Марсиане ненавидели болезнь и всякие изъяны. Беспощадно истребляли все хилое, неудачное, порочное. Они не понимали, что страдание — наиболее облагораживающая сила, что природные несовершенства, вольные и невольные неудачи и ошибки лучше, чем невозмутимое счастье, способствуют внутреннему росту и развитию души, что истинная свобода в покорно-радостном подчинении своей воли законам всебытия. Марсиане не знали возвышенного учения об испытании. И смерть, тление внушали им только отвращение.

Но что было на земле прекраснее и чище скорби у смертного одра, оплакивания порвавшихся духовных и сердечных уз? Что больше сближает нас с всебытием, как не охладевающая в наших руках рука умирающего? И можно ли найти лучшее выражение присущего человеку благоговейного смирения перед законами всебытия, нежели овеянные глубокою скорбью и ненарушимым покоем кладбища — земные хранилища наших воспоминаний?

Марсианам было чуждо подобное благоговейное чувство. Эти утонченные сверхэстеты и усовершенствователи природы не выносили вида трупов. Поэтому они и смастерили себе топорную систему, избавлявшую их от всякой возни, со смертью и ее жутью. Им нестерпим был вид смертного одра, трупный запах, всякое напоминание а скелете, который все мы носим под своей внешней оболочкой. Они старались увильнуть от мыслей о разложении и от картин смерти. Они вбили себе в голову, что отплывают на острова блаженных или возносятся на небо в огненной колеснице, вместо того, чтобы, подобно обитателям Земли, научиться бесстрашно смотреть смерти в глаза, взять как Гамлет, в руки чей-нибудь пустой череп и сознаться, что раб и господин равны перед смертью.

Вместе с тем Эрколэ Сабенэ не мог отделаться от любопытства, возбужденного в нем каналом Смерти.

Никто и никогда еще не возвращался из плавания по этому потоку. Никто не сделал дерзкой попытки исследовать его русло. Стремление к новым открытиям, на своей планете, по видимому, совсем угасло в марсианах. Они всецело ушли в культуру своих растений и в заботы об улучшении расы. Но они не знали ни искусства, как формы выражения человеческих идеалов, ни радостей мореплавателей, ни инстинкта исследователей, ни той жажды знания, которая, гонит земные поколения за поколениями-в опасные моря, к ледяным полюсам или на недосягаемые выси гор.

Марсиане в конце концов сами превратились в род растительных организмов, которые боятся границы вечных, снегов, холодных пустынь, чреватых опасностями океанов. Все это стало для них царством смерти, леденящей неизвестности. Превращавшиеся в прах руины древности опоясали пустынями их населенные оазисы. И они даже не имели карты планеты, — на которой жили, так как не выходили за пределы своих плодоносных рощ и садов..

Эрколэ Сабенэ видел в этом признак упадка энергии, недостаток любознательности, которая в сущности является, пожалуй, наиболее идеальным стимулом для человеческого духа! Что за радость была им в познании мириад с недостижимых звезд вселенной, когда они не знали того, что было в двух-трех днях пути от их жилищ? На что им их превосходные живые летуны, если они не рискуют облететь и обследовать всю пустыню вдоль и поперек, оставляют большую часть своей планеты загадочным мертвым царством? Но Эрколэ говорил с глухими. Никто не интересовался его планами новых открытий. Никто не соглашался отправиться с ним в экспедицию для исследования тех загадок, которые находились за пределами узкого населенного экваториального пояса. На судне, побольше и покрепче хрупких ладей смертников, снабженном достаточным количеством, провианта, без сомнения, можно было бы безопасно проплыть по стремительному потоку и узнать в какие новые и чудесные края он ведет. Может, быть, такое исследование произведет переворот в мировоззрении; марсиан и в их равнодушном отношении к участи своих мертвецов. Ни один марсианин не осмеливался ведь заглянуть за последнюю черту. Ни один еще не встретил смерть зрячими глазами. Раз погрузив свое лицо в снотворное лоно цветка, отплывающий уже не поднимал больше взгляда и, одурманенный, отплывал в «первобытное лоно», откуда никто еще не возвращался.

Пока другие ревностно изучали мир живых, Эрколэ Сабенэ все сильнее и сильнее проникался желанием доказать жителям Раля, как химеричны их представления о смерти, обусловленные, их боязнью исследовать русло потока Смерти. Все чаще и чаще предпринимал он путешествия через пустыню к каналу, каждый раз с таким обильным запасом пищи, что мог откладывать из него порядочное количество для экспедиции.

В пути он редко бывал одиноким. Часто нагонял он или встречал «живые похороны», как он их называл, самоубийц с красным цветком в руках, в сопровождении большего или меньшего числа родных и друзей. Всегда в полном молчании, самоубийца добровольно смыкал свои уста, пускаясь в последний путь.

Реже шествие провожало подлинно умершего от несчастного случая, от разрыва сердца или другою внезапною смертью. Друзья и родственники несли носилки с покойником, лицо которого прикрывала красная маска снотворного цветка. Это было зрелище, понятное Эрколэ Сабенэ. Он одобрительно кивал, словно желая сказать живым: «И вам всем следует ждать, пока смерть сама придет за вами. Не надо идти ей навстречу. Природа, создавшая вас, сумеет и освободить вас. Плоды не падают с деревьев по собственной воле, но по закону тяготения. Раз вы верите в высшую разумную волю, то ждите, пока она не призовет вас».

Иногда попадались ему караваны, доставлявшие в «бухту Прощания» ладьи смертников; Приходилось ведь пополнять запасы гробов. Понемногу он хорошо освоился со всеми условиями. Только одна лодка имела постоянное назначение и место стоянки, была больше размерами и прочнее других, а кроме того, снабжена веслами, рулем и багром, лодка, буксировавшая гондолы Смерти в «бухту Прощания». Эрколэ Сабенэ наметил себе это более прочное судно, чтобы попытаться с открытыми глазами пуститься вниз, по течению и открыть конечную цель канала Смерти.

Этот план казался ему куда важнее стараний его товарищей составить карту и подробное описание населенного пояса Раля. Становилось стыдно за марсиан, не знавших собственной планеты, оставлявших лежать втуне, в бесплодии и во мраке неизвестности большую ее часть. Нельзя было вернуться на Землю, не выполнив этой задачи, не научив марсиан познать страсть открытий, исследований.

Кроме того, Эрколэ Сабенэ питал тайную надежду оставить по себе здесь прочную память, как о чужестранном госте, давшем толчок к введению обитателей Раля в полное владение Красною планетою и к отмене унизительных самоубийств.

Однажды, тихим осенним вечером, Эрколэ Сабенэ остался один у «грота Смерти».

Последние из провожавших очередного смертника давно повернули по направлению к лесам живых.

Словно вереница муравьев ползли они по искристому песку пустыни… Солнце садилось в той же стороне, куда стремился поток. Эрколэ Сабенэ спустился в ущелье и увидел кроваво-красный свод неба, в который упирались сходившиеся вдали отвесные, скалистые берега потока, С противоположной стороны, над раскаленным краем желтой пустыни, вынырнул-один из спутников Марса, Вскоре шафрановый свет луны засверкал тонкой многозвенной цепочкой на поверхности стремительно бегущей «реки Смерти».

Он был, наедине с небом и потоком. Высоко над своей головой он видел одинокого, озаренного кровавым отблеском заката летуна, стремившегося обратно в страну живых. Эрколэ различал широкие взмахи его крыльев, и, казалось, ощущал веяние его огромного хвоста. Кругом царила полная тишина. Он слышал плеск воды о длинный ряд гондол, сбившихся у берега.

Минута настала… Но он не осмелился войти в «грот Смерти», похожий на мрачную кладбищенскую часовню, облитый красным заревом Солнечного заката с одной стороны и фантастическим зеленым сиянием со стороны восходящей луны. Эрколэ знал, что грот предназначен лишь для избранных жрецов молчания, для великих «Безымянных». Ему не хотелось оскорблять священных верований жителей Раля. Взявшись за крепкий канат, которым была привязана большая лодка, он притянул ее к самому берегу. Большие широколопастные весла, похожие на широкие плавники, лежали на днище лодки, не собранной из досок, но выдолбленной из цельного дерева, как суда каменного, века. Марсиане не были мореплавателями; Эрколэ ни разу не видал на Рале лодки под парусом, Эрколэ торопливо стал наполнять лодку запасами сушеных хлебных плодов, которые припрятал между скалами. Их должно было хватить надолго, а плавание по стремительно текущему каналу не могло быть особенно продолжительным. В конце канала могли встретиться изолированные поселения других племен, с иной культурой; в противном случае ему придется пешком возвращаться назад.