Иветта решила посоветоваться с матерью — вдруг у них в театре есть должность помощника пиар-менеджера или любая офисная работа — да хоть на звонки отвечать! Лилия уже обижалась, что Иветта не приехала в первый же день после возвращения и немедленно не предъявила жениха.

— Ты что, подцепила богатого иностранца лет шестидесяти и боишься, что его уведу? — спросила Лилия по телефону.

— Нет, мама. Мы просто очень забегались из-за проблемы жилья и денег. Но обязательно приедем на следующей неделе.

Действительно, приехали. Дима очень волновался — в его представлении актриса была овеяна ореолом неземной красоты и надменности, и никакие объяснения Иветты, что существует второй план, не помогли.

— У меня ведь нет ни одной знакомой актрисы. Это потрясающая профессия. Я как-то побывал на спектакле Фрейндлих — был потрясен и понял, что все остальное — мишура, а это — настоящее умение владеть душами. Скажи она тогда зрителям: «Немедленно бросайтесь из окна!» — весь зал побежал бы к окнам и выкинулся наружу.

— Моя мама — далеко не Фрейндлих. Ты будешь разочарован.

Разочарована оказалась Лилия. Нашла довольно неуклюжий предлог и отослала Диму купить сахар к чаю («Неожиданно закончился, только что заметила, вы уж простите, пожалуйста!») и тут же набросилась на Иветту:

— Ты с ума сошла! Ты кого привезла?

— Что не так?

— Это же сопляк! Провинциальный сопляк! У него же говор! Он вилку с ножом держать нормально не умеет! И выглядит так, как будто третий день с пальмы слез. Он просто зарится на твою московскую прописку. Да ты старше его на десять лет!

— Всего на семь, мама.

— Не важно. Когда тебе будет тридцать и ты уже начнешь терять свежесть, ему только исполнится двадцать три, и он будет гулять по бабам лет восемнадцати. А ты будешь рыдать в подушку и потом, когда подашь на развод, лишишься половины квартиры. Ви, не сходи с ума, это не твой мужчина.

— Мама, мне лучше знать.

— Ну почему моя дочь выросла сорняком?

Лилия патетически воздела к небу заломленные руки и украдкой взглянула в зеркало на свой жест. Иветта заметила и улыбнулась уголком губ — она знала мать от и до и могла предсказать каждое слово, каждую гримаску. Наверное, признак плохой актрисы — когда ты играешь, а зрители могут предсказать каждое слово и каждый жест твоей роли.

— Почему моя дочь не может выбрать себе достойного спутника жизни? Разве она не красива? Теперь, найдя свой стиль, послушав материнские советы, она стала женственной! Разве она не умна? Разве она не обладает способностями к кулинарии? Разве она хуже других? Ну почему небо так жестоко меня карает? У других дочери приводят в дом достойных зятьев, те носят их на руках, покупают драгоценности, меха, возят отдыхать за границу, и только моя дочь выбирает голодранцев и альфонсов.

Иветта взяла печенье и поинтересовалась:

— Мама, а что у тебя за новая манера говорить обо мне в третьем лице? Ты играешь в какой-то классической трагедии?

Запал Лилии угас, и она сказала просто:

— Я за тебя переживаю, понимаешь. Ты приведешь этого мальчика, а потом при разводе он оттяпает треть квартиры и выселит вас с отцом в однушку. Разве ты сможешь жить с отцом при его-то пьянках в одной комнате?

— Знаешь, мама, а отец ведь бросил пить.

— Да ладно. Его пытались лечить не один год — без толку.

— Бросил.

— Он сказал? Каждый алкоголик считает, что у него нет зависимости и он может бросить. Я уже давно поняла, что твой отец — неудачник.

— А он так не считает. Он действительно бросил пить, нашел работу и сейчас руководит ремонтной бригадой. Вдобавок через месяц он женится, и его невеста ждет ребенка.

Высказав матери все эти безусловно обидные для нее вещи (они выпадали из построенной Лилией картины мира — значит, обижали и раздражали), Иветта спокойно открыла дверь вернувшемуся Диме. Чай они допили в холодно-светской беседе.

А потом ушли.

Иветта не собиралась страдать от того, что ее избранник не пришелся матери по душе. Матери понравился бы только миллионер, который, одаривая украшениями дочь, не забывал бы вешать бриллиантики и на шею матери — дескать, спасибо, что родили и воспитали такое сокровище. Подобные мужчины, наверное, где-то водятся, но девушка явно не собиралась посвятить жизнь поиску идеального зятя для своей матери.

— Я не понравился твоей маме? — расстроенно спросил Дима.

— Не думай об этом. Для меня это все равно не важно.

Главной проблемой Иветты была Мария Викторовна. Хотя Дима действительно стал по вечерам играть в кабаках, все равно денег, чтобы снять двухкомнатную и забрать к себе старушку, не было и в ближайшие несколько лет не предвиделось. Иветта призналась во всем отцу, и выход неожиданно предложила Наташа:

— Живите здесь, а мы будем жить в вашей однушке. Вы нам точно так же будете отдавать деньги за комнату.

Иветта расцеловала мачеху и пообещала не деньги за комнату, а целиком оплачивать квартиру и еще сделать там ремонт к обмену. Этим остались довольны все участники — Александру было накладно в ожидании наследника отдавать Иветте за комнату, а теперь выходила приличная экономия. Наташа все равно получила прописку (и смогла встать на учет в консультацию, где ее тут же отругали, что она не пришла недель в десять-двенадцать, как будто сами не отказались ее принимать), ей не особо важно было, где именно жить. А Иветта и Дима немедленно позвонили Марии Викторовне и велели собирать вещи.

— Если боитесь, что дом развалится, — попробуйте его сдать, — посоветовала Иветта.

— Ой, деточки мои, — заплакала в трубку Мария Викторовна, — я уж и не ждала, я даже не собиралась ведь, дайте хоть месяц тут все дела в порядок привести!

Соседки, которые раньше посмеивались над Марией Викторовной и ее любовью к жиличке, прикусили языки. Сплетница Галя зашла в гости с тортом:

— Ты уж меня извини, если что не так сказала. Я ведь искренне, от чистого сердца. Наслушаешься тут, начитаешься — и подозреваешь всех потом.

Мария Викторовна охотно простила, обняла соседку и поставила чайник.

— Надо же, какая твоя Светочка… ближе родной. Мои вот лишний раз не зайдут, только денег просят, как будто я их печатаю, а как огород вскопать — ни одного не найдешь и не загонишь помочь. А тут… В Москву зовет… — Галя даже прослезилась. — Ты не думай, что я завидую. Я, конечно, завидую, но зла тебе не желаю. Просто плачу, что мне такого счастья судьба не послала. Ты хоть из Москвы звони иногда или письмишко напиши.

— Галь, да ты что, в Америку меня отправляешь? Тут ехать два часа, я приезжать буду. Лучше узнай, нельзя ли кому-нибудь мой дом сдать. Продавать жалко, а сдать готова за копейки. Или бесплатно пусть поживут — лишь бы за домом присматривали.

У Марии Викторовны поселили молодую пару — дочь соседки с мужем, а за Марией Викторовной приехали Дима и Иветта, возмущаясь, что ее багаж не лезет в «Жигули».

— Надо было «бычок» нанимать, если бы знали, что вы решили все добро перевозить.

— Светочка, но тут же все нужное. Как я, например, без машинки швейной или как компьютер свой оставлю?

Дима смеялся и помогал таксисту укладывать вещи. Ехали, скорчившись, заваленные сумками и пакетами.

Главной жертвой в этой истории сочла себя Димина мать. Она позвонила Диме и разрыдалась так, что Иветта предложила немедленно ехать к ней и вызывать скорую, пока у Анастасии не произошел гипертонический криз на нервной почве.

— Как ты мог? Как ты мог? — выкрикивала в трубку Анастасия. — Я для тебя все, я тебе жизнь посвятила! А ты какую-то старуху… будешь жить со своей официанткой и ее старухой, с чужими людьми, а родную мать бросил! Я приеду и повешусь у тебя перед дверью! Пусть все знают, до чего ты довел мать! Мне все равно не жить! Мой сын…

Дальше слышался бессвязный вой.

— Похоже, нам придется поселить здесь еще и твою мать. Но тогда я точно сбегу, потому что я ее боюсь. Мы не уживемся.

— Родная, я сам с ней не уживусь. Она меня удушит своей любовью. Надо найти ей какое-то стоящее занятие, а лучше всего выдать ее замуж.