Очень может быть, даже наверняка о действиях против белого флота у красных думал не один Гроховский, но и при всем том как такое в голову могло прийти давать это «партийное поручение» еще и ему?
А кто такой Кожанов в то время? Двадцати трех лет, недоучившийся гардемарин… Правда, по некоторым сведениям, еще и горный инженер, что сомнительно. Когда это он успел стать инженером, служа с девятнадцати лет?
У дочери Гроховского есть старая, мутная фотография тех лет, сделанная, видно, на базаре. Четверо матросов: двое помоложе стоят, двое постарше сидят, один из сидящих – Гроховский. Второй, предположительно, Кожанов. Оба старших – зрелые люди, никак не похожие на пареньков комсомольского, если считать по-нынешнему, возраста. За матросами натянут холст с нездешним пейзажем, как заведено у базарных фотографов, над головой Гроховского – аэроплан. Перст судьбы.
И Лидия Алексеевна пишет в своих воспоминаниях, что Павел всегда был на вид гораздо старше, чем ему полагалось по прожитым годам: в тридцать лет выглядел сорокалетним. Но зато в сорок, под конец его короткого века, оставался таким же, каким был в тридцать.
А может быть, это тоже одно из направлений ускорения – один из возможных ответов на задачу, и сейчас стоящую перед нашей страной? Ускорение не только самого по себе научно-технического прогресса, но и людей, которые его движут. Ускоренное созревание человека, ранняя высокая ответственность – и долгий период творческой зрелости… Решение, напоминающее то, к которому пришел Р.Л. Бартини, обнаружив плавную, математическую закономерность в снижении сроков реализации технических идей.
Гроховский нашел способ, как снять белую блокаду устья Волги. Однако он никогда впоследствии не называл этот способ своим: сначала не до приоритетов ему было, а потом – чего ж о прошлогоднем снеге хлопотать? Новые замыслы подпирали… (Кстати, если бы хлопотал – ему бы с основанием сказали, я думаю, что способ этот давно известен, лет сто, в частности известен был адмиралу С. О. Макарову.) Но как конструктор он здесь проявил себя впервые.
Командованию красной флотилии он предложил совершить диверсию: торпедировать деникинские корабли с рыбниц, все с тех же парусных рыбацких лодок, входивших в морской экспедиционный отряд. Правильнее сказать, не с них, а из-под них. Подвесить под рыбницы, к их килям, торпеды, как бомбы к самолётам, – чтобы сверху ничего не разглядеть было, – и пусть лодки не торопясь, как бы по своим рыбацким делам, потихоньку идут к кораблям белых. Подойдут, развернутся поудобнее и – залп!
Поступило донесение, что один деникинский крейсер отошел от других на несколько миль на зюйд-ост и там стал на якорь. Прямо, как нарочно, на руку красным: чтобы сперва на нем одном проверить замысел и пока с одной лодкой провести опыт. Будет взорван – белые наверняка решат, что он напоролся на мину заграждения, как бывало, и тогда операцию можно будет уверенно повторить разом против всех белых кораблей.
Ночью от берега дул легкий бриз, утихший к рассвету, но еще уловимый, достаточный. Добровольцы, отобранные так, чтобы они знали паруса, сети и все прочее, что положено знать рыбакам, переоделись в брезентовые робы, позаимствованные у местных жителей, и, чтобы еще надежнее успокоить белых, если те вдруг остановят лодку, начнут проверять ее и команду, взяли с собой юнгу под видом сына хозяина рыбницы. И самого «хозяина» взяли, своего человека из Астрахани, бывалого волгаря, на случай, если у белых придется говорить с кем-нибудь тоже бывалым и тоже астраханцем.
Кажется, решительно все случайности предусмотрели, приготовились к ним, только с юнгой промахнулись, и это их погубило. Уж очень мал был юнга, лет десяти всего или даже еще меньше.
А Гроховского Кожанов с ними не отпустил. В экипаже, где каждая пара рук на счету, Павел оказался бы лишним. Настоящего матросского опыта у него не было, на корабле он прослужил всего ничего, да и то не в плаваниях. Не было плаваний: Балтийский флот в то время обезлюдел, матросы уходили на сухопутные фронты разгоравшейся гражданской войны. Ушел тогда и Гроховский с отрядом Дыбенко.
…Море было спокойное, утро ясное. Под слабым ветерком отяжелевшая, с торпедой под килем рыбница шла медленно, парус ее скрылся за горизонтом часа только через два.
Ни к полудню, как рассчитывали, ни к ночи она не вернулась. И взрыв с моря не донесся. Что с ней случилось, стало известно лишь несколько дней спустя.
Перед тем как сблизиться с намеченным для атаки крейсером, «рыбаки» поманеврировали перед ним, возможно переусердствовали – слишком долго оставались у него на виду, привлекли к себе внимание. Им просигналили: подойти для проверки.
Белые осмотрели лодку снизу доверху, ничего не обнаружили и уже разрешили отваливать подобру-поздорову, когда вдруг юнга громко, при офицере, спросил:
– А торпеду когда пустим?
Их повесили в Петровск-Порте, нынешней Махачкале.
Коротко о том, что произошло дальше. Поняв, что случай с «рыбаками» – это сигнал о подготовке красными более масштабной морской операции, деникинцы попытались ее упредить. Из заастраханских степей на укрепленный район красных двинулись казаки генерала Толстова. Однако в плавнях, кавалерия потеряла свое преимущество, маневренность, – бои затянулись. А вскоре задули сильные, обычные в этих местах осенние северные ветры, вода у берегов Каспия стала спадать, так что деникинский флот не мог уже ни десант высадить в помощь казакам, ни эвакуировать их при надобности.
Воспользовавшись этим, наша 11-я армия нанесла по белым ответный удар.
На главную базу Толстова, на село Ганюшкино, наступали моряки Кожанова. Бои начались во второй половине ноября, в самый ледостав. Но матросов жгла злость, десятки рукавов-ериков они форсировали вплавь и вброд, среди льдин, не тратя времени на сооружение переправ. Погода была – то дождь, то мороз со снегом, то снова оттепель. Казаки, отступая, прорывались к морю, к заготовленным лодкам, чтобы на них добраться до своих кораблей, но берег успели занять красные курсанты и вооруженные рабочие отряды, присланные из Астрахани. Спастись сумели лишь немногие казаки. Толстов увел их обратно в степь, где они потом рассеялись бесследно.
Сказалась ли эта история с рыбницей, с юнгой на Гроховском? Сказалась. На его отношении к молодым сказалась, пожалуй, в первую очередь. Знали ли про нее Баранов с Алкснисом, а может, и Тухачевский? Во всяком случае, могли знать.
Через одиннадцать лет после нее, причем как раз тоже в октябре, очень молодой человек явился в НИИ ВВС по газетному объявлению о наборе сотрудников в конструкторский отдел. Беседовали с поступающими Гроховский и Титов.
– Урлапов Борис Дмитриевич. Родился в Астрахани, школу кончил в Саратове. Работал в кружке «Парящий полет», строил там планер нашего, вы, наверное, слышали, – Антонова Олега, а также другие аппараты. И свои строил…
– Стоп, не так быстро! Сколько же вам лет, позвольте спросить, Борис Дмитриевич?
– Девятнадцать… скоро будет… Ну вот. Люблю физику и математику, знаком с дифференциальным и интегральным исчислениями, с аэродинамическими расчетами, умею летать на планере, знаю слесарное, столярное, обойное и малярное дело…
– Комсомолец?
– Давным-давно!
– Предлагаю вам место чертежника, Борис Дмитриевич, с этого у нас все начинают.
– Не согласен! Такой работы везде полно, а я хочу конструктором!
– И никак не меньше?
– Так берете или нет?
Пришлось взять. «Не то уйдет Борис Дмитриевич, ведь слезами потом обольемся!» – улыбнулся Гроховский Титову.
А еще через год-другой Урлапов стал в Осконбюро проектировать свои самолёты (начав с тяжелого десантного планера), правда, все же под верховным руководством Гроховского. Летчик-испытатель, писатель М.Л. Галлай рассказывает, как, будучи в 30-х годах студентом, он прирабатывал на авиационном заводе в Ленинграде и поразился, увидев, что филиалом КБ Гроховского там «командует юный Боря Урлапов» – заместитель, главного конструктора.
