Чёрт, а приятно, оказывается, быть добрым феем.))

Мы проболтали обо всём на свете, кажется, пару часов. До тех пор, пока толстушка-сестричка Анечка невежливо не выпроводила меня из палаты. К концу беседы мальчик, не особо церемонясь, ел притащенные фрукты у меня из рук.

А когда я уже выходил, услышал тихое усталое:

– Спасибо, Глеб… – в серьёзных мальчишечьих глазах опять поселилась боль. – Ты придёшь ещё?

– Обязательно.

Я обязательно приду, Тимофей. Обязательно. Мне нравится твоя кривая улыбка…

***

– Глеб? – Интересно, а у Тёмы голос когда-нибудь бывает не усталым? – Ты не мог бы подскочить к скверу, ну ты помнишь… есть разговор. Минут через двадцать.

Ни ответить, ни отказать я не успеваю: в мобиле уже пиликает отбой. А у меня, между прочим, дела. Серьёзные. С серьёзными людьми. Не говоря уж о том, что для того чтобы вовремя попасть к этому самому скверу, мне придётся лететь через полгорода, и всё равно я не успею за двадцать минут. Тём, мне интересно, ты когда-нибудь научишься считаться с мнением окружающих?

Успел! Ну надо же, успел! А вот Синеглазки ещё нет.

…Своё прозвище Тёма получил ещё в школе. И долгое время очень страдал оттого, что мы его так называли. Это пошло с тех пор, когда однажды, он тогда учился в десятом классе, один из двух наглых братьев-близнецов Бариновых погладил его нежно по заду, а потом предложил прогуляться в близлежащую лесополосу. Произошло это у всех на виду, на последнем уроке. Девчонки тут же противно захихикали, а парни полупрезрительно рассмеялись. Худенький и меленький, Тёма взвился. Но даже ударить толком обидчика не сумел: братаны всё всегда делали вместе, так что скоро Тёма оказался с вывернутыми руками за спиной – один брат его держал, а другой лупил. И ведь что интересно, никто не заступился, никто не напомнил золотое правило, что двое на одного – нечестно.

Мы тогда возвращались с тренировки. Пловцы-разрядники, высоченные и плечистые, произвели на Бариновых неизгладимое впечатление. Настолько неизгладимое, что потом приходилось ещё не раз и не два спасать, теперь уже нашего, Синеглазку от оборзевших близняшек.

А тогда они проорали из кустов весь свой матерный запас. Ломанувшийся за ними Валёк сумел-таки достать одного из них крепким поджопником.

– Мы тебе это ещё припомним, Синеглазка! Увидишь! Колька тебя быстро пидором сделает! – И кусты затрещали под ломившимися сквозь них шпаньём.

– Зачем вы? Я бы сам… – правый глаз у Тёмы стремительно заплывал, кровь из разбитого носа пачкала белую водолазку.

– Угу, сам. Ты домой-то дойдёшь, герой? – Я достал несвежий платок, а Валёк подобрал сумку и разбросанные учебники.

– Дойду… Только посижу немного… – паренёк запрокинул голову, пытаясь унять кровь.

Потом выяснилось, что Тёма отчаянно не хотел идти домой. Колька был его отчимом и каким-то там братом Бариновых, и люто ненавидел «приблуду», считая его виновником всех своих многочисленных алкогольно-криминальных бед.

Как сейчас помню – когда я бил Кольку, это был дикий кайф, тогда я впервые в жизни понял, что месть сладка. А ещё через пару недель придурка подрезали в какой-то пьяной компашке… Тема с матерью и крохотной сестрёнкой облегчённо вздохнули. Мы стали приятелями. В то лето я как-то быстро привык видеть в нашей кампании выгоревшую на солнце до соломенного цвета вихрастую макушку…

А потом наши дороги на долгие восемь лет разошлись…

… Ну и где этот чёртов Тёма? У меня встреча через час с небольшим. А, зная Синеглазку, можно с уверенностью сказать, что парой фраз и пятью минутами от него не отделаешься. Придётся пока документами заняться.

– Глеб! – Тём стоит у поребрика и пытается заглянуть в чуть приспущенное окно. Только вот что он надеется увидеть – стёкла-то в машине тонированные.

– Садись давай. – Стас втягивает опешившего Тёму в машину. – Что за пожар?

– Глебушка, – Тём на секунду мешкает, соображая, можно ли так меня называть при подчинённых, – у меня послезавтра проверка в отделении…

– И что? Мне к тебе уборщиков, что ли, прислать в помощь санитаркам?

– Юморист! – Друг детства морщится. – С мальчиком надо что-то решать.

– В смысле?

– Ну, что ж ты такой тупой!

– Тём… – Таким низким рыком, что Тёму передёргивает как от сквозняка. А вот не хрен мне авторитет подрывать. – Конкретно – что ты от меня хочешь?

– Ну, я не знаю… Он же не военнослужащий, и не ребёнок из семьи военнослужащих… Начнутся вопросы – кто такой, да как попал в госпиталь… А ещё псих ретивый какой-нибудь попадётся, начнёт копать, ментура-прокуратура… Оно нам надо?

– Всё так серьёзно?

– Йес… я узнавал – проверку будет возглавлять Семёнов. С ним не договоришься… – Тёма устало трёт виски.

Похоже он только с дежурства. Или Наташка опять скандал с утра пораньше закатила?

Та-а-ак… что мы имеем с гуся…? А с гуся мы имеем шкварки. Решение проблемы просто, как… как… А хрен его знает, как что. Главное, оно просто.

– Тём, пацана от аппаратуры отключили?

– Угу, пару дней уже как.

– Ну, так я заеду за ним часа… – Так, пара часов на переговоры, потом в банк (это обязательно), потом… А что у нас там потом?

Та-а-ак… а потом у нас приглашение на выставку современного искусства. Интересно, а Инка сильно обидится, если я не приду? Она ж уже три месяца потратила, меня, красивого, окучивая… А и фиг с ней!

– Я заеду за ним в шесть – шесть тридцать. Подготовишь там всё…Ну, там бумаги, лекарства, ну сам грамотный.

– Ты в частную его перевезёшь? Я бы хотел…

– Хоти! Мой дом – твой дом, и ты это знаешь! Пацан будет у меня, пока не подойдёт время что-то решать. Всё равно гостевых комнат у меня до хренища, а гостей у меня, сам знаешь, никогда не бывает. Пришлёшь кого-нибудь, куда ехать – ты знаешь, пусть там всё приведут в порядок. Ферштейн?

– Яволь, майн капитане!

– Вооррум нихт? Вольно! Грамотный ты наш! – Блин, время поджимает – встреча же скоро… – У тебя всё? Буду в шесть. Целую! Свободен!

***

Тимоха застенчиво улыбается. Недавно выяснилось, что он очень переживает по поводу шрамов на лице. Анечка пыталась его успокоить присказкой про то, что шрамы мужчин украшают. Тим кивал, но… вечером он разрыдался.

Это было… непривычно. Гладить худенькое тело, содрогающееся от глухих рыданий, стирать горькие больные слёзы, отпаивать водой. В первый раз до меня дошло, что мальчишка абсолютно беспомощен… Обе ноги в гипсе, на руках лангеты – пальчики никак не хотят срастаться. Он ведь даже ложку сейчас взять в руки не в состоянии.

Почему-то вспомнились наманикюренные коготки надменной красавицы-мачехи Тимофея, презрительно скривлённые губы, равнодушные глаза. Где-то глубоко в сердце завертелась тяжёлая муть ненависти.

А сейчас он лежит на носилках в «скорой» и застенчиво улыбается. Мне грустно.

– Так, это – твоя комната. – Морщусь – домомучительница могла бы выбрать комнату посимпатичней. – Будешь здесь жить.

– Глеб, а это твой дом? – В нормальной пижамной курточке он выглядит гораздо лучше, чем в той серенькой больничной рубашке.

– Мой…

– Глеб, а он большой?

– Большой.

– Глеб, а кто здесь ещё живёт?

– Слушай, у тебя ещё много вопросов?

– А что?

– Жрать я хочу – вот что! Я, между прочим, из-за твоего переезда без ужина остался!

Тимоха дуется. Но поесть мне всё же надо – я сегодня без обеда. Да и пацанёнка надо бы покормить.

Вот именно – покормить… А Анечка уже собралась уходить…

– Да Глеб Францыч, это совсем не страшно. Положите полотенце, понемногу, по пол-ложечки… Тимофей очень аккуратный мальчик. – Она умоляюще смотрит на меня. – Ну мне, правда, очень нужно сегодня пораньше быть дома.

Ладно, как там? Понемногу? Научимся, где наша не пропадала.

Тимоха действительно очень большой аккуратист – на подстеленное полотенце не упала ни одна капля.

– Будем пить чай? Или ты соку хочешь? Ты, вообще, какой любишь?

– Глеб… мне…