Он презирал и ненавидел Шутова, но дело заключалось не только в самом Шутове — была в нем какая-то сила, которая подчиняла других, возбуждала в сердцах все самое низменное, пошлое, подлое и заставляла хохотать над тем чистым и светлым, что стремился сделать Клим. Ему казалось, что уже удалось освободить, вырвать из-под власти Шутова тех, кто сегодня был в зале,— и Шутов молчаливо признал свое поражение... Но торжествовать было рано.

Узкий высокий лоб, наполовину скрытый клином черных волос, желтая кожа, темные круги под глазами... Клим жадно вглядывался в угрюмое лицо Шутова, но ненависть мешала ему заметить, что Шутов на этот раз был необычайно серьезен, взволнован и даже растерян...

— Дай им, Шут! — послышалось из зала...

— Вломи!..

— Орудия к бою,—сквозь зубы процедил Игорь.

И Клим почувствовал, что начинается, начинается, только сейчас начинается самое важное за сегодняшний вечер й, может быть, за всю его жизнь!..

Говорить Шутов начал не сразу. Он постоял перед трибуной, поглаживая щеку и задумавшись, как человек, на которого нахлынуло сразу несколько мыслей и он еще не знал, какую выбрать.

— Не орите...— бросил он тем, в зале.

Клим удивился, услышав его изменившийся голос. Первые слова он выговорил отрывисто, с трудом, как будто язык ему едва повиновался.

— Я сам... Здесь... Здесь суд идет. Присутствуют подсудимые... и прокуроры. Правда, они... Они еще не доросли, чтобы прокурорами...

— Павел Корчагин — вот прокурор! Или он тоже не дорос? — вырвалось у Клима.

— Ладно,— словно защищаясь, Шутов поднял руку.— Согласен. Пусть Павел Корчагин... Но кое-кого здесь все-таки не хватает. В хорошем суде полагается, чтобы адвокат был...

— Это уж не ты ли собираешься быть адвокатом? — спросили из глубины зала.

— Да. Собираюсь. Надо же кому-нибудь... Адвокатом...

Он без улыбки посмотрел туда, откуда раздался голос.

— Итак, суд идет, и все обвиняемые признали себя виновными... Ша! — он снова поднял руку в ответ на недоуменные восклицания.— Я говорю, признали, значит, признали! Да, так вот... Мы — мещане, мы — обыватели... Ладно. Согласен. Но тут есть один вопрос. Говорят, когда-то на земле жили мастодонты. Они вымерли. Зато теперь живут свиньи. Живут и плодятся. Почему? — он повернулся к столу, но смотреть продолжал куда-то вбок. Игорь и Клим раздумывали, не понимая, куда гнет Шутов. Мишка добродушно, даже с легким пренебрежением, хмыкнул:

— Ясное дело... Климат!.. Другая эпоха...

— Правильно,— подхватил Шутов.— Другая эпоха. Тогда при чем здесь Гога Бокс? При чем?..

В повторенном дважды вопросе Климу неожиданно почудилась горечь.

— А ты без аллегорий,— сухо предложил Игорь.

Лицо у Шутова вдруг задергалось, и он устремил горячий, тоскливый взгляд на Турбинина:

— А вам аллегории — это разрешается? Вы... Вы не аллегории... Вы духов вызываете! Духов с того света! Как спириты... Дух Наполеона, дух Пушкина...Дух Корчагина! Нет, вы духами зубы не заговаривайте! Это раньше водились дураки — в духов верили, а мы — не верим! И сказки про героев. Где они, эти ваши герои? Дайте-ка потрогать, пощупать — хоть одного!

Слова хлынули из Шутова неудержимым потоком, как хлещет горлом кровь у больного чахоткой; кончики его искаженных судорогой губ дрожали.

— Значит, «общественное выше личного»! Чему вы учить вздумали — как в свинарнике мамонтов разводить? Так ведь климат, понимаете, климат неподходящий! Это не я, это вы сами сказали — про климат!

Смутный рокот прокатился по залу. Клим вскочил, прокричал заикаясь:

— Ты... Ты... Ты понимаешь, что городишь? Все — подлецы, а кто же по правде тогда поступает?

— По правде? По какой правде?

— По той самой! По корчагинской!

— Как же, есть и такие,— усмехнулся Шутов, охлаждаясь.— Есть и такие, что когда выгодно, тогда из себя честных, идейных корчат, а не выгодно — так сразу: я не я, и лошадь не моя! Смотря когда что выгодно!

В его словах была чудовищная несправедливость! Настолько чудовищная и очевидная, что Климу показалось нелепым его опровергать. Выскочив из-за стола, он крикнул в зал:

— Вы слышите, слышите?..

— Да что же это?..— всхлипнул чей-то голос.

И вслед за ним из дальних рядов покатилось, нарастая и множась:

— А Комсомольск!.. А Магнитка? — тоже из-за выгоды?.. Нет, пусть он ответит: Матросов... Молодая гвардия...

Шутов сжался, затравленно озираясь по сторонам.

— Ты слышишь, Гога Бокс?..— обернулся к нему Клим.— О выгоде думает обыватель, а человек...

— Красивые слова!..— пробормотал Шутов, устало махнув рукой.

— За эти красивые слова люди платили кровью!

Гул одобрения прокатился по рядам.

— А вы — вы чем платили? — закричал Шутов, снова распрямляясь и переходя в наступление.-— Вы платили?

— А ты не беспокойся,— бросил Игорь,— придет время — и мы заплатим.

— Кто? Это ты-то заплатишь? — Шутов засмеялся деланным смехом.

— Каждый заплатит! — крикнул Клим.— Для того и собрались сегодня, чтобы решить, как отплачивать! И чтобы каждый мог о себе сказать: да, я комсомолец, гражданин, человек!

Пустая фанерная кобура сползла вперед, Клим одной рукой вцепился в нее, а другой тыкал, пальцем перед собой, как будто пытаясь пронзить кого-то. Зал взорвался, бешено аплодируя.

И в этот момент вспыхнул свет. Аплодисменты обрушились новым шквалом — и Клим, щурясь от неожиданного потока, ударившего в глаза, увидел у самой сцены кудлатую голову Лихачева, который с каким-то неистовством бил в ладоши, и улыбающееся, восторженное лицо Майи и звездную россьпь чужих и знакомых глаз.

Засунув руки в карманы, Шутов угрюмо смотрел в клокочущий зал. Если бы они знали, кто дал им свет!..

— Вам угодно продолжать, господин адвокат? — спросил Игорь.—Хотя, кажется, подсудимые отказываются от вашей защиты...

Снова раскаты смеха, хлопки, одобрительная дробь, выбиваемая каблуками... Это уж слишком жестоко,— подумал Клим с великодушием победителя. Тусклая улыбка застыла на губах Шутова, и среди возбужденных возгласов, веселого шума он казался тусклым, как язычок догорающей лампы.

Но он сам добивался этого!..

Никто не расслышал ответа Шутова на реплику Игоря.

Турбинин поднял руку:

— Тише!

— И все-таки вы врете,— глуховатым голосом сказал Шутов.

— Только короче,— сказал Игорь.— Кто врет и кому, врет?

— А ну его! Хватит! — Мишка привстал и дунул на одну лампу, потом на другую. Голубоватый дымок струйками пошел из стекла. Клим дернул его за локоть.

— Чадит,— сказал Мишка, оправдываясь, и прикрутил фитили.

— Хорошо, я коротко,— Шутов, откинув голову, устремил взгляд в потолок и качнулся — с пятки на носок.— Вы — врете, а кому? Всем... Почему не ответили на записку?

— Как не ответили? — Клим переглянулся с Игорем.— Мы ответили на все!

— Да? — Шутов задумчиво провел по верхней губе кончиком, языка.—Значит, на, все, кроме одной...

Клим недоверчиво посмотрел на пустой стол:

— Что за ерунда? — шепнул он Игорю.— Может, у тебя?..

— Вот и выходит по-моему,— усмехнулся Шутов.— Выгодно — говорите правду, не выгодно...

— У меня есть записка,— вдруг вполголоса проговорил Мишка, пряча виноватые глаза.

— Эх ты! — Клим забыл, что за ними наблюдают, и рванулся к Мишке.— Что же ты молчишь?..

Мишка растерянно хлопал себя по карманам, бормоча:

— Не знаю, куда-то завалилась...

— Давай, слышишь? — Клим вырвал записку, зажатую в Мишкином кулаке.

— Не надо! — вскрикнул Мишка испуганно.— Это не та... Идиот!

Клим облегченно вздохнул, на секунду задержал на Шутове презрительный взгляд:

— Ответили на сотню записок — ответим и на эту...

И прочел вслух, намеренно громко:

— «Чем читать нам проповеди, лучше пусть Бугров скажет, кем был его отец».

Черный круг вспыхнул, расширился, вырос до необычайных размеров и лопнул с оглушительным звуком.

— Мой отец — враг народа. Его расстреляли в тридцать седьмом году. Что еще?..