Но не все города постигла такая тяжелая участь, как Москву во время пожара 1571 г. или Новгород, Тверь и Торжок в 1570 г. Среднее Поволжье после присоединения Казани переживало хотя медленный, но несомненный экономический подъем. Судя по писцовым книгам конца 60-х годов XVI в. по Казани и Свияжску, обработанным Н.Д. Чечулиным, в этих городах развивалось ремесло и налаживались торговые связи как с другими русскими городами, так и со странами Востока. Всего в Казани было около 15 тысяч жителей, из них до 7 тысяч русских, в Свияжске — более 4 тысяч. Значительную часть городского населения составляли посадские люди (40 %). В Казани среди русского населения до 40 % было посадских, столько же стрельцов и служилых по прибору, 20 % архиепископских и церковных людей[2173]. Своеобразную торговую аристократию образовала группа сведенцев из Пскова, Вологды и Твери.

Годы опричнины явились новым этапом в истории антифеодальной борьбы крестьянства. В отличие от предшествующего времени классовыми битвами были уже широко охвачены не отдельные села и деревни, а вся страна. Голос стихийного протеста слышался в каждом русском селении. В условиях опричного террора, роста государевых и владыческих податей и других совсем уже нежданных бедствий (мор, голод) основной формой борьбы сделалось массовое бегство крестьян и горожан, приводившее к запустению центральных районов страны[2174]. Конечно, эта форма крестьянского сопротивления феодалам еще носила пассивный характер, свидетельствовала о незрелости крестьянства, задавленного нуждой и невежеством. Но крестьянские побеги сыграли огромную и еще не вполне оцененную роль в дальнейшей истории России. Оседая на севере и за «Камнем», в далекой Сибири, в Поволжье и на юге, беглые крестьяне, ремесленники и холопы своим героическим трудовым подвигом осваивали эти территории. Именно они, эти безвестные русские люди, обеспечили экономический подъем российских окраин и подготовили дальнейшее расширение территории Русского государства. Вместе с тем беглые крестьяне и холопы составляли основной контингент складывающегося донского, яицкого и запорожского казачества, которое сделалось в начале XVII в. наиболее организованной активной силой крестьянской войны[2175].

Бегство было важнейшим, но не единственным ответом крестьян на усиление феодального гнета. В опричнине участились случаи уклонения от уплаты государственных налогов. Это вызывало жестокие опричные правежи (например, в 1570/71 г. в Ладоге Л.К. Понточина[2176], Басарги Леонтьева в Поморье[2177] и др.). Неповиновение крестьян распространялось и на монастырские владения. Так, в 1567 г. крестьяне сельца Тимонова опричной Вологды «не слушали» властей Кириллова монастыря[2178].

Но это, конечно, не помогало. Маркс в черновике письма к Вере Засулич писал: «Попробуйте сверх определенной меры отбирать у крестьян продукт их сельскохозяйственного труда — и, несмотря на вашу жандармерию и вашу армию, вам не удастся приковать их к их полям»[2179]

В годы опричнины, как мы уже говорили, чрезвычайно расширились функции губных старост, основной задачей которых оставались борьба «с разбоем» и «татьбой», т. е. в первую очередь с антифеодальными выступлениями. До нас дошел от этого времени только один губной наказ 12 марта 1571 г., адресованный на Белоозеро[2180]. Наказ в целом по формуляру близок к типичному Медынскому губному наказу 1555 г.[2181] Были в нем и некоторые особенности, объяснявшиеся тем, что часть Белозерского уезда была взята в 1569/70 г. в опричнину[2182]. В обеих частях были свои губные старосты. Сам наказ адресован был в земщину. Поэтому в нем говорилось, что если опричника «изымут» в земщине по подозрению в татьбе или разбое, то следствие и суд по этим делам должны производить лишь опричники («ехати в опришнину к губным старостам да судити в опришнине»). В свою очередь обвиняемого земского человека судили в земщине.

Несмотря на развитие губной реформы, случаи открытого неповиновения крестьян, кончавшиеся убийством феодалов, хорошо известны для опричных лет. В 1561/62 г. рославльские крестьяне Петр и Кузьма Харлановы «убили до смерти» своего помещика Юрия Архимандрича. Когда же до них дошло сведение о посылке к ним нового землевладельца, то они «ис того поместья выбежали»[2183]. Еще более драматические столкновения происходили позднее, в годы опричнины.

Штаден рассказывает, как он с отрядом опричников грабил население страны. Неподалеку от одного княжеского двора собралось около 300 вооруженных человек. Они «гнались за (какими-то) шестью всадниками… те шестеро были опричники, которых гнали земские. Они просили меня о помощи, и я пустился на земских»[2184]. В другой раз Штаден «получил известие, что в одном месте земские побили отряд в 500 стрелков-опричников»[2185]. Конечно, в этих случаях антиопричные выступления крестьян переплетались с внутриклассовой борьбой в среде господствующего класса. Но вооруженное нападение «простого люда» на царских приближенных показывает остроту недовольства опричной политикой в самой толще народных масс.

В опричные годы не утих и пламень еретического вольномыслия. А. Шлихтинг сообщает о сожжении Грозным Федора Башкина[2186]. Возможно, в данном случае речь идет о казни известного «еретика» Матвея Башкина, долгое время находившегося в заключении в Волоколамском монастыре. Казнил Иван Грозный протестантов и еретиков (в том числе бежавших из Руси) и в Полоцке после его взятия в 1563 г.[2187] На северо-западе России получило широкое распространение радикальное «новое учение» Феодосия Косого, захватившее самые низы русского общества — крестьян и холопов. В 1565 и 1566 гг. один из ревнителей православия, Зиновий Отенский, вынужден был написать два специальных трактата (Слово о святом Никите и Истины показание), в которых обличал последователей Феодосия Косого и отстаивал основы православного вероучения. Зиновий с горечью признавался, что учение Феодосия «мноземи похваляемо и приемлемо и любимо от многих, и познаваемо, яко истинно есть новое учение; и глаголит: никто же от прежних учителей тако истину позна»[2188].

Таковы те скупые, но выразительные сведения, которые приподнимают завесу, скрывающую от нас разнообразные формы социального протеста народных масс в опричное время.

Направленная своим непосредственным острием против последних оплотов удельной раздробленности, опричнина в первую очередь мучительно отозвалась на русском крестьянине, которому пришлось на себе выносить и новый дорогостоящий военно-административный аппарат, и тягость бесконечных войн, и неожиданные повороты суровых репрессий Ивана IV, и непомерные аппетиты новых господ из царского окружения. Ответом на все это был новый подъем классовой борьбы, явившейся прологом первой крестьянской войны в России.

Новгородская трагедия нагляднее, чем любая другая страница русской истории 1565–1572 гг., показала противоречивую сущность, заложенную в опричнине еще при ее создании. Задачу завершения централизации государственного аппарата правительство Ивана Грозного хотело осуществить старыми методами, возвращаясь к формам дворцово-вотчинного управления. Ликвидировав удел князя Владимира Старицкого, покончив с остатками новгородских вольностей и добившись полного подчинения церкви государству, опричнина Ивана Грозного выполнила свои основные задачи. Дальнейшее ее существование теряло уже всякий исторический смысл. К тому же в ходе новгородского погрома особенно ярко вскрылось опасное явление — опричное войско все более и более перерождалось в разнузданную гвардию янычар, живших грабежом и убийствами мирного населения. Казалось бы, сбылась мечта Ивана Семеновича Пересветова, видевшего в «янычарах» Магмета-Салтана, «гораздых стрелцов огненыя стрелбы», тот образец нового войска, которое будет верной опорой царя в борьбе с внешними и внутренними врагами[2189]. Пересветов мечтал, чтобы «воиников» отбирали лишь на основании их личных качеств, в первую очередь храбрости и мудрости.