– Мисс Луиза – его наследница.

– Наследница? – уточнил Руперт, всем телом подавшись вперед. – У него нет сына?

– Увы, мать девушки умерла рано, а Майкл Грэхем так и не женился вторично. Мисс Луиза, если и не унаследует все средства отца и утратит контроль над компанией после его кончины, все же непременно получит большое состояние, которое позволит ей вести ту жизнь, к коей она привыкла. Говорят, мистер Грэхем в дочери души не чает.

Уильям Адамс наверняка разгадал причину, по которой граф Рэйвенвуд заинтересовался молодой женщиной, однако был достаточно деликатен, чтобы никак это не прокомментировать. Погоня за богатой наследницей являлась у английских джентльменов одним из видов национального спорта, особенно если в кармане зияла дыра, а владелицы огромных состояний не спешили осчастливить господ своим вниманием. Эта игра появилась давно, и к ней привыкли настолько, что даже стали получать от нее немалое удовольствие.

– Благодарю вас, мистер Адамс, – произнес Руперт, вставая, – вы мне очень помогли. Теперь я смогу поддержать беседу с дамами на должном уровне.

– Не сомневаюсь, – пробормотал Адамс себе под нос. Граф сделал вид, что не услышал.

В клубе, где Руперт бывал практически ежедневно, к полудню собралось уже немало джентльменов. Пока жены и возлюбленные просыпались и проводили несколько часов перед зеркалом, дабы сделаться почти идеальными, словно на картинах Томаса Лоуренса[2], мужчины обменивались последними новостями, обсуждали газетные статьи, пили чай (а некоторые – более крепкие напитки, призванные сгладить последствия бурной ночи) и предавались тому восхитительному ничегонеделанию, которое прекрасно само по себе, если, конечно, у вас есть вкус и возможность себе это позволить.

Граф Рэйвенвуд любил клуб не только за пространные разговоры, которые вели здесь образованные люди, но и за ту неуловимую атмосферу благополучия, которая всегда царит в подобных заведениях. Даже если у вас денежные затруднения и кредиторы выстроились в очередь под окнами вашего поверенного (в крайнем случае – под вашими), даже если случилась душевная драма, в клубе всегда можно найти утешение, совет и отдых от мрачных мыслей. Это маленький мужской рай, куда так приятно заходить, еще не вознесясь на небеса. Здесь, среди дубовых панелей и сдержанных картин с изображениями морских баталий, великих людей и успокаивающей природы, среди ароматов кубинского табака и благородного сигарного дыма, зачастую решались важнейшие жизненные вопросы и заключались сделки, в том числе брачные, здесь можно было встретить тех людей, которых не встретишь нигде более.

Клуб «Эймс», в котором состоял Руперт, был невелик и удобен для молодежи – сюда можно было попасть по рекомендации действительного члена клуба, едва вам исполнится двадцать, тогда как во многих местах не разрешалось переступить порог, пока не стукнет тридцать. Иногда граф, желая последовать примеру некоторых своих знакомых, подумывал о возможности членства в нескольких клубах сразу, однако, по спокойном размышлении понимал, что не сможет ни вести столь насыщенную светскую и общественную жизнь, какая для этого требуется, ни платить внушительные членские взносы. На «Эймс» ему хватало, кроме того, здесь состояло немало интересных людей и часто появлялись гости из других клубов – так чего было еще желать?

Клуб располагался неподалеку от Пэлл Мэлл – первой улицы в Лондоне, где появились газовые фонари, – словом, в районе престижном и уважаемом. Когда Руперт вошел в одну из просторных гостиных – Дубовую (кроме нее имелись еще Ясеневая, Сосновая и прочие), там уже находилось человек десять. Мужчины вели оживленные разговоры. За самым лучшим столом, у окна, собралась небольшая компания, и граф направился именно туда.

– А, вот и вы, граф! – приветствовал его сэр Найджел Гринуэй, человек тридцати с лишним лет, обладатель звонкого голоса и приятной внешности. Увы, несколько лет назад с сэром Найджелом произошел несчастный случай: коляска, которой он управлял, перевернулась, и с тех пор сей достойный джентльмен передвигался медленно, сильно хромая и опираясь на внушительную трость. Физические недостатки он компенсировал острым умом. – Мы не сомневались в вашем скором появлении и даже оставили для вас кресло.

Руперт любил именно это кресло – старое, чуть потертое, благородно скрипящее, – и был благодарен друзьям за внимательность.

– Спасибо, Гринуэй, вы, как всегда, меня порадовали.

Кроме Найджела, за столом, большую часть которого занимали разнообразные блюда и чашки, присутствовали еще двое: Александр Блоу (барон Джестер) и сэр Фредерик Лэмпсон. Обоим еще не исполнилось тридцати, однако они были старше Руперта, что, впрочем, не мешало ему периодически выигрывать у них в спорах.

Недавно женившийся Блоу имел мечтательный вид, столь присущий счастливым супругам. Это служило темой беззлобных шуток со стороны друзей, еще не связавших себя узами брака и не имеющих постоянной сердечной привязанности. Гринуэй иногда по привычке называл их маленькую компанию «столом холостяков», и хотя, разумеется, они были не единственными членами клуба, общался Руперт чаще всего именно с ними.

Усевшись в кресло и изложив подошедшему официанту свои пожелания, граф отметил:

– Удивительно хороший сегодня день.

– Вот как? А мне кажется, мы скоро задохнемся от лондонского смога, – фыркнул Лэмпсон. Он был чертовски хорош собой, его яркая красота заставляла словно отодвигаться в тень очарование сэра Найджела и спокойную миловидность довольно хрупкого барона Джестера; Руперт же не задумывался над тем, как он сам выглядит на фоне человека, обладающего столь выразительным физическим совершенством. – Когда дождь все-таки изливается на наш многострадальный город, мне кажется, будто на меня льется дым из фабричных труб. Иногда я думаю, что лучше бы эта машинная революция не случалась вовсе.

– И мы жили бы в грязи, без света и без техники, которая сейчас облегчает нам существование? – возразил Руперт. Разговоры о погоде, столь типичные для клубов, в кругу молодежи быстро уступали место более важным темам. – Увольте, сэр, ни за что!

– Я знаю, что вы любите эти громыхающие чудовища, однако скажите, бывали ли вы хоть раз на фабрике? Видели ли это невероятное машинное безумие, что овладевает умами? Промышленники с севера ходят нынче важнее павлинов, а что они дают нам, кроме шума и смога?

– Ткани для наших костюмов и платьев наших леди, предметы, что заполняют наши дома, и транспорт, который позволяет нам передвигаться все быстрее, – произнес сэр Найджел прежде, чем Руперт успел ответить. Граф был благодарен своему другу за вмешательство, так как, хотя и пользовался доступными ему благами прогресса, не давал себе труда особо в них разобраться. Статьи о промышленности он обычно просматривал бегло и тут же забывал о прочитанном. – В постоянно меняющемся мире лучше сохранять первенство, не так ли? И если английские товары будут самыми лучшими, то мы, джентльмены, получим от этого прямую выгоду.

– Вы никак заделались торговцем? – удивленно воскликнул Лэмпсон. – Господь всемогущий, Найджел! Так ведь недолго и испачкаться в фабричной грязи!

Слово «торговец» для джентльмена считалось едва ли не оскорблением, однако Гринуэй лишь улыбнулся.

– Я всего лишь пытаюсь смотреть в будущее. Коль скоро ни одна леди не спешит осчастливить меня и стать хозяйкой моего поместья, надо чем-то занимать ум, иначе он покроется копотью лени, и тогда уж точно не удастся выбраться к светочу знания и понимания. Вы согласны, Рэйвенвуд?

– Вы правы в том, что понимание и знания – это то, что двигает нас вперед. Однако я не нахожу ничего привлекательного в тонкостях фабричных дел и вряд ли когда-нибудь сойду с ума настолько, что заинтересуюсь этим. Разве что дабы произвести впечатление.

– На даму? – произнес до сих пор молчавший барон Джестер. – Где же вы найдете такую, которую увлекут подобные разговоры?