Я знала, что когда-нибудь это случится. И это случилось. Три дня назад, в поликлинике, на приеме у невропатолога. Я пошла туда, потому что замучили головокружения и боли в спине. Маленькая круглая врачиха с тиком в правом углу рта заставила меня раздеться до трусов. Так радикально со мной еще ни один врач не поступал. Голова сразу же заболела. Врачихин тик мне хотелось трактовать как улыбку. Дважды я улыбнулась в ответ. И совершенно некстати.

Врачиха придирчиво оглядела мою оставляющую желать лучшего фигуру. Опять улыбнулась. Значение этой улыбки показалось мне обидным. А чего бы она хотела: я месяцами не встаю от компьютера, работа у меня такая. Мысленно я уже готова была пустить слезу, но тут врачиха стукнула молоточком по моей коленке. Старый аттракцион с подскочившей ногой отвлек меня от грустных мыслей.

Затем врачиха поднесла молоточек к моему носу. Я вращала глазами с прилежностью первой ученицы. Мне очень хотелось понравиться суровой и такой спонтанно улыбчивой врачихе.

– Правый видит хуже?

Я обрадованно закивала:

– Хуже, хуже!

Наконец-то она заговорила! Может, удастся вытащить из нее еще что-нибудь, что я и сама знаю.

Потом врачиха заставила меня пройти по прямой линии от ее стола до двери, с вытянутыми перед собой руками. Я шла босиком по холодному полу, стараясь ступать, как манекенщица на показе, а она смотрела и улыбалась углом рта. Я этого не видела, но чувствовала спиной. Голова заболела еще сильнее. Наверное, потому, что я боялась: вдруг сейчас кто-нибудь заглянет в незапертую дверь кабинета. У нас ведь любят – без стука. А там я – не слишком юная особа в трусах. Иду, как лунатик, вытянув руки.

Врачиха, продолжая инквизиторски улыбаться, разрешила мне надеть джинсы и накинуть джемпер и стала измерять давление. Конечно, теперь оно зашкаливало. Это при моей-то гипотонии.

По-прежнему улыбаясь чему-то своему, врачиха долго писала в карточку, затем подняла на меня строгий взгляд и обратилась просто по имени, точно мы сто лет знакомы. Такая фамильярность напугала меня. Наверное, дела мои были и впрямь не очень хороши.

– Даша, вам надо сделать доплерографию. Я дам направление. Это прямо по коридору. Но платно.

– А в чем дело? – Язык у меня начал заплетаться от страха.

– Ничего особенного. Просто надо проверить сосуды. Остеохондроз, нагрузки, да и не девочка вы уже. – Врачиха опять улыбнулась. – Правда ведь?

Спорить с последним утверждением было бессмысленно. Равно как и со всеми остальными. Я решила, что в кои-то веки не буду экономить на собственном здоровье, тем более что это здоровье – голова. Единственная кормилица меня и моего малолетнего сынка Вани.

В кабинете прямо по коридору дама в нестандартном голубоватом халате, с седой, тоже голубоватой, укладкой и тяжелыми серебряными кольцами на породистых руках, уложила меня на кушетку, намазала гелем и стала водить по вискам, затылку и шее пластмассовой трубочкой.

Дама смотрела в монитор, что-то записывала в тетрадку, и при этом мы мирно о том о сем беседовали. Она мне определенно нравилась. Особенно из-за своих колец.

Колонки рядом с монитором издавали мерное шуршание, похожее на морской прибой или на шум леса в ветреную погоду. Мне было приятно сознавать, что так благородно шумит моя голова.

Но в какой-то момент мерный плеск волн сменился довольно грубым скрежетом. Точно открыли проржавевший кран. Еще этот скрежет в моей голове напоминал зубовный. Так бывает, когда пытаешься держать себя в руках, а зубы сами по себе скрипят.

Жаль, что я не видела при этом лица приятной дамы, потому что лежала к ней спиной. На вопрос, что это скрипит, приятная дама не ответила. И сразу перестала мне нравиться. Подумаешь, кольца… У моей несостоявшейся свекрови в сто раз лучше.

Со мной дама больше не говорила, а только строчила в своей тетрадке. Потом достала из принтера цветные диаграммы и сказала, что сама отнесет их врачу. То есть отдавать их мне в руки она решительно не хотела.

Стараясь показать себя уравновешенной и ко всему готовой особой, а не какой-то там психопаткой, я доверительным тоном скупо поинтересовалась:

– Опухоль?

Моя сдержанность означала: говорите, не бойтесь, со мной и не такое бывает, практически каждый день.

– Нет-нет! – В голосе дамы звучало почти возмущение. И я сразу ей не поверила.

Она шла бодрым шагом по коридору в кабинет моей врачихи. Я, мысленно поскуливая, плелась следом.

Врачиха на мои расспросы ответила, что ничего страшного, просто надо провести более углубленное исследование на магнитно-резонансном томографе.

– Но это тоже платно.

Понятное дело – платно. Если ты за свою собственную жизнь не можешь заплатить, то кому ты вообще здесь нужен. А я четко знала, что нужна своему сыну Ване.

Улыбка порхала по губам врачихи, как пойманная в сачок бабочка. Вот бы сюда хлороформ и булавку.

Похоже, выражение моего лица не сулило ничего хорошего. Одной рукой врачиха прихлопнула уголок рта, а другой протянула направление. Бумага подрагивала, точно крылышко полуживого насекомого. И я взяла его с отвращением и страхом.

Придя домой, стала звонить Верунчику. Она детский невропатолог. Ее дочь учится с Ваней в одном классе. Зачитала ей медицинские слова из направления. Верунчик стала путано что-то объяснять, причем скоро я поняла, что речь идет чуть ли не о хирургическом вмешательстве. В мою личную голову. Верунчик утешительно пробормотала про лазер. Мол, при современном развитии медицины эта операция все равно что раз плюнуть. То есть мне, оказывается, здорово повезло.

– Эта штука в моей голове может что? Лопнуть в любой момент? Ты это мне пытаешься не сказать? – поинтересовалась я с максимальным равнодушием, надеясь выпытать у нее еще что-нибудь. Например, сколько мне осталось вообще жить.

– Надо дождаться томографии. Ой, у меня котлеты горят! Завтра созвонимся. – И Верунчик бросила трубку.

Тогда мне стало страшно по-настоящему, даже коленки ослабли. Я основательно устроилась на табуретке и позвонила подругам № 1. Собственно, сначала я набрала номер Альки. Давясь слезами, рассказала ситуацию. Спросила, как ей нравится: малолетний сын, старые родители и я в параличе и всеми вытекающими, в прямом и переносном смысле, последствиями. Альке это не понравилось. Она сказала, что я просто здорово перетрудилась за последние два года, – шутка ли, помимо основной работы несколько чужих книжек сочинить или пересочинить, неизвестно еще, что легче! – быстренько сбила меня на разговор про издательскую жизнь и обсуждение моего старого и своего нового директора. Она знала, что эта тема меня заводит.

В конце разговора я, опять хлюпая носом, сообщила ей, что моя заначка в двести долларов, ну, в общем, она знает где: в одном из конвертов со старыми пластинками в стенном шкафу. Понизив голос (телефон в прихожей), я сообщила, в каком именно ряду и с какого боку стоит конверт. И уточнила: с изображением Челентано. Подруга пообещала, что все будет в порядке. Интересно, что она имела в виду?

Потом я набрала номер Наташки. В принципе все равно, кому было звонить сначала. Просто у Али семья (муж, сын, мама, собака, кошка и дочь, которую, впрочем, можно не считать, потому что она живет с мужем в Америке), а Наташка почти свободна (родители). И на нее у меня были свои, более основательные виды.

После тяжких вздохов и мужественно сдерживаемых слез я завещала ей своего собственного сына и возможные (имеет человек право помечтать хоть перед смертью?) переиздания весьма немногочисленных стихотворных опусов. И мысленно себя похвалила за то, что правильно распорядилась самым дорогим.

– Не выйдет, – мрачно констатировала Наташка.

– Что не выйдет? – Мне показалось, я ослышалась.

– Уже десятая.

– В смысле?

– В смысле, на мне уже висят две квартиры, чужие старенькие родители, две кошки, три собаки и один ребенок.