Клим не признавал авторитетов. Многих удивляла самостоятельность его поступков, категоричность суждений. Но в глубине души Клима жила постоянная, томительная тоска — тоска по умному, опытному, всеведущему человеку... Он ждал: однажды явится этот человек — и тогда все прояснится, и распутается дьявольский клубок, именуемый жизнью!
Капитан оказался первым, кто не мешал ему выговориться до конца. Он боялся лишь одного: чтобы тот не прервал его. Тут было все: и недовольство современной литературой («Настоящий сироп, верно, товарищ капитан?»), и то, какой должна стать мораль при коммунизме, и то, как они с Игорем сочинили комедию и что получилось из их великого бунта...
Капитан слушал длинную, сбивчивую речь с ненаигранным интересом, его утомленное, землистое лицо посветлело, морщинки на лбу разгладились, он кивал, улыбался с возбуждающим доверие и откровенность юморком.
— Теперь вы понимаете, какое у нас мировоззрение, товарищ капитан?...
Клим смолк, с нетерпением ожидая ответа. Капитан сделал какие-то пометки в лежавшем перед ним листе бумаги, отбросил перо, потер весело руки.
— Да-а, это вы здорово придумали... Целая система взглядов, а?..— он прошелся,по кабинету, одобрительно посмеиваясь, потом присел на подоконник, задумчиво потрогал переносицу:
— И вас обвинили... Обвинили...
— В клевете на советскую молодежь! — подсказал Клим и рассмеялся.
Раньше эта фраза вызывала в нем ярость, но сейчас, в разговоре с капитаном, он ощутил весь ее очевидный комизм. И капитан—тоже.
— Да,— сказал он, сокрушенно покачивая головой.— Да, да, да. Значит, в клевете... В клевете на советскую молодежь... Хотя вы....
— Хотя мы и не думали клеветать! Разве мы не знаем, что советская молодежь...
— Да,—сказал капитан, прикрывая глаза и как бы заранее соглашаясь со всем, что еще только намеревался объяснить Клим.—Да, да, да...—Потом вспомнил:
— Как это у вас в комедии... Фикус, Медалькин, Богомолов?.. Это кто же такие?...
— Как — кто?— удивился Клим.- Наши герои... Отрицательные персонажи...
— Да-да, отрицательные персонажи... Так вот.... Кто же такой Богомолов? Это, что же, ученик есть такой у вас — Богомолов?
Видимо, капитан сам чувствовал беспомощность своего вопроса, он добавил:
— Я ведь не литератор, не знаю, как это получается в процессе творчества... Вы что, списывали с кого-то, например, того же Богомолова?
— Нет, что вы! — Клим снисходительно прощал капитану так искренне признаваемую неосведомленность в творческом процессе.— Конечно, мы не списывали! То есть в какой-то степени... У нас были прототипы. Скажем, наш комсорг Михеев. Притворяется идейным человеком, а на самом деле трус, лицемер и подхалим. Его ничто не интересует, кроме своей выгоды. Понимаете, ему важно не то, какую он пользу принесет, а как его райком оценит. Райком или директор, или классный руководитель — вот и все!.. Кое-что мы и взяли от него для нашего Богомолова...
— Так вот вы бы и назвали своего героя не Богомолов, а Михеев,— наивно предложил капитан.— Чтобы все знали, кого вы имеете в виду...
— Да разве Михеев — один такой?..
— А что — нет?
— Конечно, нет! И мы хотели всех заставить подумать, мы хотели создать тип!
— То есть сделать из частного явления типическое?..
— Верно, товарищ капитан! — обрадовался Клим.— А говорите — не разбираетесь!
От него не ускользнула неточность употребленного капитаном выражения, но спорить, по мелочам тем более, было неловко, он лишь незаметно его поправил:
— В литературе обобщают то, что есть в жизни... Мы обобщали.
— А разве я не так говорю? — с внезапной суховатостью спросил капитан.— Я же и говорю: вы обобщали частные отрицательные явления, изображали их типическими... Так?
— Да, так! — поспешно подтвердил Клим, испугавшись, что капитан может обидеться из-за его дурацкого педантизма.
— Вы согласны?...
— Согласен!..
— То-то же,— сказал капитан.— А то вы совсем уж меня в своих тонкостях запутали...— он присел к столу, что-то записал и, вновь повеселев, обратился к Климу, заставив забыть о мимолетном ощущении скрытого подвоха.— Так вы, что же, решили воевать с мещанством... втроем?..
Ну, нет! Втроем... Не такие уж они детишки-глупышки! У них имелись сторонники во всех почти школах! Правда, по-настоящему преданных было всего пятеро...
— Но вы назвали только троих?..
Стыдясь прежней своей недоверчивости, Клим рассказал о Кире и Майе. Он выдал им великолепную аттестацию: убежденные противницы обывательщины, борцы за полную эмансипацию женщины, несмотря на сопротивление директрисы, им удалось проделать колоссальную работу в смысле пропаганды новых идей...
— Вы часто встречались?
— Да. Почти ежедневно...
— Где?
— У Широковой...
— Почему для своих встреч вы избрали квартиру, а не школу, допустим?.. Удобнее?
— Да, так нам никто не мешал.
— А ваши учителя... Вы не извещали их об этих встречах?
— Что вы! Зачем?..
— А все-таки... Почему вы не приглашали кого-нибудь из старших?
Странный вопрос! Уж не Николая ли Николаевича?.. .
— Там бывала одна старшая...
Капитан, гася окурок, задержал руку.
— Кто же?..
— Майина бабушка...— Клим вспомнил: действительно, к ним иногда заглядывала старушка, жившая за стеной: «И чего вы гогочете, ровно гуси — го-го-го! Спать не даете: у меня скрозь стенку все слышно!»
— Значит, вы встречались только впятером и держали это от всех в строгом секрете?
Ну вот! К чему им хранить свой идеи в секрете? Наоборот! Последнее время у Широковой собиралось столько народу — яблоку негде упасть!
И чем же вы занимались на ваших... сходках?
— Да все то же самое, товарищ капитан! Спорили...
— Да-да, понимаю...— капитан улыбнулся, вздохнул.— Споры, споры... В спорах рождается истина... Так о чем же вы спорили?
— Да обо всем...— Клим попытался припомнить жаркие, порой бестолковые схватки.— Даже о танцах, например...
— О танцах?..
Ему доставил удовольствие недоуменный тон капитана.
— Еще бы! Мы хотим, чтобы учились шевелить не ногами, а мозгами. Танцы — развлечение для идиотов... Людям не о чем говорить — вот они и выделывают вензеля...
— Очень интересно... А еще о чем вы говорили? — капитан подмигнул — Критиковали учителей? Школу? Советских писателей? — Вы ведь не очень высокого мнения о них, а?.. .
— Все было,— сказал Клим, радуюсь тому, что капитан начинает понимать атмосферу их стихийных диспутов.— И школу, конечно. Вы ведь посмотрите; что получается:, мы только красивые слова произносим о долге, о Родине, а живем — как трутни. Какая от нас польза обществу? Из нас выращивают настоящих обывателей!..
— Но разве вы не могли .поговорить об этом открыто... На собрании в своей комсомольской ячейке? Ведь есть же у вас в школе комсомольская ячейка?..
Ячейка... В этом слове звучал намек на что-то сплоченное, боевоё, отважное...
— Нет,— сказал Клим, покачав головой.— Это не то... У нас на собраниях умеют просиживать штаны и тянуть руку, если голосуют... А вообще, если бы мы знали, что вы интересуетесь, мы бы вас пригласили к себе, товарищ капитан!.. Жаль, тогда мы не были знакомы...
Капитан вдруг закашлялся, жилки на висках у него напряглись и посинели. Одной рукой он конвульсивно стиснул край стола, другой поднес ко рту плевательницу — коричневого стекла, с завинчивающейся крышкой. Клим хорошо помнил— такая была у матери...
— Может, воды? — спросил Клим, страдальчески кривя губы, как будто его самого душил кашель.
Капитан сердито отмахнулся и между двумя приступами кашля резко бросил:
— Сидите!
«Чего он разозлился?» — подумал Клим.
Капитан склонился над столом, обняв руками голову и тяжело отдуваясь. Руки у него были узкие, бледные, худые — и Клим снова вспомнил о матери. Не о той, которая выходила из себя по любому поводу и особенно когда он говорил об отце, а о той маленькой, хрупкой, как девочка, женщине, которая любила, закрыв глаза, ворошить пальцами его волосы, когда он сгибался над кроватью и в этой неловкой позе стоял долго, не шевелясь, прощая ей все, все...
