Началась прежняя жизнь. Прежняя, но не совсем. Чего-то не хватало. Чего именно, я не знал. Но пытался вспомнить. Безрезультатно! Иногда мне казалось, что я вот-вот загляну за зеркало и увижу то, что мне надо увидеть. Но каждый раз в самый последний момент что-то мне мешало. И ещё одно отличие: каждую ночь я видел один и тот же сон — всё ту же гигантскую спираль, и с каждой ночью я всё ближе продвигался к её центру, и всё величественней звучала музыка. Я теперь жил этим сном и с нетерпением ждал ночи.

Однажды я вышел поздно вечером прогуляться, а когда вернулся и посмотрел на часы, не поверил своим глазам — прошло три часа. Хотя я готов был поклясться, что пробыл на улице не больше двадцати минут. Ещё меня поразило то, как я сильно устал. Но, в конце концов, время — вещь субъективная, и если на улице хорошая погода — а именно так все и было, — то очень легко потерять счёт времени, если вышел прогуляться для своего удовольствия. А устать я мог и раньше, но заметил это только тогда, когда расслабился во время прогулки.

На следующий день по телевизору передали сообщение — нашли труп женщины с перерезанным горлом, и это убийство связано с другим, произошедшим месяц назад в больнице. Как там, так и здесь стены тупика, где нашли труп, были разрисованы кровью. Очевидно, убийца — один и тот же человек.

Значит, он снова здесь, этот кто-то, кто охотится за мной, и он тоже смыкает вокруг меня свою спираль. Но я так просто не дамся. С этого времени я стал носить нож. А убийца продолжал убивать. Количество трупов увеличивалось, а милиция не находила никаких улик — убийца не оставлял следов, кроме кровавых символов на стенах. У меня появилось ощущение, что скоро мы встретимся и посмотрим друг другу в глаза. Я жаждал встречи с убийцей и каждый вечер совершал долгие прогулки по безлюдным улицам в надежде застать его на месте преступления. Но безрезультатно. Редкие прохожие, которых я встречал, не могли быть им — они сами шарахались в стороны от меня. А если бы они знали, что у меня в кармане нож…

В этот раз коридор изгибался ещё круче, я чувствовал, что приближаюсь к центру спирали. Музыка оглушала, казалось, я растворяюсь в ней. Сердце билось в такт этому ритму, и шаг за шагом я приближался к центру. И вдруг я увидел… себя. В огромном чёрном зеркале я видел своё отражение. Это был я, но какой-то незнакомый я. Это было моё лицо, но глаза были холодны и жестоки, а губы кривились в усмешке Мефистофеля. И мои руки были в крови. И тот я, что в зеркале, поднял свою окровавленную руку и стал писать на стекле. Буквы сочились кровью и складывались в слово: «С возвращением!»

Я в ужасе проснулся и сунул руку под подушку, где лежал нож. Его там не было. Неужели убийца здесь? Я заметил полоску света под дверью в другую комнату. Я тихо слез с кровати и сунул руку под неё — там внизу лежал топор. Я его перехитрил. Сейчас я развалю голову этого ублюдка пополам. Я вскочил и распахнул дверь ударом ноги, занеся топор для удара. То, что я увидел, повергло меня в шок. На полу лежало окровавленное мёртвое тело, рядом с ним лежал мой нож, весь в крови. Вокруг тела горели чёрные свечи, а у головы трупа стояло большое зеркало, и на нём было что-то написано. Все стены были разрисованы кровью всё теми же странными знаками. Кровью был залит пол, и в воздухе витал её запах. Несколько минут я не мог ничего делать, потом немного пришёл в себя. Водопад мыслей обрушился на меня. «Труп… убийца… у меня в доме… обвинят меня… а если я…» Надо что-то делать, но прежде всего я решил прочитать, что было написано на зеркале.

Я посмотрел в зеркало — прямо поперёк моего лица шло наискось только одно слово. Буквы сочились кровью: «С возвращением». Вдруг моё отражение исчезло — я видел всё: комнату, труп за моей спиной, свечи, но не видел себя. Я оглянулся. Тени тоже не было. Я опять посмотрел в зеркало. Теперь я увидел себя, но больше не было ничего — ни комнаты, ни свечей, ни крови. Зеркало тоже куда-то исчезло. И я почувствовал, что куда-то падаю. И я всё вспомнил…

Я вспомнил рты, искажённые в агонии и молящие о пощаде, глаза, наполненные ужасом и болью, пламя чёрных свечей в темноте, значение таинственных знаков на стене — я вспомнил то, что так хотел вспомнить — недостающую часть моего прошлого. И вместе с этим воспоминанием меня заполнил патологический мрачный восторг одиночества и опьянение падением в Бездну. Я падал в Никуда и видел вокруг себя окровавленные трупы. Заведённая пружина лопнула…

Спираль кончилась, и неистовая боль взорвалась внутри меня, погрузив в Багровое Блаженство. Ледяной Ветер нёс меня в равнодушной (и величественной в своём равнодушии) Пустоте. И только торжественная Музыка моих снов заполняла бесконечное пространство. И я сливался с этой Музыкой, растворялся в ней, исчезал. И я не мог желать лучшего…

— Илия, где ты был?

— У Бога.

— Так и у Бога?..! — Прямо так. Налегке.

— И как там, у Бога?

— А-а-а. Бога нет.

— ???

— Пепел да Ангельские баланды остались. Всё спалила война.

— Разве ж Там… воюют?

— Ещё как!.. Ангелы бьют друг друга насмерть, прямо в наблещённые крыла. А кровь у них черным-черна, как снег Апокалипсиса.

— Вот как?.. Про Апокалипсис слыхали. А снег… разве бывает чёрен?..

— Там, откуда Я взошёл к вам, только копоть: и Днём, и Ночами, как летом, так и лютою зимой, А вообще, Там всегда зима… и Господь тоже казал; мне свой Лик, из сажи. Он — Самый Главный… И потому никто Его не слушает. Даже Он сам.

— Значится, говоришь, воюют на небе?

— Да, всё бесконечное время!!.

— Отчего же сражаются, не поделили что?..

— Там делить нечего. Кроме самих, себя… Вот затем и бьются. Перья с Духом борются не напожизнь обрыглую регулярностью, а за Таинство Смерти. Святыы-е…

— Илия, на тебе портки-то отменные.

— А то как же иначе… Они у меня — Вышним лужёные. Яко броня, да из дятловых клювов, в цвет Войны — красные, Его, Божий Цвет.

— Ды чего ты!.. Аль Всесведущий войною прельщён?..

— Он прельститься ничем не может, потому как Души у Него нет. А себя-то Он и не ведает, вот и ведёт с Самим Собою сражение. Что выиграет, то и проиграет. Там оных понятий нету. Лишь бы Конец был… Вот, Недосягаемо, оттого — Интересно. Играют они Там. Играют… И когда воюют, то… и любят…

— Илия…

— Да Спаси вас Господь!..

— От чего это?..

— Слабые вы силой Неведомой, а ведь всех вас спасать надобно. Что внизу, то и наверху. Спаси вас, Господи, от самих себя. Спаси…

Играючи…

«…Едит твою!..» — вытаращилась пучеглазая Нюрка на умощённую диковинами вещь…

…Нюрка была женщиной в самом соку, коханой дочкой трактористки и фельдшера, и на работу свою ходила как на праздник.

«Скр-рр-иии-п!!!» — двор оглашался пронзительным и душераздирающим скрежетом метлы, от которого удирали врассыпную драные кошки да кровь загустевала в жилах. Нюра, втиснув поистёртую ширококостность в исподнее батника (чёрное, как печной грач в предчувствии обновы) устремлённо вышагивала о дворницкой, с энтузиазмом двигая за «строевой» мусорную тележку.

А по весне, что приходила к ней не по сезону, но по душевному востребованию, надевала Нюрка напараденную от чугунного утюга юбку, а слонопотамовы ноги отбивали в запёкшийся несвободой асфальт патриотичный марш любви. Под бабьим знаменем червонной косынки, повязавшей за уши Нюркин норов, глаза слонялись посюсторонним энтузиазмом, мечтательной эйфорией преданности чему-то высшему…

«Делу комсомолки…» — твердо заявляла Нюра. Впрочем, какому именно «делу», простоволосая дева и сама толком-то не знала, токмо уверенно чеканила «труды своя», втихую о чём-то себе надумывая…

Отец Архипыч, которого деревенские виночерпии уважительно называли «наш вымпел» (потому как «вымпить» тот мог в любое время суток без отговоров), бывало, хвалился соседям: «Эх, работяща Нюрка, да к тому ж — девка значительна… Ей-ей! Не своя бы, так сам захомутал чертовку!»