взялись сводить личный скот на колхозные фермы — пора, мол, отвязать женщину от коровьего хвоста, пусть лучше делает маникюр;
ликвидировали МТС, продав всю технику колхозам — одним ударом деревня была разорена, как при насильственной коллективизации, техника лишилась квалифицированного ухода и ремонтной базы, а колхозы удушены долгами;
создавали гигантские животноводческие комплексы, через год они вырастили вокруг себя горы навоза, вывоз которого на поля, равно как и подвоз кормов со всей области, стоил почти столько же, сколько полученная говядина, а навоз поплыл в реки, убивая в них все живое;
во многих районах свозили хутора, ликвидировали «неперспективные» деревни...;
добрались и до партии — создали в каждой области по два обкома — сельский и городской, а фактически, две партии...
И по каждому почину совместное постановление Совета министров и ЦК КПСС. За неисполнение — все кары земные небесные на головы виноватых и безвинных.
Мы, белорусы, народ неторопливый, «разважливый», то есть рассудительный. Наши Совмин и ЦК добросовестно дублировали все московские документы, но исполнять не то ропились, а по некоторым «указивкам» даже и бумаг не писали. Так было с постановлением уничтожить в личньн хозяйствах всех свиней, кроме одной. Тянули два года, пока у Никиты Сергеевича не лопнуло терпение. Первому секретарю ЦК Белоруссии Кириллу Трофимовичу Мазурову позвонил от имени Хрущева секретарь ЦК КПСС Поляков с вопросом: есть ли в Белоруссии партийное руководство, и до какой поры белорусы будут партизанить? Немало горьких слов прибавил от себя. Собрали бюро ЦК и продублировали московскую бумагу. А через несколько дней на места пошел циркуляр Совета министров республики с разъяснениями: по нему выходило, что надо наладить планомерную ротацию свиного поголовья в личных хозяйствах, а значит, можно держать поросенка, полугодовалого подсвинка и товарного кабанчика.
По поводу создания двух партий Никита Сергеевич явился лично в Минск. Кирилл Мазуров представил свой проект, исходя из особенностей некрупной республики. Было намечено оставить областную структуру прежней, а горкомы — их было всего 70 — подчинить напрямую ЦК. Разгневанный Никита веером пустил по кабинету Мазурова бумаги и принялся кричать свое излюбленное:
— Опять партизаните!
— Вы же просили дать наши предложения...
— Но я сказал, какими они должны быть! А вы отсебятину порете!
Редакции «Колхозной правды» было поручено изучить опыт самого передового хозяйства страны, колхоза имени Кирова Мичуринского района, где председателем была дважды Герой Социалистического Труда Андреева. Наша делегация состояла из председателя колхоза имени Кирова Минского района Саши Лишая, бригадира овощеводческой бригады Василя Федоровича и доярки Ани. Ехали вызвать на соревнование самый-самый колхоз. В Мичуринск мы прибыли морозным зимним вечером. Естественно, гостеприимные хозяева не встретили. Устроившись в гостинице, И шли шикануть — поужинать в ресторане. В полутемном зале оказались одни, и полусонный официант предъявил нам ню в котором значилась тертая редька с постным маслом, хлеб и чай. Саша жестом бывалого гуляки взмахнул рукой:
— Угощаю! Человек! Всю карту три раза!
— Чево? — не привыкший к широким жестам, тощий, как селедка, малый растерялся.
— Эх, деревня... Всем по две порции редьки, полбуханки хлеба и чайник кипятку.
— Сделаем! — он лихо перекинул полотенце с руки на руку.
— Василь, сбегай в номер, тащи сало и ветчину, найдешь в моем чемодане. И пару бутылок прихвати. Едешь на день, бери харч на неделю... А уж завтра в колхозе толком отобедаем, — широкий по натуре Лишай все еще надеялся, что с восходом солнца хозяева оттают.
— Не разгоняйся, Петрович. Они сдали государству по 280 центнеров мяса на сто гектаров пашни, а у них-то пашни всего 800 гектаров. Только-только, чтоб вырастить эти центнеры. Сейчас, небось, и мышь из-под печи нечем выманить, — остудил я пыл главы делегации.
Деревня производила впечатление холодного неуюта — серые дома вытянулись вдоль улицы, как воробьи на проводах — вроде бы и рядом, а вроде и поособку. Я никак не мог взять в толк, что же в этом порядке непривычного. Наконец, дошло: и спереди, и сзади ни деревца, ни кустика, ни садика, ни палисадничка. Нет заборов между усадьбами, так, какие-то выгородки из разномастного материала — почернелых Досок, прясел, кольев. И почти нет надворных построек. Это же колхоз будущего! Без приусадебных участков, коров, садов и огородов. Поражало безлюдье. Встретивший нас заместитель председателя колхоза Николай Ефимович (фамилию не помню) давал первую информацию у входа в правление:
— Извините, сама в отъезде, на Кубани делится опытом, обещала завтра быть, может, и вас примет, — сказал он это вроде бы и без задней мысли, а по лицу, изрядно помятому жизнью, скользнула ироническая усмешка. — Я и о вашем приезде узнал случайно, от бухгалтера, сама забыла мне передать. Бабий ум короток, а тут еще заботы невпроворот — то в Кремль надо, то на ученый совет в академию, или опыт передавать. Нарасхват, знаете ли...
В нашу беседу вторгся неизвестно откуда появившийся мужик в треухе, ватнике и валенках, потянутых автомобильной камерой. Он заголосил сразу на высокой ноте:
— Ездите?! Смотрите!? Ездийте, ездийте, смотрите на горе наше, на нищету нашу! Как же, первая женщина, дважды Герой Социалистического Труда, доверенная самого... Кого?.. О-го-го! Сказал бы, да боюсь подвести вас. С меня взятки гладки, я деревенский придурок, а вы, небось, в чинах, поотрывают вам языки, чтоб не болтали...
Николай Ефимович, вроде бы не слыша воплей, сказал:
— Может, зайдем в правление?
Поднимаясь по ступенькам, Лишай попросил:
— Я хотел бы для начала баланс посмотреть за прошлый год. Бухгалтер на месте? Мне с ним сподручней потолковать, я сам колхозную бухгалтерию вел добрый десяток лет.
— Бухгалтер на месте, да баланс в сейфе у хозяйки, она его никому не открывает...
— Тогда посмотрим хозяйство, с народом поговорим.
— Уже поговорили, — Николай Ефимович кивнул головой на дверь, из-за которой все еще доносилось выступление аборигена.
— Актив завтра соберем? Надо же договор на соревнование обговорить, — не унимался Лишай.
— Может завтра. Соберем, — неопределенно буркнул хозяин. — Идем на колхозный двор?
Больше других мне запомнился огромный, как ангар, коровник, потому что такого огромного я прежде не видел. В предназначенном для четырехрядного содержания коров помещении стоял туман. В одном краю, на бетонном, мокром полу, без подстилки стояло десятка три мохнатых холмогорок. Грязные и мокрые, обросшие инеем, они понурились над пустыми кормушками.
— К обеду барду[1] привезут со спиртзавода, ждут, — равнодушно пояснил Николай Ефимович.
— Ревматизм у всех? — спросил Лишай.
Он устало кивнул головой.
— Еще чего покажешь?
— Ничего. Разве только постройки. Скотина вся пошла под нож. Еще и прикупили, чтоб вытянуть 285 центнеров. Теперь всю зиму будем коров и поросят собирать с миру по нитке.
А деньги откуда? — настырный Лишай лез с вопросами.
— Оттель, все оттель, — Николай Ефимович ткнул пальцем в небо, он не скрывал раздражения. — Колхоз закредитован по самое некуда. Еще что-нибудь хотите посмотреть?
Его колотнула дрожь, и он поднял воротник легкого пальто, сунул покрасневшие кисти рук в рукава. Из распахнутых дверей коровника тянуло сыростью, и меня тоже охватило ощущение неуютности, стало зябко.
— Может, пообедаем, уже пора.
Я думал, что мое предложение обрадует Николая Ефимовича: слава богу, не надо таскаться по разоренному хозяйству. Но он не обрадовался и не пригласил к столу. Отведя взгляд в сторону, произнес:
— Если хотите... Только у нас тут негде, придется в город ехать, я дам машину.
Гостеприимство на высшем уровне! Мы переглянулись с Лишаем, он пожал плечами и пригласил:
