Во время Псковского похода (23 сентября 1509—17 марта 1510 г.) Василий III и составляет свое первое завещание[396]. Духовная должна была закрепить сложившуюся в первые годы правления Василия III систему междукняжеских отношений. Более точно о ее содержании мы ничего не знаем, ибо она была уничтожена при составлении второй духовной в 1533 г., которая тоже до нас не дошла. Великие князья московские в XVI в. предпочитали уничтожать документы, которые не соответствовали их политическим интересам.
Главный вопрос духовной 1509 г. касался, конечно, престолонаследия. Кому завещал великое княжение Василий III? Детей у него не было. Со старшими братьями (особенно с Юрием) отношения были резко испорчены. В таких условиях вряд ли Василий III склонен был бы считаться с практикой XIV в., когда наследовал старший из оставшихся в живых братьев великого князя. Этому порядку нанес удар еще дед Василия III — Василий II Темный, покончивший с притязаниями Юрия Галицкого. Нам представляется, что престол свой Василий Иванович оставлял наиболее близкому к нему лицу из своего семейства — зятю Петру, брату двух «царей»: Абдул-Латифа и Мухаммед-Змина. Именно Петр сопровождал всегда Василия III в трудные походы (например, 1509–1510 гг.) или оставлялся «местоблюстителем» великокняжеского престола в Москве[397].
Еще 21 декабря 1508 г. Василий III и его советники («бояры») приняли важное решение — выпустить из заточения брата царевича Петра Абдул-Латифа. 29 декабря он приносит шерть на верность великому князю и получает Юрьевец в «кормление»[398]. В этой важной политической акции сказалось стремление Василия III наладить отношения с Крымом и Казанью. Активизация западной внешней политики должна была опираться на умиротворение с южными и восточными соседями России. Мать Абдул-Латифа Нур-Салтан (жена Менгли-Гирея) да и сам Менгли-Гирей с сыном Мухаммед-Гиреем настойчиво просили помиловать бывшего казанского царя.
1 марта 1509 г. с сообщением о пожаловании Абдул-Ла-тифа из Москвы в Крым выехало торжественное посольство боярина В. Г. Морозова в сопровождении крымского посла Магметши[399]. В Крыму оно встречено было благосклонно, и в сентябре к великому князю пришли грамоты крымского царя, извещавшего о победе над ногайцами и просившего
о помощи в дальнейшей его борьбе с Астраханью[400]. Но ввязываться в какую-либо авантюру на востоке до решения вопроса о Литве Василий III не хотел. Поэтому просьба Менгли-Гирея осталась без ответа. Вместе с тем, идя навстречу крымскому царю, московский государь перемещает Абдул-Латифа из небольшого Юрьевца в крупный город Каширу, о чем в свое время ходатайствовал Менгли-Гирей[401].
Особенно напряженными в 1507–1509 гг. были отношения Василия III с его двоюродным братом князем Федором Борисовичем Волоцким. Причин у волоцкого князя для недовольства своим державным братом было более чем достаточно. Еще великий князь Иван III захватил себе удел бездетного брата Федора — Ивана, прикрыв этот «разбой» духовной грамотой самого рузского князя. Завещан же был Этот удел Иваном III также не Федору, а Юрию Дмитровскому и Дмитрию Углицкому. Особенно двусмысленную роль, с точки зрения князя Федора, в составлении «завещания» Ивана Борисовича играл волоцкий игумен Иосиф, который был «духовным отцом» Ивана III и, конечно, отстаивал именно его интересы, а не Федора Волоцкого, хотя его монастырь находился на территории Волоцкого княжества.
Со своей стороны и Василий III был крайне раздосадован неуспехом «казанского дела» 1506 г., проваленного при непосредственном участии волоцкого князя.
Некоторое время открытого столкновения между князьями удавалось избегнуть. Но не более того. Во всяком случае, отправляясь в Казанский поход в 1506 г., князь Федор составляет духовную, в которой (в отличие от своего брата) не завещает московскому государю свою вотчину на случай смерти (у Федора детей не было), а пишет, что его владениями должен наследовать сын, если он у него родится. Вопрос же о судьбе Волоцкого удела в случае бездетности князя в завещании оставался открытым.
Если у Федора Волоцкого не было практически никакой возможности причинить более серьезную неприятность самому Василию III, то досадить его клеврету Иосифу он, конечно, мог. Правда, в духовной 1506 г. еще не заметно следов особого охлаждения князя к игумену крупнейшего монастыря его удела. Волоцкий игумен не был духовником Федора, но в его обитель должно было перейти после смерти князя большое село Буйгород[402].
Князь Федор был крутым и своенравным правителем. Поэтому в Волоцком княжестве установились довольно странные порядки. В послании Б. В. Кутузову (1511 г.) Иосиф Волоцкий так рисует удельное самовластие тех лет. Взойдя на престол, князь Федор не только «почал грабити монастыри свои все». Он систематически грабил горожан, особенно зажиточных торговых людей. Он, например, забрал себе все деньги у вдовы некоего Прони, который был «на Волоце человек добр торговой». Прослышав о богатстве детей и внучат Никиты Собинина, князь Федор «держал их в железах да мучил месяца со два», в результате чего получил 30 руб. денег и 500 четвертей хлеба. Еще более трагичной была судьба торгового человека Бориса Горохова изо Ржевы. Этот «добрый человек», по словам Иосифа Волоцкого, «могл не за одну тысячю рублев». Князь Борис Васильевич до своей смерти «жаловал его». Иное дело князь Федор — тот сразу же после того, как получил Волоцкий удел, взыскал с Горохова 1200 руб., отдал его на поруки и продолжал грабить ежегодно, пока тот не умер.
Это были не единичные случаи, а регулярно производившееся изъятие денежных средств. «А у городцкых людей велит клети[403] обыскивати, да у которых денег нет, и он велит жита имати, а у кого скажут денги, ино велит пытати». Так, некоего Лапшу, который был «заживен» (т. е. зажиточен, богат), четырежды пытали, чтобы добиться от него денег. Когда князь велел сжечь старца Фофана с сыном (из Возмицкого монастыря), у которого нашли 60 руб. и подозревали в сокрытии еще большего капитала, «не осталося в городе никакова человека… которой бы не плакал, видевши такову муку и смерть страшну неповинных людей». Князь Федор применял систему поручительства за богатых горожан, которые должны были регулярно давать ему денежные средства. Но это не помогало. Началось бегство из городов Волоцкого удела. В самом Волоколамске запустело до 270 дворов. Своеобразной данью были обложены и жители Ржевы.
Жестокому грабежу подвергались и крестьяне: «Християн почел грабити городских и сельскых, как почел княжити, не точию богатых, но и убогых». Так, узнав, что в поместье Судака живет богатый крестьянин, князь Федор велел этого крестьянина пытать. Только бегство в Шапкову слободу спасло его.
Достоверность мрачной картины, нарисованной Иосифом Волоцким, подтверждает духовная грамота князя Федора. Из этого документа мы видим, что действительно князь не брезговал всевозможными «займами». Он должен был Федору Вепрю 300 руб., неким Алексею и Дмитрию 100 руб., Бахтияру Носу 60 руб. и т. п. Вероятно, в связи с поборами находится распоряжение князя Федора дать по завещанию «городцким людем волочаном двацать рублов» да «городцким людем ржевичем тритцать рублов и два рубля без четверти».
При этом поражаешься, что среди ближайшего окружения волоцкого князя, упомянутого в духовной, нет ни одной более или менее известной княжеской или боярской фамилии. Удельное управление окончательно себя скомпрометировало в волоколамских землях, и не было, пожалуй, ни одной социальной силы, которая бы поддержала удельные претензии любого из родичей великого князя.
