальник штаба 1-й Западной армии генерал-майор А.П. Ермолов пытался примирить двух главнокомандующих, от которых во многом в начавшейся войне зависела судьба России. Он писал князю Багратиону:

«Когда гибнет все, когда Отечеству грозит не только срам, но и величайшая опасность, там нет ни жизни частной, ни выгод личных…

Принесите Ваше самолюбие в жертву погибающему Отечеству нашему, уступите другому (Барклаю-де-Толли. – А.Ш.) и ожидайте, пока не назначат человека, какого требуют обстоятельства».

…Путь отступления к стоявшему на днепровских берегах крепостному Смоленску для багратионовской армии прошел в тяжелых арьергардных боях. Особенно ожесточенными стали бои под Миром и Романовом. А под Салтановкой разыгралось настоящее сражение. Преследователям так и не удалось взять в тиски 2-ю армию русских, совершавших один марш-бросок за другим.

Победы же ее в этих столкновениях оказались для неприятеля достаточно чувствительными в потерях. У селения Мир арьергард под командованием донского атамана генерала от кавалерии М.И. Платова наголову разгромил три вражеских уланских полка, которые попали в хитроумно устроенную засаду на дороге. Это был «первый звонок» в войне на российской территории для наполеоновцев.

Когда вблизи Могилева у деревни Салтановка французский корпус маршала Даву настиг отступавшие перед ним русские войска, Багратион решительно атаковал неприятеля. Хотя тот и занимал выгодную для себя позицию, ему не пришлось в день 23 июля праздновать победу. Даву посчитал, что он наконец-то настиг армию русских и сможет связать ее сражением.

Но Петр Иванович тактически переиграл маршала империи и вновь отступил, теперь уже на смоленском направлении. Он с присущим ему грубоватым юмором отписал в штаб 1-й Западной армии А.П. Ермолову:

«Насилу выпутался из аду. Дураки меня выпустили…»

Историки порой сравнивают преследование наполеоновскими маршалами русской 2-й Западной армии с «погоней за миражом». Опытнейшему полководцу-стратегу Наполеону Бонапарту, пожалуй, впервые пришлось столкнуться с таким блестяще маневрировавшим целой армией соперником. В лице полководца князя П.И. Багратиона император французский нашел опасного для себя лично «разрушителя» планов на Русский поход.

Европейские историки достаточно единодушно отмечают, что в том очном «поединке» французского императора и суворовского любимца предпочтение было на стороне Бонапарта. Так, англичанин Дональд Ф. Делдерфилд писал:

«…Далеко на юге (от Вильно. – А.Ш.) импульсивный Багратион, как казалось, был безнадежно отрезан от основной армии Барклая-де-Толли…

Огромная страна, где летние грозы превратили и так никуда не годные дороги в непролазное болото. Наполеон тем не менее был уверен в одном: в крайней уязвимости Багратиона и его 40 тысяч человек, которые уже отстали от основных частей отступающей армии на 80 лиг, а поскольку перед Наполеоном был ученик Суворова, то он, как искусный паук, ждал, когда бесстрашная муха ринется в расставленные им сети».

Багратиону, который отводил от границы более чем 40-тысячную армию, откровенно было нелегко раз за разом выискивать новые маршруты отступления, чтобы не попасть под удар превосходящих сил врага. Так, он двинулся к Минску, но узнал, что маршал Даву уже его занял. Петр Иванович тогда отписал «в сердцах» начальнику штаба 1-й Западной армии генерал-майору А.П. Ермолову:

«Я принужден назад бежать на Минскую дорогу… Куда ни сунусь, везде неприятель».

…Умело маневрируя, князь Багратион сумел-таки без больших потерь вывести 2-ю Западную армию к Смоленску на соединение с 1-й Западной армией. В «Записках Алексея Петровича Ермолова» удивительно точно сказано о душевном состоянии двух объединившихся в единое целое русских армий, которым приходилось отступать, а не сражаться:

«Радость обеих армий была единственным между ними сходством. Первая армия, утомленная отступлением, начала роптать и допустила беспорядки, признаки упадка дисциплины. Частные начальники охладели к главному (Барклаю-де-Толли. – А.Ш.), низшие чины колебались в доверенности к нему.

Вторая армия явилась совершенно в другом духе! Звук неумолкающей музыки, шум неперестающих песен оживляли бодрость воинов. Исчез вид понесенных трудов, видна гордость преодоленных опасностей, готовность к превозможению новых. Начальник – друг подчиненных, они – сотрудники его верные!»

Багратионовские войска за 35 дней, постоянно имея в тылу и на фланге настойчивых и сильных преследователей, прошли более 750 километров. Из-за давления наполеоновских маршалов приходилось постоянно маневрировать, идти на «походные риски». Суточные марш-броски достигали порой 35–40 километров. Петр Иванович отмечал:

«…Быстроте маршей 2-й армии во все время делаемых по самым песчаным дорогам и болотистым местам с теми тягостями, которые на себя ныне люди имеют, и великий Суворов удивился бы».

К Смоленску багратионовская армия шла марш-бросками, поспешая поддержать вставший на защиту города на Днепре 7-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского. Багратион послал вперед своего адъютанта с небольшим письмом бесстрашному корпусному командиру, на полки которого обрушились всей своей мощью несколько корпусов Великой армии под начальством самого императора французов. Петр Иванович писал Раевскому:

«Друг мой! Я не иду, я бегу. Хотел бы иметь крылья, чтобы поскорее соединиться с тобой. Держись! Бог тебе помощник!»

Под смоленскими крепостными стенами, построенными городовых дел мастером Федором Конем при царе Борисе Годунове, 4–6 августа произошло Смоленское сражение. В нем из состава багратионовской армии славой покрыли себя 27-я пехотная дивизия генерала Д.П. Неверовского (она приняла на себя первый удар французов), только-только сформированная в Москве, и 7-й пехотный корпус генерала Н.Н. Раевского, который был отряжен для обороны города.

Современники отмечали удивительную доброжелательность суворовца генерала от инфантерии князя Багратиона по отношению к отличившимся подчиненным. Он никогда не забывал отметить их личную доблесть и распорядительность, героизм вверенных им войск, независимо от того, писал ли он рапорт государю Александру I или рассказывал о текущих событиях, походах и битвах в частных письмах. Так, Петр Иванович отозвался и о бесстрашном защитнике Смоленска Раевском:

«Я… отрядил с 7-м корпусом генерал-лейтенанта Раевского, приказав ему всевозможно стараться во что бы то ни стало соединиться с генерал-майором Неверовским.

Раевский, удвоив марш и прошед без привалу 40 верст, соединился на рассвете 4-го числа в виду многочисленной армии, предводительствуемой самим французским императором, в 6-ти верстах от Смоленска, и хотя неприятель, узнав о следовании к Смоленску вверенной мне армии, употребил все усилия, дабы до прибытия прочих войск истребить малый отряд, защищающий Смоленск, но храбрые русские воины с помощью божиею, при всей своей от продолжительного марша усталости, отражали мужественно неприятеля…

Поистине скажу, что герои наши в деле под Смоленском показали такую храбрость и готовность к поражению неприятеля, что едва ли были подобные примеры…»

Сдачу города-крепости Смоленска после кровопролитнейшей битвы за него П.И. Багратион считал ошибкой в исполнении военного министра Барклая-де-Толли. Но он был подчинен ему и потому исполнял его приказания, хотя и «кипел при этом праведным гневом». Багратион, «характеризуя» в письме московскому генерал-губернатору графу Ростопчину идущий от самого Смоленска выбор места для генеральной битвы, резюмировал:

«…По обыкновению у нас еще не решено: где и когда дать баталию? – все выбираем места, и все хуже находим».

Петр Иванович сокрушался, глядя на губернскую карту Российской империи, на которой дорога от Смоленска на Москву стала театром военных действий:

«…Теперь до самой Москвы мы не будем иметь ни воды (то есть такой водной преграды, какой у Смоленска был Днепр. – А.Ш.), ни позиции».