— Крестовый поход объявить надо, — решил Оттар. — Доколе мы терпеть эту мразь будем?!
— Замечательно, — слегка иронично отозвался Эрик. — Крестовый поход против брата короля? Увольте.
— Ты сам говорил, что твой дядя поднимал мятеж против отца нынешнего короля.
— За что и был казнен, — согласился Эрик.
— А ты, конечно, простил Эстиварам его смерть? — завелся Оттар еще пуще.
Ядвига забеспокоилась всерьез:
— Оттар, какой ты вспыльчивый и бескомпромиссный! Нельзя же так…
— Это по-другому нельзя! Я рыцарь, мне бесчестно заключать договоры и перемирия с теми, кто предает нашу веру!
— Упрек в мой адрес? — уточнил Эрик благодушно. — Оттар, не кипятись. Просто это не мое дело. Мое дело — переловить бандитов и вручить их инквизиции. Поступать иначе — предаваться греху гордыни. А быть крестовому походу или нет — решает Церковь.
— Кстати, — быстро произнесла Ядвига, — вчера отец Сигизмунд заезжал, о тебе спрашивал. Он хочет отправить часть зерна на зимнюю ярмарку в Румале, говорят, там неурожай, и цены весьма хороши.
Эрик тут же забыл про крестовые походы. Оттару сделалось противно: стоило бабе открыть рот, так Эрик уже никого, кроме нее, и не слышит. Все, буквально все предали рыцарство! Отец Сигизмунд, фанатичный аскет и инквизитор, думает, где б продать монастырское зерно подороже. А Эрик обдумывает, как бы не упустить свою выгоду от сделки…
— Он говорит, что хотел бы воспользоваться правом беспошлинного ввоза, которое ты даровал всем валадским монастырям. Но в Румале с него все равно сдерут втридорога, потому что он иностранец.
— И он хочет получить от меня грамоту, в которой числился бы моим вассалом из Трои-Черевицы? — догадался Эрик. — Что ж, я заеду к нему завтра… Он еще в монастыре?
Не дождавшись окончания ужина, Оттар скомканно пожелал хозяйке доброго сна и закрылся в своей комнате. Ему стало грустно и муторно. Эрик, лучший друг, погряз в торгашестве… И дело не в том, что он боится присягу нарушить, нет! Оттар прекрасно понял: Эрик обабился и сама мысль о войне ему претит. О любой войне. Ему бы дома сидеть да денежки считать.
Он вертелся с боку на бок, никак не мог уснуть. За окном давно мерцали полуночные звезды, во дворе даже цепные кобели не тявкали, а сон к Оттару не шел. Встал, бесшумно открыл дверь. В дальнем конце коридора из-за неплотно притворенной двери раздавался детский плач. Оттар поморщился: сопли, слезы, мокрые пеленки. Что прекрасного находит в этом Эрик? Дети хороши, когда они, во-первых, сыновья, во-вторых, уже достаточно взрослые, чтоб ездить верхом и не хныкать, получая синяки да царапины на учебных поединках. А что хорошего в девчонках? Еще три деревни ей отписал. И появляется тут так часто, что даже отец Сигизмунд ищет его у Ядвиги, а не в Найноре.
На веранде было тихо. Позванивали комары, стрекотали кузнечики, доживая свое лето. Оттар постоял, дыша глубоко и медленно. За спиной послышались шаги. Обернулся — Ядвига. Он поморщился, не скрывая неудовольствия, хотя понимал, что ведет себя неучтиво.
Ядвига не заметила. Поискала глазами, потом придвинулась, кутаясь в шаль:
— Эрик тоже вышел?
— Странно, что ты мне задаешь эти вопросы. Я думал, вы вместе спите.
Оттар рассчитывал, что Ядвига обидится. А она тихо рассмеялась:
— Мы не спали вместе с тех пор, как он увлекся Изабелью дель Вагайярд и бросил меня. С тех пор мы — близкие друзья, родственники по общему ребенку, если хочешь. У Эрика есть свои покои в доме, он волен приходить и уходить, когда ему пожелается. Но вместе мы не спим.
— Я ничего не слышал про эту… Изабель, да?
— Говорят, красивая. — Ядвига прислонилась бедром к резным перилам веранды, глядела на звезды. — Когда я понесла, Эрик настоял на свадьбе. А перед тем решил навестить сестру в Хойре. И познакомился там с Изабелью. Мне о том сплетники тут же поведали. Тот роман у него был столь страстным, что Эрик будто с ума сошел. А спустя два месяца пришел ко мне, раскаявшийся, признался в измене. Роман с Изабелью кончился. Не знаю, почему. Умолял простить его, обещал горы золотые, только я смотрела на него и понимала: ко мне он вернулся из чувства долга, потому, что я ношу его ребенка. А любить он меня больше не любит, всю нашу любовь выпила Изабель. Я и сказала ему: свадьбы не будет, ребенка обеспечишь, а больше мне не надо.
— Какая трогательная история! — Оттар не скрывал иронии. — Какое благородство!
— Ты о чем? — не поняла Ядвига.
— Да обо всем… Я просто удивляюсь, что ты сделала с ним? Он был нормальным мужчиной, с нормальными интересами, он стремился к подвигам и к славе. А стал каким-то торгашом, скотником…
Ядвига смотрела на него с мудрой улыбкой. Оттар запнулся, она воспользовалась паузой:
— Ты просто еще очень маленький, Оттар. Ростом велик, а умом — ребенок. А Эрик — взрослый. Только и всего. Все эти подвиги — тлен и прах.
— Так может говорить только женщина! Тебе не понять…
— Чего? Желания похвастать, скольких убил и ограбил? — она вздохнула. — Каждый из нас в детстве мечтает. Кто о чем. Кто-то о славе, кто-то о том, чтоб быть женой прославленного рыцаря. Мой отец как раз таким прославленным и был. Маленькая я думала, что буду блистать на придворных балах, и мне будут посвящать сонеты. Моя мать тем временем истязала себя непосильным трудом, поднимая четверых дочерей, поскольку отца дома никогда не было. А когда появлялся, то глядел на голые стены и морщился: ему не хотелось в это верить. Он и нас терпеть не мог, мать за то, что не родила сына, а нас за то, что не мальчики. Вести хозяйство он не умел вовсе, говорил, что не рыцарское дело в навозе копаться да с купцами торговаться. Потом умер. Когда моей руки попросил Венцеслав, которому было шестьдесят, который был хоть и златирином, но без титула, и я согласилась, моя мать плакала от счастья. Потому что одна из моих сестер стала любовницей орросского барона, а затем куртизанкой, другая ушла в монастырь, а самая младшая вышла замуж за купца. Вот тебе и мечты, Оттар.
— Если б твоя мать не была так меркантильна…
— Оттар, ты когда-нибудь голодал? — проникновенно спросила Ядвига. — Ну, хотя бы ел то, что едят нищие крестьяне не здесь, а где-нибудь в Орросе? Когда даже осенью хлеб видишь раз в неделю, а так — лук да репа, да то, что в лесу соберешь? Венцеслав, царствие ему небесное, редкой души человек и настоящий рыцарь, позволил моей матери жить с нами. И до самой смерти она благодарила Хироса за то, что я оказалась благоразумней нее.
— А Эрика ты по той же причине выбрала? — внезапно разозлился Оттар. — Благоразумие? Самый богатый из претендентов? И замуж выходить отказалась не потому, что он тебя не любит, а потому, что ты, играя на его чувстве долга, сможешь для своей дочери вытянуть больше?
— Ядвига не только моя. Она еще и его дочь, — сдержанно ответила женщина. — Ты становишься бестактным, Оттар. Но я все же отвечу. Эрика я выбрала потому… потому, что выбрала. Но он не мальчишка, как ты. Ты ведь не заметил, что он ранен.
Оттара будто под дых ударили.
— Он получил в живот стрелу с зазубренным наконечником. Хорошо, что ниже печени, а то б не выжил. Кроме нее, у него еще восемь ран поменьше. Ту стрелу он просто обломил, а наконечник остался в теле. Эрик довез пойманных разбойников до Сарграда. Там ему арабский врач удалил наконечник и предупредил, что рана загноилась. Но Эрику сказали, что часть разбойников ушла в сторону Травискара, он кинулся в погоню. В монастыре ему пришлось остаться. Он две недели лежал в бреду, поднялся только три дня назад. И с этой бандой… Он не затем говорил про хозяйство, чтобы мне удовольствие доставить. Для того, чтобы тебе в моем присутствии не вздумалось про арантавское отребье рассказывать. Эрик меня боялся взволновать. Он не знал, что мне про ту банду уже рассказали. Как и про его ранение, впрочем. Вот так-то, Оттар. А то, что он в мелочи хозяйственные вникает, — так он о дочери заботится. Ты на его месте всем бы похвастался, что красотка Ядвига ребенка от тебя родила, но о приданом для дочки ты и не вспомнил бы.
