Как главный конструктор он «сразу, без малейших колебаний», пишет П.А. Ивенсен, согласился увеличить посадочную скорость самолёта с максимально допустимых 90 километров в час, узаконенных по соображениям безопасности, до 120-125 километров в час, и это вполне могло показаться лихостью, хулиганской надеждой на авось. На самом деле он, совершенно очевидно, ждал этого предложения: переговорам с Ивенсеном предшествовали споры с В.Ф. Рентелем, расчеты Б.Д. Урлапова. Сейчас посадочные скорости превзошли 300 километров в час… Решив, и тоже, говорят, «смело», чисто умозрительно, что скоростной самолёт должен не столько парить в воздухе, как орел, сколько нестись, как камень, он позволил сделать крыло «рамы» Г-38 вдвое короче, увеличил удельную нагрузку на крыло процентов на тридцать. С тех пор удельные нагрузки выросли более чем втрое, и самолёты летают уже не как камень, а как снаряд… Все мы знаем, во всяком случае, представляем себе, догадываемся, как тщательно, по какой выверенной методике готовят сейчас подопытных животных к полетам в космос. Их выбирают из множества кандидатов, тренируют, за ними долго наблюдают на земле. В полете десятки датчиков следят за их состоянием, их обслуживают десятки автоматов. А сотрудники Гроховского подманили чайной колбасой на аэродроме ласкового приблудного пса Куцего, посадили его в авиабус, кабинку для беспарашютного десантирования, и сбросили на бреющем полете. Пес уцелел, но с аэродрома исчез. И сразу же после этого сбросились Гроховский с Титовым – причем Чкалов отказался их сбрасывать, согласился только Анисимов. О нынешних подготовках человека к первому опытному полету и говорить не приходится: каждая мелочь в таких случаях продумывается и стократно проверяется, для испытателей шьют скафандры точно по мерке, в особых случаях делают специальные кресла, тоже по мерке. А Гроховский с Титовым захватили с собой по овчинному кожушку, чтобы не так жестко было лежать в фанерном отсеке авиабуса, и полетели. Гроховский свернул кожушок, подложил его себе под голову (чутье? везение? мастерство?) и остался невредимым, а Титов лег на расстеленную овчину животом и при ударе авиабуса о землю разбил себе нос о собственный кулак. Ритуалы встреч героев, победителей, в общем, тоже придуманы не зря: все эти ковровые дорожки, рапорты, вступления оркестра, митинги… А Титов стоял перед оператором кинохроники, подхватывая платком струю крови из носа и не чая, когда же кончится эта потеха для всех, кроме него.
Недопустимый эксперимент. Сорок лет спустя Титов признал, что, будь он в славной, такой издали романтической молодости хоть чуточку грамотнее, ни за что не решился бы на это безумство! Плюнул бы и ушел бы с аэродрома вместе с Чкаловым…
Не правы, кругом не правы были Гроховский с Анисимовым! В первую очередь Гроховский, конечно, – как главный конструктор, как всему в бюро голова… Он же и Анисимова выпросил у командования в летный отряд при Осконбюро: Чкалов, мол, это хорошо, однако Анисимов – еще лучше. Ну и получил, кого хотел.
Они были совершенно под стать друг другу. Слушаешь, читаешь про Анисимова и что-то поразительно знакомое узнаешь. Вникаешь – так и есть: противоречия… Не столь, пожалуй, резкие, непримиримые, как в рассказах о Гроховском, но тоже предостаточные. С одной стороны, «непревзойденный мастер техники пилотирования», сам «Валерий завидовал Саше», «он возвышался над нами, как дуб над порослью», с другой – «не был силен в теории», от времен первой мировой войны «унаследовал воззрения, что полет – это искусство, которое служит рыцарскому воздушному бою, а летчик – артист высшего класса и не должен унижать свое искусство ничем, кроме работы в воздухе». С одной стороны, надежнейший партнер в полетах, друг, у которого безупречно срабатывало «то, что ныне именуется производственной этикой», с другой – «заводился с пол-оборота, распалялся, переходил в разговоре с доказательств на фольклорную лексику».
Мне говорят: «Ну и что? Это же вообще портрет того поколения авиаторов. Анисимов отличался от большинства из них высокой летной одаренностью – и ничем иным!»
Золото – слова, не серебро! «И ничем иным…». Так же, как Гроховский, Курчевский, Бартини… Все они именно и отличались высокой одаренностью. Только вот что это такое, высокая одаренность, как ее увидеть в человеке, причем вовремя, а не вслед? Как создать ему условия для раскрытия его таланта, не опоздать с реализацией его возможностей, если большинство его коллег, а также крупнейшие авторитеты не только «ничего иного» в нем не видят, но и просто грамотным его не считают.
И начальство порой терялось, не зная, что делать с Гроховским. Как и с Анисимовым. Несколько лет Анисимов возглавлял пятерку истребителей, открывавших воздушные парады над Красной площадью, потом его отстранили от пятерки – после того, как он самовольно, разозлись, видите ли, на кого-то, угнал к Гроховскому бомбардировщик с серийного завода. На заводских летчиков разозлился, вздумавших проверять мастерство самого Анисимова! А они поступали по правилам, ничего не вздумали… Еще и легко отделался благодаря своим прежним заслугам: по закону ему полагался трибунал, пишет Каминский. От парадной пятерки Анисимова отстранили, ни в какие престижные и демонстрационные полеты (очень он их любил – эффекты) больше не пускали. Но когда французской кинофирме «Ша-Нуар» понадобился летчик высочайшего класса – для съемки трюков – и когда, не найдя такого аса у себя в стране, фирма попросила о помощи командование наших ВВС, назначили Анисимова.
Съемки прошли нормально, трюки Анисимов выполнил. А последний эффект приберег на конец, сверх программы, не для камеры. Сделал три огромные мертвые петли подряд, одну за другой, выходя из каждой на предельно малой высоте. Когда выходил из третьей, перед ним оказался взлетавший Р-5. Столкновения Анисимов избежал, Р-5 спас, взяв в сторону, но сам разбился. У него не было запаса высоты.
4
Значит, все же бесстрашие и везение до поры до времени выручали Гроховского и таких, как он? Стихийный талант?..
Было это. Стихия была, отвага, везение. Но уж очень долго и последовательно ему везло и уж очень крупной, еще раз повторим, оказалась достигнутая цель: не просто новый замечательный технический объект или несколько объектов, а новый род войск. Не единоличный, понятно, но один из основных создателей воздушно-десантных войск – Гроховский. Вряд ли для такого дела достаточно было лишь смелости, везения и стихии. И на фотографиях Гроховский – типичный «церебральник», как таких людей называют психологи: «мозговик», интеллектуал. Нервный, усталый, внутренне настороженный.
Да, очень бы сейчас пригодились наивозможно полные, не отрывочные воспоминания его друзей, соратников. (Отрывочные есть.) М.Н. Каминский не относит себя к близким соратникам, но и его первые же впечатления, когда командир летного отряда представил его Гроховскому, никак не вяжутся с представлением о стихийной силе. Не без трепета переступил новый летчик порог кабинета главного конструктора, «увидел еще молодого, приятной внешности и спортивного вида человека…
Так вот он каков, этот человек, который отныне волен распоряжаться моей судьбой и даже жизнью!.. Я смотрел ему в лицо и бессознательно пытался определить, добрый он или жестокий, сердечный или хитрый, поддержит в трудный час или нет?..»
Однозначного ответа на свои вопросы Каминский не получил ни тогда, ни впоследствии, да и не мог получить. Слишком для этого многогранным оказался Гроховский. Добрым, сердечным с теми, кто, как и он сам, умел дело делать, жестоким с людьми ограниченными, ленивыми, хитрым и резким с теми, кто ему сознательно мешал… Он был, если говорить о наиболее, по-моему, объективных отзывах, человеком привязчивым, верным, но и требовательным – в той же мере к другим, в какой и к себе. И болезненно самолюбивым. Б.Д. Урлапов рассказывает, что Гроховскому нельзя было на какую-нибудь его непродуманную идею (среди сотен его идей встречались, естественно, и недостаточно продуманные) ответить попросту: «Чепуха, Павел Игнатьевич!» Нельзя! – разозлится, и надолго… Можно было только: «Это гениально! Но… тут еще требуется помозговать…» А помозговав, опять: «Гениально! Вот смотрите, что мы здесь можем получить… И все же надо дополнительно учесть еще то-то и то-то…» И так до тех пор, пока он сам не скажет: «Знаешь… а ну ее к черту!»
