— Мой молодой масса, не сердитесь, что снова вас так называю. Что делать? В мои года уж поздно с теми, кто выше стоит, фамильярничать начинать. Нет-нет, не уговаривайте меня! Вы хороший молодой человек. Вы мне по душе. Но уменя и язык не повернется называть вас Кобина. Да, по годам вы еще дитя совсем, вижу. Но что в наше время возраст? В старые времена, коли человек тебя на день старше, ты его почитать должен, не то все общество против тебя будет. Да только если тебе, старику, приходится стирать исподнее белой женщины, которая тебе в дочери годится, то какое уж тут уважение к возрасту? Благодарение господу, от этого унижения я уж давно избавлен. Правда, чернокожие, что господами стали, как белые ушли, тоже не очень-то стариков почитают. Коли будет охота послушать, я вам после историю одну расскажу. А так ведь и в старые времена говаривали: дураком родился, дураком умрешь. Считалось, что полезно по свету поездить — ума, дескать, наберешься. Ну что ж, поездил я немало. Солдатом вот был. В Бирме был, еще кой-где, фронт видел. Так и вы хлеб солдатский едали, коли были в Конго с нашими ребятами, что уж мне про фронт-то рассказывать! А ведь именно там я и узнал цену белым. Ах, масса, когда они хотят есть, они готовы друг другу глотки перегрызть за кусок хлеба. А то, бывало, к примеру, оставишь тем, кто на задании, их долю, а их же дружки все и съедят. Те придут — есть им нечего, так они давай чернокожих бить. Да, не ладили-то они между собой, а били нас. Эх, чего только не увидишь на белом свете!
А ведь чернокожие и в атаки тоже ходили, а как же? И поубивало их немало. А кто без рук, без ног остался. Но и по сей день, масса, я не знаю, с кем и за что мы, чернокожие, воевали тогда.
Вы, верно, читали в разных книгах — сулили нашему брату-солдату райские кущи. Да как война кончилась, уж через пару месяцев многие стали надежду терять. Я и на хлеб себе заработать не мог. Пришлось нам с другом — братом Сету — уехать из Золотого Берега. Эх, и помотало же нас! Всю Западную Африку, почитай, объехали. Да везде одинаково, сплошь солдаты безработные. Я и вразнос торговать пытался, и велосипеды чинил, и плотничал. Да зря все — пустота впереди, пустота позади. Вернулись домой. Да, забыл вот. До войны я торговал ямсом на большом базаре в Такора-ди. Дела шли хорошо. А как пришлось мне на фронт уходить, оставил я все свои сбережения брату. Родному брату — по отцу и по матери. Я сказал ему: «Буда, сбереги это для меня. Если меня не убьют, я вернусь и снова буду продавать ямс. И ты вместе со мной, это дело хорошее». Ну, да что говорить. Родной брат. После меня через полтора года от тех же родителей на свет появился. Когда я вернулся, денег моих у него не было. Часть он взял на женитьбу, а уж после они с женой проели все остальные. Вы-то, господа, небось, думаете, будто мы здесь все воры да убийцы. Но если уж я тогда не взял нож и не прирезал своего братца, то уж никогда не смогу хладнокровно убить человека. Это так же верно, как то, что меня зовут Зиригу. Потому-то я и уехал с братом Сету. Через шесть лет мы так с пустым карманом и вернулись. И вот услыхал я, будто в большом городе бывших солдат учат на поваров и садовников. Мы с дружком это обсудили, он и говорит: «Нет, это не по мне! Ты же знаешь, сердце у меня горячее. Чтобы я пошел в услужение? В повара? В садовники? Чтобы какой-то дурак только оттого, что он белый или читать умеет, сделал из меня собаку?! Да я прибью его в первый же день, и меня посадят в тюрьму». Потом его и впрямь посадили. Говорят, будто за дело. Но я не уверен. По мне, он был хорошим человеком. Он сказал: «Буря дуб валит, а тростник стоит, как стоял. Ты нравом поспокойнее, езжай и учись». Я и поехал. Потом уж, когда я года два проработал в домах белых, а он так и не нашел себе работу, у нас с ним такой разговор вышел: «Зиригу, ты человек порядочный и с достатком. Давно пора о семье подумать». А я говорю: «Да вот подумываю съездить на рождество домой да жениться». Тогда он спросил: «Ты знаешь мою сестру Сету? У нее умер муж. Остался один ребенок, сын. Правда, ты неверующий, дух нашего отца наверняка накажет меня за то, о чем я хочу тебя просить. Но ты хороший парень, а Сету — хорошая женщина. Женись на ней и побереги ее ради меня». Да, молодой масса, так я женился на Сету. Ее брат сказал правду. Она хорошая женщина. Наши жены не любят за каждым грошом к мужу ходить, у них всегда есть свои небольшие деньги. На побережье она продавала жареные бананы и арахис. Здесь делает каффу.
Вы спросите, как я сюда попал? Сейчас расскажу. Последний белый господин, у кого я работал на побережье, был добр ко мне. Как ему подошло время уезжать, он мне наказал за своим домом присматривать. И после его отъезда жить при доме еще два месяца. Будто из их страны еще один господин приехать должен. А уж потом он узнал, что есть здесь дом отдыха, где управляющий нужен. Он меня сюда и рекомендовал. И вот я здесь.
Да, это было уж больше десяти лет назад. Сначала-то сюда только белые приезжали. Потом стали бывать и черные. А те теперь и вовсе не приезжают — это я про белых. А чего мне об них жалеть? Я и не жалею. Но вам я могу сказать: никак я не пойму, изменилось что вокруг или нет. Иногда, правда, и порадуюсь, как подумаю, что наши люди так высоко поднялись. Года через два, как белые-то ушли, я и форму снял. Никто не заметил. Теперь-то я уж сразу чую, что за птица к нам прилетела, так иной раз и у стола не стою, только еду подам. Вот и вся разница, а я как был Зиригу, так и остался. Я рад, что дети мои в школе хорошо успевают. На колледж-то у меня вряд ли деньги найдутся. Да не велика беда. Сету — хорошая жена. А об остальном я не больно-то думаю. Привык я здесь. И дети мои в этом доме выросли. А когда я буду слишком стар, чтобы работать, дети мои подрастут и смогут сами о себе позаботиться.
Поздно-то как, масса! Теперь вам хорошо поспать надо. Вот с животом бы только все у вас обошлось. Покойной ночи, масса…
— Нет-нет. Ты же обещал мне еще кое-что рассказать.
— Хм. Даже и не знаю… Ну, так слушайте, молодой масса. Когда я сюда приехал, дом этот был не такой, как сейчас. Пристройка-то одна только была. С комнатами А и В да этой гостиной, где мы с вами сидим сейчас. Через год или два после освобождения они уж остальное достроили, С и D, и вторую кухню, которой так никто и не пользуется. А как надумали пристраивать, так наказали, чтоб сюда, значит, с полгода не приезжал никто. Мы с Сету домой и поехали, а детей с ее сестрами оставили. Чтоб школу им не пропускать. Наше помещение уж больно не понравилось, сказали, подновят. Для меня-то оно, какое ни на есть, хорошим было. И комната у детей отдельная, а главное — это земля. Я, что ни год, возделывал ее, и земля воздавала мне сторицей. Родила кассаву[8], окро, просо и даже ямс. Мой молодой масса, мы ведь все вчетвером за счет этого и живем. А деньги, что мы с Сету зарабатываем, найдется на что поважнее потратить: детям книги купить, форму, за школу уплатить. А который год школа бесплатная, так всегда что-нибудь нужно. Ведь у таких, как мы, масса, лишних-то денег не бывает. Вот иной раз мы с Сету думаем, как это господь создал людей, у которых столько денег, что они кладут их в банк. Да мы-то еще лучше многих своих родственников живем. Однако не стоит вас утомлять нашими семейными бедами. Да, так вот, я говорил, что все мне здесь нравилось. Но как стали они дом переделывать, очень уж мне захотелось уборную хорошую с унитазом да лампочки электрические. Да, масса, уборная у нас — старая бадья, и вы, верно, заметили — лампы керосиновые. Я и подумал: «Зиригу, теперь и ты человеком станешь. Когда здесь были белые, они, понятно, давали нам, слугам, бадьи для отхожего места. И керосиновые лампы. Но теперь у нас независимость, дом заново отделают, вот и у меня будет хорошая уборная и электрический свет». Сету я ничего не сказал. Она ведь верующая. А Аллах наказал нам довольствоваться тем, что у нас есть, и не завидовать ближнему. Но я-то не мусульманин, хотя все и думают, будто на севере каждый верит в Аллаха. Это потому, что ничего вы о севере не знаете. Потом уж я узнал, что, не-смотря на мусульманские заповеди, и Сету того же хотела. Да мне не говорила, думала, смеяться над ней буду. Приехал человек, чтоб закупки сделать да людей для работ найти. Его-то я и спросил. По его словам, все ладно выходило. И недорого, дескать, и труда особого не составит. Только вот с начальством поговорить надо, да он уверен был, что те его поддержат. Ну что ж… Вернулись мы назад, что же увидели? Они покрасили стены, крыльцо подлатали да маленькую веранду пристроили. Только ни света электрического, ни уборной не было. Бадью, правда, другую поставили. Вот не получил я своего и только тогда понял, как мне этого хотелось. Выходит, и новые господа считают, что все это не для нас. Как оборвалось во мне что тогда. Надо же, новую бадью дали! Вроде и пустяк, а будто ком в горле. И озлился я очень. А Сету еще говорит, поделом, мол. Больно много мы захотели, чтобы было у нас, как у господ. Аллах нас и наказал. Только я с ней не согласен. И вовсе я не хочу того, что им принадлежит… или вам… Уж больше десяти лет здесь работаю. Хорошо работаю. Не то не держали бы меня здесь. Место уж больно хорошее. Не грех господам и родне своей такое предложить. А у нас и знакомых среди господ нет. Выходит, хорошо справляемся, коли не гонят. Всю жизнь я стараюсь им служить верой-правдой. Голова уж белая вся. Да, видно, пара электрических лампочек — больно большая мне награда. Хоть бы на керосин тогда не тратился. Никак я успокоиться не мог. Все думал, думал. Запил, бросить все хотел, уехать. Убить кого-нибудь. А в город за зарплатой да для отчета ездил, в глаза им плюнуть хотелось, образованным этим господам. Но Сету сказала, что не годится мне вести себя как мальчишке, что страшного ничего не произошло. Надо только всегда свое место помнить. Понемногу я успокоился и по-прежнему здесь работаю. Мой молодой господин, скажите, а что значит «независимость»?
