Англичане и американцы сразу поняли – значит, что же, они построили тогда паровой военный флот?
Нет, не построили. Англичане, к которым с согласия французов перебрался Фултон, в свою очередь с богом отпустили его в Америку. «Кларемон» был не флотом, а речным судном со скоростью в три-четыре раза меньше скорости парусника. Первый боевой пароход Фултона «Демологос» американцы на короткое время применили против англичан в 1812 – 1814 годах, и то лишь как тихоходную плавучую батарею береговой обороны.
А легенда все живет, хотя уже известно, кто ее пустил по свету, кому и зачем она понадобилась. Это сделал, считает доктор исторических наук В.С. Виргинский, маршал Мармон, изменивший Наполеону. О безграмотности и непонятливости Наполеона Мармон сообщил в мемуарах (опубликованы в 1857 году), чтобы оправдать свою измену. «Я дважды вмешивался, но мне не удалось поколебать этого мнения Бонапарта. Нельзя даже представить себе, что произошло бы, если бы он дал себя вразумить и… использовал бы флотилию паровых судов в качестве составной части проектируемых средств вторжения». Что же, дается понять, оставалось делать умному маршалу? Единственно – перебежать от глупого главнокомандующего к неприятелю…
Историю эту И.В. Титов поднял еще и как иллюстрацию к бартиниевской закономерности снижения сроков реализации крупных технических идей. Действительно, Фултону не помогли французы, не помогли англичане, сдержанно помогли американцы (пароходы по Гудзону в 1807 году пошли коммерческие, а не военные), но никто и не мешал активно. И назначенные, если Бартини прав, сроки реализации появившихся тогда идей оказались соблюденными: 40-50 лет. Парусные боевые флоты, несмотря на изобретение Фултона, продолжали совершенствоваться до середины прошлого века; только после этого их стали вытеснять флоты паровые, как и предписывала закономерность. После Крымской войны 1853-1856 годов.
2
Специалисты по парашютам, по авиации судили о Гроховском так же, как профессор Рамзин о Курчевском. В том и другом случае судьи были совершенно правы. И не будь Гроховский еще и по характеру Гроховским, его задавили бы в споре – как булгаковские поэт Бездомный и редактор Берлиоз чуть самого дьявола не свели с ума, доказывая ему, что его нет.
Свои доказательства, что хлопчатобумажных парашютов, нансуковых и перкалевых, быть не может, специалисты представили научно-техническому комитету ВВС в 1930 году.
Все было верно в их доказательствах. Что хлопчатобумажные ткани, в отличие от шелка, гигроскопичны, то есть склонны отсыревать, гнить, склонны слеживаться. Что единственные проведенные к тому времени испытания единственного сшитого в отделе Гроховского парашюта из перкаля – сброс манекена с самолёта, мешка с песком – это очень мало. Да и испытания не были всесторонними и официальными. Также верно было, что парашюты у нас в стране тогда никто толком не умел кроить и шить; между тем ошибись раскройщик хотя бы на 5 миллиметров (ну здесь, пожалуй, специалисты перехватили, ошибка в 5 миллиметров в раскрое едва ли испортит парашют) – и жизнь парашютиста повиснет на волоске. Это про перкаль. А нансук вообще пригоден разве что на портянки, да и от них порядочный солдат отвернется: он скользкий, нансук, в сапоге собьется…
– Парашют из нансука испытан? – спросил председатель НТК П.С. Дубенский.
– Не успели, – ответил Гроховский.
– Где там успеть, если он еще не сшит! – крикнул главный специалист по парашютам. – Ничего у них нет, кроме голых идей, а уже заставляют нас терять время на обсуждения, уже требуют массового заказа!
– Нельзя ли яснее: что значит ничего нет? – поморщился Дубенский.
– Разрешите, – поднялся Гроховский, – пригласить всех в демонстрационный зал. Там наши парашюты. Лучше один раз их увидеть, чем много раз о них слышать.
В зале на длинных столах были разложены перкалевый, нансуковый и шелковый парашюты. Перкалевый – белоснежный, в искрах, хотя и чуть менее белоснежный, чем шелковый, – был очень красив. Нансуковый – немного серее, зато мягче. Никаких огрехов в них не обнаружилось в сравнении с шелковым «Ирвином»: ни в швах, ни в размерах. И силовым воздействиям оба хлопчатобумажных не поддались, хотя разорвать их пытались: наступая ногами на ткань, тянули стропы по одной через плечо. Способ наивный, конечно, но уж – что было… Так рассказывал Титов.
– Решение пока принимать не будем, – заключил Дубенский. – Дождемся всесторонних испытаний.
Главный специалист насторожился, воспрянув.
– Когда назначим испытания? – спросил Гроховский.
– Когда будет готово по нескольку парашютов, тех и других, – удивился Дубенский. – Какие тут вам нужны объяснения? По одному испытать – мало!
– Значит, через год, – подхватил главный специалист, – потому что, как мне сейчас сообщили, первый перкалевый они шили больше двух месяцев…
– Значит, – перебил его Гроховский, – испытания, если вы согласны, товарищ председатель, проведем завтра. У нас готовы три парашюта из перкаля и шесть из нансука.
На другое утро приехавшую на испытания комиссию из сотрудников Управления ВВС, НТК и спецов-«парашютистов» встретили на Центральном аэродроме марши из репродукторов.
– Ох, любит Гроховский эффекты!
Тоже верно было замечено, хотя и с ехидством. Числилась за Гроховский любовь к эффектам – не всегда полезная, однако же и не вредная.
С двух ТБ-1 предстояло сбросить по шесть одинаковых манекенов, мешков с песком. Шесть на американских «Ирвинах», шесть на нансуковых, Гроховского. Какие «Иваны Песковы» с каких ТБ будут сброшены – об этом Гроховский на всякий случай, от сглаза, велел Титову никому не говорить. Впрочем, хитрить и не понадобилось: два одинаковых самолёта подошли к аэродрому издали, вместе, так что отличить их один от другого уже и сами Гроховский с Титовым не смогли.
Манекены предстояло сбрасывать попарно, по два в каждом заходе, ТБ должны были лететь крыло к крылу, чтобы все внешние условия сброса и спуска были одинаковыми – высота, ветер, его направление на «Иванов».
Сбросили первую пару. Все в порядке. Вторую… Плохо дело! Один парашют раскрылся не полностью, и манекен, грохнувшись на землю, лопнул.
– Вот тебе и нансук!
Что творилось в душе у Гроховского, неизвестно, он, как говорит Ивенсен, умел и в случаях похуже скрывать свои переживания.
С остальными парами обошлось.
Самолёты улетели. Конструкторы, комиссия, все, кто был на аэродроме, бросились к лопнувшему манекену. Впереди Дубенский, его, как начальство, не обгоняли. Сперва он шел быстрым шагом, потом, забыв про свои титулы, – бегом.
– Ошибка! Не раскрылся – «Ирвин»…
Но не таковы были специалисты, и прежде всего главный из них, чтобы сразу сдаться:
– Требую проверить, как были уложены парашюты и кто их укладывал!
И опять – требование совершенно справедливое.
– А вот это я вам сразу скажу, – не стал скрывать торжества Гроховский. – Все парашюты, как наши, так и «Ирвины», укладывали не мы, а Минов – тоже сторонник шелка..,
На пути к массовому воздушному десанту конструкторам предстояло решить две принципиальные задачи: как доставить тысячи солдат и сотни тонн грузов по небу во вражеский тыл, к месту выброски, и как там все это спустить с неба на землю. Гроховский начал со второй, с парашютов, упаковок, амортизаторов и прочего. А через год наглядно убедил начальство, на что он способен, к чему готов, решая первую.
Специальных транспортных самолётов для этого, достаточно вместимых, у нас тогда еще не было. Их и во всем мире еще не было. Незадолго перед тем вооруженная группа офицеров Л.Г. Минова десантировалась, напомню, с французского самолёта «Фарман-Голиаф» в два этапа: шестерых человек «Фарман» выбросил, улетел, прилетел – еще шестерых выбросил. А больше он не вмещал и не поднимал.
Гроховский переделал бомбардировщик ТБ-1 в одиннадцатиместный десантно-транспортный. Поступил по принципу Бартини: очевидным, естественным считалось размещать людей внутри фюзеляжа, а Гроховский разместил их снаружи под крыльями, и не сидящими, а лежащими. Разумеется, пассажиров так возить нельзя, среди них могут быть и старые, и малые, и больные, но кто сказал, что нельзя здоровых солдат?.. К крылу ТБ подвешивались одиннадцать фанерных кабинок-люлек, над местом высадки они опрокидывались одна за другой, поворачивались на петлях, выбрасывали парашютистов. Управлял этим штурман со своего места поворотом рукоятки на пульте. Крыло было «испорчено», его аэродинамика нарушена, скорость ТБ снизилась, но транспортному самолёту она нужна не в первую очередь, ему груза побольше поднять бы и перевезти. И Гроховский это получил. Он с самого начала не молился на замечательную технику, а поступал с нею, как виртуоз музыкант с совершенным инструментом: открывал в ней все новые и новые возможности звучания и одни усиливал, когда находил нужным, другие приглушал.
