Зеленский. Не во мне дело. Они сами этого не знали. А неосознанный факт – это еще не факт. Пока человек не понял, что хлебным ножом можно зарезать другого человека, этот нож не опасен, он – не оружие. Вы поняли? Вы выявили скрытую расстановку сил в коллективе, и это теперь уже как бы другой коллектив. Он менее управляем, чем вчера. Екатерина Михайловна для них уже не авторитет. А он не авторитет для меня. Тут мы с вами расходимся.
Тюнин. А я и не настаиваю ни на чем. Кого кем назначить – дело администрации. Мы только говорим, какой тип руководителя желателен в данном коллективе.
Зеленский. Ничего. Коллектив перебьется.
Тюнин. Но это чревато новыми конфликтами.
Зеленский. Больше конфликтов не будет. Мы извлекаем уроки из ошибок.
Тюнин. Но…
Зеленский. Из чужих – даже лучше. Мы уберем Изюмова из цеха.
Тюнин. То есть как?!
Зеленский. Согласно вашей рекомендации. Сами же говорите: хорошо, когда в цехе один лидер. Вот мы так и сделаем.
Тюнин. Но это… это же нечестно! Изюмов-то в чем виноват?
Зеленский. А я не понимаю – что вам Изюмов? Кто он вам – сват, брат?
Тюнин. Да никто, я его вообще в глаза не видел.
Зеленский. Ну так в чем же дело? Побеспокойтесь лучше о себе. После того, что вы устроили в шестом цехе, мне будет очень нелегко разрешить вам продолжить работу в других цехах. Очень нелегко. Так что вы уж скажите спасибо, если я смогу это для вас сделать, заканчивайте и идите пишите диссертацию. И не забудьте позвать на банкет, когда защитите.
Тюнин. Но…
Зеленский. Если защитите. И, кстати, прекратите принимать исповеди. Вы не священник, а у нас не божий храм.
Тюнин. Но если люди идут ко мне с тем, что у них наболело, что же мне – гнать их? И потом, это интересно – то, что они говорят. И для вас даже больше, чем для меня. Вы вот послушайте, я две тетради исписал…
Сергей Ервандович. Это… Что это я хотел? Забыл. Ведь хотел что-то сказать. А, ладно. Говори не говори – один дьявол. Даже наоборот. Меньше скажешь, больше нервов сбережешь. Я поначалу тут все высказывался, горячился. Все не по мне тут было. Я до этого цеха в седьмом работал – там порядка побольше было. Там коллектив, традиции. Там мастер – человек. Там со мной здоровались – картузы снимали. Начальник цеха сам из мастеров в прошлом, в этом-то и шутка. Начальник – он что? Он должен уметь слушать. Перво-наперво слушать. А уж потом – разговоры разговаривать. Это ведь каждый дурак умеет. А толку что от этих проработок? Как ветер налетел, так и улетел. Только пыль поднялась. И не видно в ней ничего – где по делу, а где по гонору. А рабочий – он этого не любит, когда не по делу. Этот цех вообще несчастный. До нее начальник был – все до лампочки ему, полная электрификация. Наша пришла – в каждую щель норовит. Ну, разве это дело, чтоб начальник в ерунду лез. Для этого и есть – мастер. Мне за это деньги платят. Небольшие, правда, но все же. Их же отработать надо. А для этого мастер, я то есть, престиж должен иметь. Уважение всеобщее от рабочих. А как они меня уважать будут, когда меня на их глазах ругают все кому не лень. Где это видно – мастеру при рабочих выговаривать. А у нас – запросто. Как публика есть – так сейчас спектакль. Не по-хозяйски это, себе же во вред. Они потом с меня же спрашивать сами будут. А я бы рад в рай, да грехи не пускают. Не мои грехи – ихние. Рабочий видит, как со мной сверху, и так же – снизу. Вот и получается, я меж двух огней. Почему интересы рабочих не защищаешь, почему на поводу у рабочих идешь? Вот и крутись. Извините, я тут вроде лишнего, наверное… Наболело. Кому-то надо высказать. Давление в душе понизить. А что-то я ведь вам хотел сказать – забыл. Важное что-то. А что – не помню.
Зеленский. Ну и что здесь нового? Америку открыл.
Тюнин. Но если это все известно, то почему же до сих пор…
Зеленский (берет ручку). Кстати, кто это говорил?
Тюнин. Не важно. Один из мастеров.
Зеленский. В жилетку всегда легче плакать, чем что-то делать. Особенно если жилетка пришлая. (Кладет ручку.) Я знаю, чьи это речи…
Входит курьер.
Курьер (Иванову). Вас просят зайти в дирекцию.
Иванов. Зачем, не знаешь?
Курьер. В приказе расписаться. Насчет эффективности работы.
Иванов. И для этого отрывают от нее? (Пожимает плечами, уходит вместе с курьером.)
Тюнин (после паузы). Катя…
Екатерина Михайловна. Опять ты меня караулишь?
Тюнин. Катя, это глупо. Неужели ты всерьез считаешь, что я хотел хоть как-то тебя… Ну как ты можешь даже думать так? После всего… Ведь если бы не то собрание… Ну что ты молчишь? Неужели из-за того, что кто-то что-то сказал… Ты подумай – три миллиарда, а мы – две песчинки, и какой же случай должен был свести нас… Это судьба, Катя, неужели ты не понимаешь? (Обнимает ее, она пытается освободиться, но он не пускает.) Катюша… Катенька… Свет мой… (Она затихает в его объятиях.)
Екатерина Михайловна (после паузы). У тебя нос холодный. И руки как лед. Господи, почему мне все время тебя жалко? Что я за дура такая…
Тюнин. Ничего ты не дура. Ты очень даже умная. И жалко тебе не меня – нас. Разве нет?
Екатерина Михайловна. Ну ладно, иди, поздно уже. И ты замерз, простудишься.
Тюнин. А может…
Екатерина Михайловна. Не стоит. Я устала. И какая-то сама не своя. Я не понравлюсь тебе – такая.
Тюнин. Ерунда.
Екатерина Михайловна. И потом… Я не знала, что мы встретимся, и договорилась… Ко мне должны прийти.
Тюнин. Так поздно? Кто?
Екатерина Михайловна. Не все ли равно. (Пауза.) Изюмов. Он приехал, хотел зайти. (Пауза.) Тебе это неприятно?
Тюнин (после паузы). Скажи… А это правда, что…
Екатерина Михайловна. Нет. А кто тебе сказал эту глупость?
Тюнин. Сказали.
Екатерина Михайловна. Зинаида, не иначе.
Тюнин. Это неправда?
Екатерина Михайловна. Нет. То есть он… Но это было давно. А Зинаида… Вот теперь и сводит счеты.
Тюнин. Как у вас все сложно.
Екатерина Михайловна. Сложно? Жизненно. Это раньше люди в одном месте работали, в другом – любили. Время было – на другое место. А сейчас когда? Работа – транспорт – магазин – кухня. Вот и вся любовь. В транспорте – тесно, в магазине – некогда, на кухне – некого. Вот и остается…
Тюнин. Ты, оказывается, циник.
Екатерина Михайловна. А ты разве на водах меня встретил? И не на балу.
Тюнин. Ну и что в этом хорошего?
Екатерина Михайловна. Раньше только вас красила работа, вы отдавали ей свою жизнь, а мы свою – вам. А теперь… Ну ладно, не будем считаться, кто кому. Иди, уже поздно.
Тюнин. Катя…
Екатерина Михайловна. Что?
Тюнин. До завтра?
Возвращается Иванов.
Иванов (Тюнину). Я видел вашего профессора. Он, оказывается, предупреждал вас.
Тюнин (Екатерине Михайловне). До завтра, да?
Иванов. Вы что, не слышите меня?
Тюнин (Иванову). Что?
Иванов. Я говорю, ваш профессор считает, что вы сами нарвались на неприятность, что он вас предупреждал.
Тюнин (посмотрел на Екатерину Михайловну, которая отошла, нехотя повернулся к Иванову). Профессор… Да, действительно предупреждал.
Профессор. Вы, голубчик, правда такой наивный или прикидываетесь? При чем здесь какой-то Изюмов? Речь не о нем – о вас! О вашей диссертации. Если вы с ними поссоритесь, они вообще не дадут вам отзыва. Или дадут отрицательный. Это значит – новый эксперимент. На другом заводе, может быть, даже в другом городе. Это еще год-полтора.
Тюнин. Так… А если я, значит, сделаю вид, что ничего у них не произошло…
Профессор. То они сделают вид, что у вас ничего не произошло.
Тюнин. Значит, можно плевать на здравый смысл, не надо уступать место инвалидам, разрешается обижать слабых и брать чужое? Так?
Профессор. Когда в чем-то не везет, голубчик, главное – не обобщать.
Николаева. Хорошо сказано.
Тюнин. Но они зачеркивают весь смысл нашей работы. Что же, закрыть глаза на это? Мол, не наше дело? Нет, это так нельзя оставить.
