К отелю, расположенному на берегу Балатона и украшенному флагами разных стран, подъехал знакомый нам «Икарус», из него вышли Ласло и Юра.

Около отеля прогуливались поджидавшие кого-то фотокорреспонденты, кинооператоры протягивали кабель.

– Киносъемки, – констатировал Юра. – Здесь не поужинаешь. Поехали дальше.

Ласло поглядел на окна отеля, на столики ресторана, установленные прямо в саду, и сказал:

– Ну почему же?

Они поставили автобус на стоянку и направились через парк к ресторану.

А в парке среди подстриженных деревьев, подсвечиваемых цветными фонарями, на берегу розоватого в этот вечер Балатона, среди белых гипсовых скульптур и белых деревянных ротонд задумчиво прохаживалась молодая элегантная женщина в палевом костюме, по-видимому, от Диора, с лицом кинозвезды, отрешенным от земных забот… Она словно не замечала, как все проходившие через сад мужчины – независимо от возраста и национальности – столбенели при виде ее, лихорадочно поправляли встрепанные ветром волосы (у кого они были) и начинали лихорадочно искать повод задержаться в этом саду Эдема.

Юра и Ласло, видя, что все куда-то смотрят, тоже поглядели в ту сторону. В ранних розовых сумерках среди деревьев мелькнул палевый костюм, золотистые волосы, красивые черты лица.

– Сила, – восхищенно сказал Юра. – Ничего гражданка, а? Знакомое лицо. Где она играла?…

Ласло пожал плечами.

– А, знаешь где? – вспомнил Юра. – В прошлом году мы, омнишь, смотрели американский… Там еще пожар… А? По-моему, она.

– На Катю похожа, – сказал Ласло.

– Да? – Юра обернулся. – Вообще точно, есть что-то. Ее бы приодеть, нашу Катерину, – человеком бы стала. Но – как это у Киплинга: Запад есть Запад, Восток есть Восток… Куда нам…

Они подошли к свободному столику, сели.

Из двери вышла Ада Петровна, огляделась, посмотрела в сад, помахала кому-то рукой и крикнула:

– Катюша! Я здесь…

Юра в этот момент наливал себе кока-колу. Пенящаяся коричневая жидкость заполнила бокал, потом стол, потом часть земли около стола, – Юра ничего не замечал. Он смотрел на Катю с таким видом, что автор его даже пожалел:

– Да, – сказал он, вздохнув, – Юре не позавидуешь. Бежать вдогонку за уходящим поездом – занятие малоперспективное. Даже если догонишь, будешь являть собой плачевное зрелище. Тут есть опасность совершить в глазах женщины эволюцию, обратную той, что совершила она в твоих собственных.

Юра стоял в холле гостиницы, делая вид, что рассматривает сувениры в киоске. Из ресторана вышли Катя и Ада Петровна. Когда они поравнялись с киоском, Юра обернулся и как бы случайно налетел на Катю:

– О, привет, – игриво сказал он. – Давно приехали?

Катя ничего не ответила. Ада Петровна посмотрела на Юру, пожала плечами, отошла. Катя хотела было пойти за ней, но Юра взял ее под руку.

– Тебя прямо не узнать. Парижанка. Ты в каком номере?

– Мне больно, – тихо сказала Катя и высвободила руку.

– Слушай, может, пройдемся? Хорошая погода, теплынь.

– Спасибо, я устала. Лягу.

– С такой прической? Помнешь. Тебе теперь только стоя спать.

Катя смотрела в пол.

– Кать, ну что ты? Обиделась, что ли? Ну я же так, господи, шутя. Совсем шуток не понимаешь… Может, я неудачно… Ну так прости, ладно? – Он взял ее руку. – Ну не будем больше, а? Ну все, мир, да?…

Катя вяло отняла руку.

– Ну ей-богу, прямо детский сад. Ну я же прошу прощения. Ну неправ я был, неправ… Погорячился… Нервы что-то совсем… Ну правда, я очень сожалею… Ну вот, спроси у Ласло…

– А где Ласло? – тихо спросила Катя.

– Он? Не знаю. Где-то там. Пойдем к Балатону, такой вечер.

– Я устала.

– Ну что ты заладила: устала, устала?… Ты что сюда, спать приехала? Спать и дома можно. А тут, тут ходить надо, смотреть. Впитывать. Мы же мечтали, помнишь, чтоб вместе – на Балатоне… Ну так вон Балатон, вот ты, вот я. А?

Катя покачала головой:

– Нету.

– Чего нету?

– Тебя нету. – И она пошла к лифту.

– Катя, нам осталось здесь всего… Тратить вечер на глупые обиды…

Подошел лифт. Катя вошла, Юра – за ней. Он нажал кнопку последнего этажа.

– Мне третий, – сказала Катя.

Юра обнял ее. Катя не сопротивлялась. Она безучастно смотрела на мелькающие цифры этажей. Лифт вздрогнул, остановился, двери открылись. Катя хотела выйти, но Юра нажал первый этаж. Лифт пошел вниз.

– Катюша, родная… – Юра хотел ее поцеловать, но Катя отвернулась.

– Пусти, – тихо сказала она.

Лифт остановился, открылись двери. Вошел Ласло.

– Вот, ты искал Ласло, – сказала Катя и вышла.

Юра и Ласло вышли вслед за ней.

В холле к ней кинулся венгерский режиссер – элегантно-небрежный и напористый.

– А… Вот вы. Я вас обыскался. Целую ручки. Извините, не знаю имени…

– Катя. Котова Катя.

– Очень приятно. Я учился во ВГИКе, в Москве, но уже давно. Вас тогда, наверное… Вы давно снимаетесь?

– Я не снимаюсь.

– Как? Уже?

– Вы что-то спутали.

– Что спутал? Что я мог спутать? Я же вижу вас. Мои глаза еще ничего не путают.

– Я не актриса.

– У вас приятный юмор. Я тоже иногда говорю себе, что я никакой не режиссер.

– Нет, но я…

– Да-да, я вас понял. Вы у кого учились? Я всех у вас знаю.

– Вы ошиблись, я не актриса.

– Ну и что? Сейчас в кино много непрофессионалов.

Ия Саввина ваша. Или Горбачев из Ленинграда. Дай бог, как говорится.

Юра с изумлением прислушивался к их беседе, но подойти не решался. Катя взглянула на него и Ласло, как бы призывая их в свидетели:

– Но я не снимаюсь. Поймите. Я не актриса. У меня совсем другая специальность.

Но режиссер не сдавался.

– Актриса – это не специальность. Это – божий дар. Или он есть, или его нет. Вместо вашего лица я не сниму диплом киноинститута, мне нужно ваше лицо. Ваши глаза. Ваш тип. Очень выгодный контракт. Два месяца, и все дела. У меня должна была Веру югославка играть. Тоже славянский тип. Но – в больнице. Аппендикс. Я говорил ей: смотри, венгерская кухня – это порох… Вы уже видели декорации?

– Какие декорации?

– Я когда вас увидел – все, в десятку, не надо даже грима. Ах да, я не сказал, кажется, я «Месяц в деревне» снимаю, ваша классика. Мне нужна Вера. Мне вы нужны. И картина в кармане. Идемте. – Режиссер взял Катю за руку.

– Куда? Я занята.

– Идемте, идемте… – Он почти потащил ее в парк, туда, где белели ротонды и садовые скульптуры – декорации снимающегося фильма и где она недавно гуляла, не замечая, что это съемочная площадка: очевидно, в это время там был перерыв.

Теперь тут трудились техники, устанавливая свет, оператора возили на тележке между деревьями, словом, шла обычная суета, сопровождающая рождение каждого киноэпизода. Вокруг толпились любопытные, несмотря на то, что их периодически просили отойти подальше. Режиссер, не выпуская Катиной руки, ходил по площадке и всех спрашивал: «А где Имре, не видели?» Все его только что видели, хотя никто толком не знал, где он. Режиссер каждый раз извинялся перед Катей, говорил, что задержит ее еще на минуту, и все повторялось до тех пор, пока не обнаружился Имре – фотограф. Потом Катю ставили около ротонды, сажали в плетеное садовое кресло, набрасывали на плечи газовый шарф и делали фотопробы, хотя Катя каждый раз пыталась объяснить, что она не собирается сниматься. Но ее никто и не слушал, словно бы она была частью декорации.

Юра и Ласло стояли в стороне, в толпе зрителей, и не знали, что им делать: то ли спасать Катю, то ли любоваться ею – уж больно хороша она была, освещенная юпитерами.

А пока разворачивались эти неожиданные для Кати события, автор воспользовался случаем, чтобы поделиться своими соображениями о пользе киносъемок: