Я нашел это под правой грудью, напоминавшей розовый бутончик, — контакты для шины компьютера. "Зачем им это?" — стучалось в моих висках. Машинально в ту секунду я повернул изображением вверх карточку, которую она выронила, лишившись чувств. На меня уставился самодовольный, не молодой уже мужичок неприятной внешности. Он был воплощением несуразности — большие оттопыренные уши и маленький подбородок; толстые губы и маленький носик. Весь его вид говорил о страдающей плоти, но в то же время глаза светились интеллектом, мощным и, как мне показалось, злобным. В это мгновение новая догадка пробрала меня до рецидива дрожи в коленках, и скафандр не мог уже укрепить мое ослабевшее тело, ибо я в первом порыве страсти отключил сервисные системы. Лишь через пару минут мне удалось овладеть собой и восстановить боеспособность своей скорлупы. Обругав себя как только можно, я нарочито грубо взял ее на руки, укутав в шаль с головы до ног наподобие мумии. Затем, немного подумав, я взял с собой фотографию мужичка, вспомнив, как она прижимала ее к груди. "Все просто, — бормотал я на обратной дороге, — все слишком просто. Есть мальчики для битья. А теперь, значит, есть девочки для наслаждений".
Свою добычу я не показал никому. Хотя на канонерке многие, и в том числе Скорпион, видели, как я пронес в свою каюту завернутое в ткань тело, никто даже не стал спрашивать у меня о произошедшем. Несмотря на замашки Казановы, Скорпион умел быть разумным человеком и предпочел не конфликтовать со мной. Однако я подозревал, что мой товарищ втайне проклинает меня, поскольку поведение Скорпиона стало сугубо официальным. Он, конечно, ревновал и думал, что я хочу овладеть находкой единолично, воспользовавшись своим служебным положением. Положа руку на сердце, Скорпион был недалек от истины, но я уже ничего не мог с собой поделать. Дабы не терзать далее душу своего товарища, я приказал выйти на орбиту и причалить к линкору, где обосновался со своим трофеем в подготовленной специально для меня каюте.
Прошло несколько часов. Моя пленница очнулась, привела себя в порядок, поела и снова улеглась в кровать. Она не желала расставаться с изображением мужичка. Она шептала что-то картинке и не обращала на меня никакого внимания. Она категорически отказалась одеться во что--нибудь более существенное, чем просвечивающаяся шаль и периодически дразнила меня неожиданно оголявшейся попкой, не придавая этому, впрочем, никакого значения. Наконец, моя ненаглядная заинтересовалась сутаной, выудила из кармана библию и принялась с увлечением читать ее, слегка шевеля губами, но не издав ни звука. Именно в эту минуту, когда я с нарастающим вожделением созерцал свою углубившуюся в текст Нового Завета находку, мне сообщили, что со мной рвется поговорить аббат Грегор. Секретарь кардинала уже пытался несколько раз связаться со мной, и я понимал, что он не отстанет, пока мы не выясним наши отношения до конца. Грегор не мог примириться с тем, что его доселе такой покладистый шеф в одночасье переродился в нечто пугающее. Но на свою беду, я никак не мог отыскать отца Фабиана. Похоже было, что личность склонного к смущению священника, моя , благополучно скончалась, растворилась в колоритной фигуре командора Фобоса. Поэтому не было смысла надевать сутану и отягощать шею крестом. "", — произнес я касательно его преосвященства и дал добро на беседу с аббатом, подумав с ухмылкой: "Ведь мне прекрасно известно, чему будет посвящена эта душеспасительная беседа, и что ее концовка сильно смахивает на речи Кантона Старшего".
— Ваше Преосвященство, — воззвал ко мне аббат Грегор, еще не успев как следует материализоваться в галофоне, но тут же осекся, уставившись на мою одежду.
— Что такое? — Я нарочито внимательно оглядел свой помятый комбинезон.
— Вы хотели побеседовать с отцом Фабианом? — Покачав головой, я добавил печальным голосом. — К сожалению, это невозможно. Он скоропостижно почил. Прошу вас, помолитесь за его душу.
— Что говорите, вы, безумец! — взвился аббат. — Гореть вам в гиене огненной, вероотступник!
— Не впервой...
— А! Я знал, я знал, что вы сатанинское отродье, и я был против того, чтобы вас пускали в лоно святой церкви...
— Как животик, — прервал я гневную проповедь аббата, показав на солнечное сплетение, — не болит?
— Вы не сможете меня запугать! — смело выкрикнул Грегор, слегка отодвинувшись от камеры.
— Упаси Бог, я просто...
— Не упоминайте имя его, нечестивец! — гневно крикнул аббат и, воздев руки к небесам, процитировал. — О, если бы Ты, Боже, поразил нечестивого! Удалитесь от меня, кровожадные! Они говорят против Тебя нечестиво, суетное замышляют враги твои. Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возмущаться восстающими на Тебя? Полною ненавистью ненавижу их; враги они мне...
Глаза аббата Грегора были прикрыты.
— ... — добавил я к произнесенному.
И тут аббат удостоил меня такого взгляда, будто смотрел на поверженного змия. Но в ту же секунду очи его вылезли из орбит. Повернувшись, я увидел, что за моей спиной стоит моя девочка, совершенно голая. Она с приоткрытым ртом слушала аббата, держа в руках библию. Тем временем, взгляд Грегора опустился на ее покрытый еще нежным пушком лобок и остановился там. Слегка засмущавшись, моя находка прикрыла интимное место Священным Писанием.
Уши аббата Грегора запылали, дыхание его участилось, и он, тихо застонав, выключил связь. А она так и продолжала стоять возле меня.
Я привел ее в чувство, сильно и звонко хлопнув ей пониже спины, со словами:
— Сейчас я с тобой разберусь, бесстыдница ты этакая!
Она вскрикнула и попятилась назад, изумленно уставившись на меня. "Наконец-то мне удалось опять привлечь ее внимание", — думал я, вытаскивая из разъемов прочный световодный кабель. Рассекая воздух этим пластиковым шнуром, я принялся медленно подходить к забившейся в уголок кровати девочке, говоря зловещим голосом:
— Знаешь ли ты, несчастная, что такое боль? Она закивала головой, словно заводная кукла, стараясь натянуть на себя все, что попадалось ей под руки.
— Хорошо, — я еще ближе подошел к ней, — тогда советую отвечать на мои вопросы.
С этой репликой я сильно хлестнул шнуром по матрасу в сантиметре от ее вздрогнувшего тела. Она взвизгнула и закрыла лицо руками. Тут я заметил, что она уселась на изображение мужичка. Мне пришлось извлечь из--под нее карточку, оставив царапины на ее бедре:
— Кто это? — крикнул я, оторвав ее ладошки от заплаканного лица. Она лишь всхлипнула и вдруг резким движением вырвала у меня голограмму, прижав ее к груди, как делала это раньше.
Мне пришлось изменить тактику. Я присел около нее и принялся гладить жемчужные волосы, приговаривая:
— Ну, извини меня... Ну не надо плакать.
Она тут же прижалась ко мне.
— Почему ты молчишь? — шепнул я ей в ушко. — Тебе нельзя говорить? (Она кивнула). Почему? (Она пожала плечами). Давай тогда так: ты будешь письменно отвечать на мои вопросы. (Она отрицательно покачала головой).
Тогда я постучал по карточке:
— Это он запретил тебе говорить?
Она в ответ поцеловала мужичка в лоб, и меня передернуло, когда я представил, как бы этот поцелуй выглядел в натуре. Поднявшись и поправив съехавшую на пол кровать, я тихо пробубнил сам себе:
— Опять я влип в историю. Да... Надо бы придумать ей какое-то имя...
И тотчас до меня донесся звук, будто неясный вздох ветра за ночным окном:
— Альтаир...
Обернувшись, я схватил свою находку за плечи:
— Повтори!
И она вновь произнесла загадочным, неземным голосом с легкой дрожью:
— Альтаир...
Какие-то отрывочные воспоминания замелькали у меня в голове. И чем долее я разглядывал Альтаир, тем более отчетливо я ощущал понимание происходящего. Наконец, вскочив с кровати, я захохотал так громко, что задребезжали подвески светильника. Она тоже опасливо заулыбалась, будто имела дело с сумасшедшим, которому лучше поддакивать, дабы не навлечь на себя гнев безумца.
