Тот вырвал из рук их победный венец...
— подсказала она. Лицо ее немного потеплело. Он испугался: что, если она догадалась и спросит, откуда он взял эти стихи?.. Второй раз он не мог бы солгать!..
Но она спросила только:
— А вам они нравятся?
— Да,— ответил он, радостно и благодарно глядя в ее пристальные, странно заблестевшие глаза.— Да! Очень!
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ
1
Было решено происхождение ссадин и кровоподтеков объяснить новым увлечением — боксом. Ребята им не очень-то поверили.
— На кой вы с такими связываетесь?..— сочувственно сказал Боря Лапочкин.
— С кем? — спросил Клим.
— Да с ними..,
— Чудак ты,— сказал Клим,— ни с кем мы не думали связываться...
Зато им поверили дома, особенно когда они провели несколько раундов, сокрушая при этом столы и стулья. И в самом деле, отчего бы им не заняться боксом по-настоящему? Тем более, что бокс им понадобится наверняка, если пьеса о Шутове будет написана. А что она будет написана, они не сомневались.
Мишка торопил. Он где-то вычитал, что знаменитый испанец Лопе де Вега сочинял свои комедии за три дня. После «Конца дяди Сэма» Гольцман считал, что Бугрову недалеко до Лопе де Веги. Кроме того, Лопе работал один, а Климу помогал еще Турбинин. Конечно, Мишка вполне понимал разницу между драматургом опытным и драматургом начинающим. Исходя из этой разницы, он и определил срок: две недели. Свежие страницы он переписывал набело своим корявым почерком, а в свободные минуты тренировался перед зеркалом, подражая Шутову в походке — левым плечом вперед,— в манере смотреть блуждающим взглядом и цыкать сквозь зубы.
Однажды за этим занятием его застала тетя Соня.
— Мишигенер! —закричала она.— Что ты плюешься, как верблюд? Ты же мне весь пол заплевал!
— Я вживаюсь в образ,— отвечал Мишка, нимало не растерявшись.
— Я тебе вживусь! Я тебе так вживусь!..— сказала тетя Соня.— Подумаешь, какой великий артист нашелся!
— Тетя Соня,— вмешался Клим,— если бы вы увидели своего сына на сцене, вы бы так не волновались. Он станет великим артистом, вы посмотрите.
— Подумаешь,—сказала тетя Соня.—Все артисты, все писатели... Скоро чихнуть некуда будет!
Тут она отобрала у .Клима тряпку, которой он принялся подтирать пол:
— Ладно, ладно, идите уж, сочинители...
А Мишка действительно имел успех. После нескольких представлений он совершенно вошел в роль и вел ее так свободно, будто по крайней мере половину своей жизни провел на Кэд Орсэ. В одной из школ ему прислали записочку:
«Товарищ Бидо! (Извините, что не знаем вашей фамилии). Вы очень хорошо играете. Приглашаем вас на вечер нашего класса.
Ученицы 5 «Б».
— Нет уж,— сказал Мишка, вероятно, вспомнив о встрече у фонтана,— с меня хватит...
Но записочку не порвал, а спрятал в карман.
Каникулы мчались в настоящем угаре успеха. Каждый день по улицам города деловито шествовала вся труппа, водрузив на головы поверх шапок бумажные цилиндры и зажав под мышками свертки с фраками, взятыми в театре напрокат. Смотр школьной самодеятельности, спектакль на областной учительской конференции..,. А лесотарный завод, где выступали прямо в цеху, на подмостках, сложенных из ящиков для консервных банок! Одна только мысль, что им аплодируют рабочие, делала Клима счастливым. Впрочем, «счастливым» — это не то слово. Он был несчастнейшим человеком, потому что теперь, полный новых замыслов, сознавал, как слаба его первая пьеса. Обыкновенный фельетон в диалогах — вот и все.
И когда в газете появилась короткая заметка «В гостях у шефов» — об их выступлении на лесотарном — и в ней перечислялись фамилии участников, Клим оказался единственным, кого не обрадовала, а, наоборот, раздосадовала эта заметка.
Однажды, когда они ставили «Дядю Сэма» в большом библиотечном зале, к ним подошел Мишурин.
— Привет собратьям по искусству! — сказал он, пожимая руки ребятам—Салют, маэстро!..—он щелкнул каблуками, широким жестом протягивая руку Бугрову.
Мишурина обступили. На этот раз артист держался совсем запросто, шутил, сыпал комплиментами, казалось, вовсе не он предрекал им еще недавно неизбежный провал. Клим заметил на его мизинце с заботливо отрощенным ногтем сверкающий перстень — слишком большой и сверкающий, чтобы не быть фальшивым.
Мишурин подхватил его под руку, потащил в сторонку.
— А вы оказались правы,—неожиданно сознался Клим,— получился балаган. И я сам во всем виноват...
Мишурин слушал его с улыбкой, потом перебил:
— Милый мой, публика глупа, ее обманывают, а она платит деньги, да еще аплодирует! Эта поговорка родилась много раньше, чем мы с вами!..
Клима покоробили его слова, но он не успел ничего возразить.
— У меня есть к вам деловое предложение... Вы мне нравитесь, юноша. У вас тут — он постучал пальцем по лбу — что-то есть... От бога! Да-да, вы не смущайтесь, я не имею привычки льстить... Так вот, я перешел в филармонию и весной уезжаю на гастроли. Мне хочется от вас получить несколько песенок в жанре Ильи Набатова... Как вы на это смотрите? Ваше имя прозвучит во многих городах, о вас услышат...
— А потом вы скажете, что публика глупа и надо всего лишь уметь ее обманывать?...
— Вы юморист! — рассмеялся Мишурин. Гладко выбритый, лощеный, он весь сиял, как его перстень,
— Я занят,— сказал Клим.
— Ах, да, еще бы! — Мишурин подмигнул,— Девушки, друзья, радости жизни... Но ведь для этого необходимы деньги. Не так ли? Моя обычная такса — сто рублей пять куплетов, но для вас... Хотите задаток?..
— Нет,— сказал Клим. Он осторожно высвободил свой локоть,— Я занят. Я пишу настоящую комедию.
— Вот как? О чем же?
— О человеческой пошлости.
— О пошлости? Милый мой юноша, но ее и так достаточно вокруг, зачем еще писать о ней?
— Именно поэтому, - сказал Клим.— Искусство должно не лгать и не развлекать. Оно должно говорить правду и раскалять совесть.
Мишурин по-птичьи наклонил голову набок и, сузив розовые, веки, задержал долгий взгляд на Климе.
— А вам не кажется, дорогой маэстро, что если вы изберете роль пророка, с вами поступят так же, как с Зощенко?
— Зощенко — клеветник и злопыхатель! — горячо возразил Клим.— Как вы можете!..
— Те-те-те...— насмешливо протянул Мишурин.— Вы еще очень мало знаете жизнь, милый юноша... Посмотрим, чему она вас научит. А пока вы все-таки напишите мне пару песенок...
— Приходите через месяц к нам на премьеру,— презрительно отрубил Клим.
2
Это был тот самый дом, который назвала Майя, когда Игорь сообщил ей, что пьеса готова и что лично им было бы удобно встретиться сегодня вечером, в семь, если для них такое время, конечно, подходит. Он известил ее об этом языком дипломатических нот— сухо, вежливо, с угнетающей корректностью, и Климу показалось, что Майя должна непременно обидеться и ответить, что «они лично» сегодня заняты, или как-нибудь еще в том же духе. Он вдруг даже почувствовал, что хочет именно такого ответа, несмотря на то, что все три недели, пока они писали свою пьесу, он думал о будущей встрече и, может быть, ради нее так торопился кончить. Ему не терпелось доказать Кире, как она была неправа, не поверив их замыслу, не терпелось вырвать хоть один-единственный восхищенный взгляд из ее глаз,— но на секунду представив себе эти синие, почти черные глаза — холодные, умные, насмешливые— он с полной отчетливостью ощутил, что ей снова что-то не понравится, и тогда вся пьеса — уже для него самого — окажется разом перечеркнутой крест-накрест.
И он ждал, что Майя скажет «нет», но после некоторого молчания — наверное, она не сразу распутала клубок придаточных предложений, из которых свил свою фразу Игорь,— в трубке раздалось: «Конечно!»— и потом: «Обязательно!»—и потом: «Знаете, где я живу? Аптечный переулок, пять, и квартира тоже пять, на втором этаже»... Игорь попытался пригласить их к себе, но Майя перебила: «Нет-нет, вы приходите, так удобнее»...
