Ходжаев доложил, не пропустив ни одной мелочи. Офицеры с минуту сидели молча. Потом Сенявский потянулся к телефонной трубке:

— Ты сказал, что Кедровский работает в пятом ремстройуправлении. Это — у Зайцева. Позвоню ему домой.

— Валентин Владимирович, здравствуй! Сенявский говорит. Извини, что так поздно беспокою, но мне надо знать: у тебя Кедровский работает?

— Да-да! Маляр! Зовут Семеном Викторовичем.

— Что? В отпуск вчера ушел?.. Без содержания, на две недели?.. Так-так слушаю. Говори... говори... И все? Больше ничего добавить не можешь?.. Ну, спасибо, извини еще раз! Отдыхай... Да нет, он мне по одному делу нужен... Ты не беспокойся, считай, что ничего не случилось, и я с тобой не беседовал. До свидания!

Положив трубку, капитан поджал нижнюю губу, чиркнул спичкой о коробок, глубоко затянулся папиросным дымком.

— Плохо дело, Агзам. Зайцев сообщил, что Кедровский вчера утром пришел к нему очень возбужденный и заявил, что едет в Кумыр к тяжело заболевшей тетке, единственной родственнице, оставшейся у него. Буквально вынудил Зайцева подписать приказ об отпуске. Обещал вернуться через две недели. Видно придется обратиться за помощью в республиканское управление, чтобы перекрыть Кедровскому все дороги для бегства. На всякий случай надо сообщить кумырским товарищам, пусть задержат Кедровского, если он действительно поехал туда.

— Звони, Петр. Это не помешает. А мне разреши сейчас съездить в Министерство связи к Борщовой. Авось, как говорится, она что-то дельное подскажет. Ведь женщины — народ наблюдательный, а она, считай, три десятка лет бок о бок с Кедровским живет.

— Отправляйся, Агзам. И если что важное выяснишь, не медли, звони прямо из Министерства... Да! Форму надень, а то ведь среди ночи в штатском Борисова тебя в здание не пустит.

После отъезда старшего лейтенанта прошло с полчаса. Телефон на столе Сенявского вдруг залился тревожной трелью. Капитан подхватил трубку:

— Сенявский слушает!

— Петр, долго рассказывать, но, кажется, Кедровский здесь в городе, у своей знакомой. Адрес известен! Я сейчас выезжаю и, если он там, арестую.

— Подожди, Агзам! Может быть, тебе в помощь Рябчикова подослать?

— Не надо, вдвоем с шофером справимся.

Газик мчался по пустынным ночным улицам города, резко взвизгивая тормозами на поворотах. Ходжаев сидел рядом с шофером, крепко ухватившись рукой за металлическую скобу, впаянную в передок кабины, и не отрывал взгляда от ветрового стекла. Он снова и снова прослеживал мысленно разговор с Борщовой.

Борщова, женщина лет сорока пяти, маленькая, подвижная, с круглым и лукавым лицом, оказалась куда наблюдательнее своего мужа. Семена Кедровского она знала со дня рождения, мальчик рос на ее глазах. Плохо, что отец семью оставил, связался с другой женщиной и уехал на Дальний Восток. Алименты, правда, платил аккуратно, даже посылки присылал. Но без отцовского глаза какое же воспитание? Мать Семена жила вольготно, бывало к себе мужчин приводила, часто на сутки-двое из дому исчезала. Так и рос мальчишка без присмотра, рано начал курить, к спиртному пристрастился. Питался чем попало и где придется. После шестого класса школу бросил. Года два или три прошло, как он маляром стал и, вроде бы, нашел свое «призвание». А до этого, наверное, десять профессий переменил: то в ученики к жестянщику подавался, то вдруг часовым мастером решил сделаться, о поварском искусстве мечтал. В общем, искал место, где денег можно побольше заработать.

— Живет Семен Кедровский бездумно: работу отбыл, костюм чистый надел и уходит до глубокой ночи. За последние годы, наверное, ни разу трезвым домой не возвращался. Есть у него одна знакомая. Приходила к Семену несколько раз. Ничего себе, девица, субтильная. Как-то пришла, а Семена дома нет. Письмо оставила, на конверте написано: «С. В. Кедровскому от Маши Никифоровой». А потом раза два или три присылала письма по почте с обратным адресом: «улица Новоленинградская, 85, кв. 30».

Кедровский, если почему-либо домой пораньше придет и, не сильно пьяный, а под хмельком, так на жизнь начинает жаловаться. И то плохо, и это не так. Единственный человек-де, который его понимает, это его верная подруга Маша...

Обстоятельно рассказывала Надежда Петровна Борщова о своем соседе Семене Кедровском. А закончив, вздохнула:

— Непутевый он Семен-то. Все норовит бочком между людьми проскользнуть. Да видно споткнулся, раз милиция им заинтересовалась.

Уже брезжил рассвет, когда Ходжаев привез Кедровского в райотдел. Высокий блондин с большими залысинами на лбу, с безвольным тонкогубым ртом и маленькими трусливыми бледно-голубыми глазами, войдя в кабинет начальника отделения уголовного розыска, остановился перед столом и как-то странно свесив руки вдоль тела, не проговорил, а буквально прошептал: «Здравствуйте».

— Садитесь, Кедровский! — предложил капитан и в его голосе послышались металлические нотки. — Расскажите, где вы были позавчера вечером, с восьми до одиннадцати часов?

Глаза Семена беспокойно забегали, пальцы на секунду сжались в кулаки и тут же безвольно разжались. Ходжаев сидел сбоку от Кедровского, наблюдая за каждым его движением.

— Я не понимаю, почему я здесь? Что я сделал, за что попал в милицию? — Семен проговорил это плачущим голосом, нервно дергаясь и истерично подвывая.

— Прекратите паясничать! — резко бросил Сенявский. — Лучше ответьте на вопрос: вы знаете Курбана Алиева?

Кедровский встряхнул головой, точно от удара, бледность покрыла его длинное лицо, он метнул затравленный взгляд сначала на капитана, а потом вбок на Ходжаева.

— Да, мы знакомы.

— Вы были позавчера вечером у него в гостях?

— Был. И ушел от Курбана около одиннадцати часов. Поехал к Маше Никифоровой. Я ничего не знаю, ничего не видел!

— О чем вы говорите, что вы должны знать, что видеть? Почему так нервничаете?

— А за что меня сюда привезли? Я знаю: Курбан, когда выпьет, может что угодно натворить. Я за него отвечать не намерен. Он сам по себе, а я — сам!

— Слушайте, Кедровский не прикидывайтесь простачком. Нам известно, как вы вели себя в доме Алиевых, оскорбили жену Курбана. И поспешили уйти. Курбан побежал за вами, догнал.. Что произошло потом?

— Никто меня не догонял. Я взял такси и поехал к Маше. Спросите у нее, она подтвердит, что я пришел к ней в одиннадцать вечера!

— С ней мы поговорим отдельно. А вот на вас падает тяжелое подозрение. Примерно около одиннадцати часов ночи Курбана Алиева ударили в грудь ножом. Он находится в больнице, рана очень опасная. Имейте в виду, Кедровский, пока не поздно, расскажите обо всем честно. Добровольное признание облегчит вашу вину. Утром я поеду в больницу... Подумайте, Кедровский, не утяжеляйте свою вину.

— Ничего я не знаю, ничего не видел! Почему вы меня здесь держите, я буду жаловаться! Это безобразие! Произвол! Я ни в чем не виноват! — Семен уже не кричал, а визжал, брызгая слюной, размазывая по лицу слезы, трясясь и судорожно икая.

Сенявский приказал Ходжаеву увести Семена. «В КПЗ!» — бросил он. И тут же, словно отгородившись невидимым барьером от человека, качавшегося подобно маятнику по ту сторону стола, углубился в дело.

Вернувшись, Ходжаев застал Петра Петровича все в той же позе, склонившегося над бумагами. Сказал с сомнением в голосе:

— Уж больно труслив для убийцы этот Кедровский.

— Трусость и преступление рядом ходят, Агзам. Если только из этой версии исходить, то как раз можно предположить, что Семен убил Курбана. Представь на минуту картину, которую вчера наш Василек нарисовал... Алиев догнал Кедровского и не помирился, а поссорился с ним. Семен по натуре трус, Курбан физически куда сильнее его. В хмелю буйный, на расправу скор. Еще секунда и кулаки Алиева начали бы молотить физиономию Семена. Но этого не произошло. У Кедровского на лице ни царапины, ни синяка. Выходит, он успел выхватить нож и ударить им Курбана в грудь. Все вроде бы ясно?

Ходжаев молча кивнул, но сомнение не исчезло с его лица, оно точно застыло в уголках губ и внимательных глазах.