— Начинаются дамские штучки,—проворчал Игорь, вешая трубку.— «Так удобнее»... Если желают слушать, пусть сами бы и являлись... И за каким, собственно, чертом сдался нам этот Аптечный переулок?
— Вот именно,— буркнул Клим.— За каким чертом? Я и переулка такого не знаю!..
Их затея показалась ему теперь окончательно лишенной смысла. Они пока держали в секрете от ребят свою пьесу, но наверняка стоило им кликнуть клич — и отбою не будет от желающих играть в ней!
Мишка заявил, что ведь это совсем рядом — Аптечный переулок,— возле библиотеки, это во-первых, а во-вторых, раз обещали — теперь нечего крутить...
И вечером они отправились к Майе. По пути Клим напомнил, что идут они только потому, что обещали. Только поэтому. И еще потому, что им надо проконсультироваться по вопросу о женских персонажах, Девчонкам-то знакомей всякие тонкости женской психологии, пусть помогут, ведь даже Лев Толстой — и тот не обходился без советов своей жены, когда писал «Анну Каренину»..
Клим так пространно заговорил о роли женщины в развитии, мировой литературы, что Игорь сказал:
— Что ты нас уговариваешь? Ведь мы уже почти пришли.
Им не стоило никакого труда отыскать дом номер пять по Аптечному переулку. Тот самый дом, где жила
Майя и где сейчас находилась Кира. Если бы на нем реяли флаги или горела иллюминация, или вообще вместо дома они увидели бы дворец — Клим не удивился бы. Наоборот, самое удивительное заключалось в том, что в доме номер пять не было ничего удивительного. Он точь-в-точь напоминал своих соседей: такой же приземистый, прочно сложенный из красного кирпича, с пристройкой в виде застекленной террасы, на которой летом варили клубничное варенье, а зимой сушили белье. И как у каждого порядочного жэктовского дома, сбоку от парадного висел жестяной лист со списком жильцов. Клим даже потянулся, чтобы проверить, действительно ли среди них числилась фамилия Широковой, но сумерки, как жирные чернила, уже залили буквы, он ничего не разобрал.
Им открыла Майя, едва только Мишка дернул за проволочную ручку звонка, отворила так быстро, словно дожидалась за дверью. Клим не очень-то разбирался в туалетах, но ему сразу бросилось в глаза, что Майя принарядилась в синее платье с белым, кружевным воротничком, и вообще — вся так празднично, так торжественно выглядит, будто собирается в театр или на концерт.
— Вы уходите?..
— Нет, что вы! — она засуетилась у вешалки.— Сюда, сюда, не стесняйтесь!
— А Кира?..— вырвалось у Клима.
— И Кира здесь...
Он так долго вытирал ноги о вязаный половичок в прихожей, что Мишка, стыдливо посмотрев на свои сапоги, с которых снег стаивал прямо на чисто выскобленный пол, предостерегающе усмехнулся:
— Осторожней, дыру протрешь.
— Ничего,— сказала Майя,— я другой принесу.
И все рассмеялись так, будто были знакомы уже много лет.
Когда они вошли в комнату, небольшую, заставленную громоздкой старой мебелью, и от этого очень тесную и очень уютную, Кира сидела за столом, прикрытым бахромчатой скатертью, а сверху — газетой, и что-то писала в тетради, поглядывая в учебник с алгебраическими задачами. Еще на пороге Клим остановился и, не в силах сдержать глуповатую улыбку, сказал:
— Это мы.
— Привет,— сказала Кира сухо, как будто вместо «привет» произнесла «очень жаль».
Она захлопнула книгу и нахмурилась.
Клим растерялся. Он не ждал такого ледяного приема и почувствовал себя виноватым в чем-то. Однако сегодня глупость перла из него напролом. Прочитав заглавие «Сборник конкурсных задач по математике», он спросил снова:
— К приемным экзаменам готовитесь?
— Готовимся,— сказала Кира.— Мы ведь не гении.
Отвечала она отрывисто, небрежно роняя слова.
— Да садитесь же, садитесь,— хлопотала Майя, пытаясь замять неловкое молчание. Потом она и сама села, нервно теребя кончик толстой косы и украдкой кидая на Киру укоризненные взгляды.
Конечно, самое простое было подняться и уйти, но Климу стало жалко Майю. Она-то тут при чем, она-то ждала, готовилась, ей, наверное, интересно — все-таки сочинители, артисты. А эта сидит в каком-то коричневом старушечьем платье, валенках, да еще платок себе на плечи набросила — и делает вид, что ей помешали. И правда: синий чулок!
— Ну так вот,— сказал он официальным тоном,— у нас возникли некоторые проблемы, и в частности — женская психология. Нас интересует, как происходят объяснения в любви. Мы в этой области не специалисты и хотим, чтобы вы нам помогли.
То ли выражался он неясно, то ли вопрос его показался неожиданным, но у Майи медленно пополз по крутым скулам румянец, а Кира сломала карандаш и строго сказала:
— Что такое?
— Видите ли,— поспешил объяснить Клим,— у нас в пьесе выведено несколько женских персонажей — школьников, конечно,— и одному из этих персонажей другой персонаж — разумеется, мужской,— объясняется в любви. И вот нам требуется узнать, как это про-
исходит на самом деле, тут нам не хватает кое-каких мазков, и мы пришли...
— Вы пришли, чтобы говорить нам пошлости?- Кира отшвырнула карандаш, он скатился со стола на пол.
— Почему же пошлости?..— искренне огорчился Клим.— Еще Вольтер сказал: пьеса без любви — это жаркое без горчицы...
Он был готов... Он был готов на все, только бы Кира не смотрела на него такими уничтожающими глазами! Но его выручил Игорь.
— Ладно,— проговорил он, сдержанно улыбаясь,— пока отложим этот вопрос и давайте читать пьесу.
Читал Мишка — в качестве признанного артиста. Он тоже очень волновался и через пару страниц охрип. Майя принесла ему воды. Мишка выдул целую кружку. Клим насупился. Это его-то заподозрили в пошлости?.. Вот тебе и психология, чтоб ее черт...
Он знал пьесу наизусть и от нечего делать принялся рассматривать комнату. Она была чистенькая, светленькая и — под стать Майе — очень живая, наверное, из-за цветов, которые стояли на комоде, застланном белой скатеркой, и на окошках — яркие пунцовые соцветия рдели на фоне загравированного морозом стекла,— и над столиком с учебниками и бюстиком Чернышевского висела в рамке засушенная зеленая веточка, и даже к стене, над кроватью, была прибита полка, на которой кустилась веселая, кудрявая травка, широко, и густо раскинув тоненькие стебельки, похожая на весенний холмик. А над ним, над этим холмиком, находился портрет мужчины в солдатской гимнастерке с приятным, открытым лицом татарского склада; наверное, Майин отец, хотя выглядел он молодо, но сам портрет — старый, на гимнастерке нет погон. Меж цветов на комоде тоже стояли фотографии, на многих была Майя.
Он понемногу успокоился, наблюдая, как внимательно слушает она Мишку и как смеется, приговаривая:
— Ах, нет, не могу!
Щеки у нее разгорелись, карие глаза блестели.
Клим принципиально не замечал Киру, но в конце концов не удержался и, покосившись, заметил, что и она слушает пьесу, прикусив маленькую нижнюю губу, как будто продолжает сосредоточенно решать задачу. Правда, он повторил про себя, что ему совершенно безразлично ее мнение, но вот Мишка кончил, вытер со лба испарину, и Майя сказала:
— Мне понравилось... Даже очень... Как у настоящих писателей... Только не слишком ли резко, как ты думаешь, Кира?
И снова, как тогда, в саду, все посмотрели на Киру, и — как и в тот раз — Клим ощутил где-то в самом сердце тревожную, напряженную тишину, как перед приговором.
— Эх, мальчишки,—сказала Кира, помолчав, и, зябко передернув плечами, закуталась в платок,— не так все это надо было написать... Не так!
Ну вот, ничего иного он от нее и не ждал...
— А как же? — иронически спросил он, переглянувшись с Игорем.— Может быть, вы нам подскажете, как надо было написать?
Но теперь, когда он хотел ее обидеть, она не обиделась, она просто не обратила внимания на его иронию и ответила не сразу. Она поднялась, походила перед столом, шурша по полу мягкими валенками; глаза ее сузились, ушли в себя, и не раньше, чем ей стала совершенно ясна какая-то мысль, она заговорила решительно и жестко:
